Первая встреча с Гитлером
Итак, в ближайшее время я должен был заниматься почтой и заодно научиться различать и идентифицировать всех обитателей канцелярии. Отправная точка — приемная, та самая, где я оказался в день своего приезда. Через эту маленькую комнатку — налево в глубине двора — входили и выходили посетители канцелярии, там же складывали почтовые сумки, посылки, срочные послания и газеты. Все должны были проходить через это место, что днем, что ночью. В приемной нас было трое — все стояли по стойке «смирно» рядом с небольшим столиком. Я должен был бегать по коридорам, остальные двое — встречать посетителей, принимать у них верхнюю одежду в раздевалке и звонить по телефону, чтобы предупредить об их прибытии. Очень редко я видел, чтобы кто-нибудь из посетителей завязывал с нами разговор. Мне казалось, они стеснялись, испытывали неловкость, связанную, безусловно, с символичностью места, и с нашим присутствием тоже, поскольку это означало, что Гитлер где-то рядом и что нашими стараниями ему сразу же станет известно о любом неосторожном слове или необдуманном поступке. Они словно видели в нас близких фюреру людей, кого-то вроде личной и приближенной охраны первого человека в государстве. Довольно ошибочное мнение — в том, что касалось меня, во всяком случае, но все вместе это только подпитывало состояние неуравновешенности, которое и так меня не покидало.
Обыск посетителей, если уж он имел место, производился в смежной комнате двумя сотрудниками РСД[25], люди из бегляйткоммандо никогда в этом не участвовали. «Фюрер не потерпит, чтобы человек из его личной охраны вел себя таким образом с его гостями», — сразу расставили для меня все точки над «i».
Первое время я относил письма практически одним и тем же адресатам: двоим личным адъютантам фюрера — Вильгельму Брюкнеру и Альберту Борману, брату влиятельного Мартина Бормана, в то время члену личного штаба Гитлера, послу Вальтеру Хевелю и Хайнцу Лоренцу, заместителю руководителя печати рейха Отто Дитриха. Их комнаты помещались на втором этаже в адъютантском крыле. В конце их коридора всего в нескольких метрах располагались апартаменты фюрера — человека, встречи с которым я хотел избежать любой ценой. Эрих Краут, один молодой человек из наших, быстро раскусил причину моего беспокойства и, что было очень мило с его стороны, дал мне полезный совет: делать небольшой крюк, с тем чтобы снизить вероятность встречи с Гитлером. Вместо того чтобы пересекать каждый раз центральный зал, он предложил мне выходить во двор, снова входить в здание через служебный вход, который находился как раз напротив, и подниматься потом по второй лестнице, чтобы попасть на нужный этаж. Естественно, я не преминул воспользоваться его советом. Если я и задавал вопросы, то очень мало. Я не смел. Я встречался с людьми, учился ориентироваться, запоминал. На это требовалось время. В моем поведении чувствовалась неловкость, после двух лет службы в лейб-штандарте я был слишком вымуштрованным. Здесь разговаривали не так, как в казарме, здесь не было «Есть!» и не нужно было вытягивать руку каждый раз, когда ты видел офицера или старшего по званию. Мне казалось, что я попал в администрацию, в публичное учреждение. Отношения с теми, кого я в конце концов начал называть «товарищами»[26], были не то чтобы панибратскими, но уж точно гораздо более простыми и цивилизованными, чем строгий режим в казармах.
Среди них были «новенькие» и «старики», разделенные невидимой чертой, которую сразу же чувствовал вновь прибывший. Той весной 1940 года «стариков» в бегляйткоммандо было гораздо больше, чем новеньких. Им в основном было за сорок, все выросли в лоне национал-социалистической партии. Близкие соратники Гитлера, те, кто был рядом с ним еще до его прихода к власти в 1933-м. Практически все они были по званию штурмбаннфюрерами (майорами), но с военной точки зрения никуда не годились. Этот очень узкий кружок состоял только из членов НСДАП. Среди них было одно исключение — Макс Аман, один из старейших, он уже разменял свой пятый десяток. Один из тех немногих, кто знал не понаслышке, что такое война: Первую мировую он прошел унтер-офицером. Он сражался на поле боя рядом с Гитлером. Когда мы в первый раз разговорились, он начал кичиться тем, что мочился вместе с фюрером на какого-то араба. Это до сих пор его смешило. Он, наверное, единственный из всех был с Гитлером на «ты», тогда как остальные, все без исключения, называли «шефа» на «вы», даже те, кто участвовал в путче 1923 года.
Через неделю, примерно 8 или 9 мая, меня вызвали в бюро Вильгельма Брюкнера. Тогда впервые мне начали задавать вопросы: откуда я родом, как получил чин старшего сержанта в Польше и Железный крест второго класса за ранение, как меня ранило, как получали ранения мои однополчане. Беседовал он со мной очень добродушно, неофициальным тоном, даже немножко по-отечески. А увидев мои военные ботинки, заметил: «Шеф этого не любит!» Я должен был как можно быстрее подыскать себе подобающие службе ботинки, для чего мне следовало явиться к Вернике, в службу канцелярии фюрера. Он продолжал, пока мы шли к двери: «А ваши товарищи подскажут, где это». Я его немного обгоняю, прохожу слегка вперед и, повернув дверную ручку, открываю дверь, чтобы дать ему пройти. Он останавливается как вкопанный. Прямо перед нами стоит Гитлер — как будто он слышал весь разговор.
Он смотрит на меня. Входит. В руке у него письмо. Я стою в метре от него. Смотрю на него, не видя. Меня бросает то в жар, то в холод. Меня знобит. Мне страшно. Провалиться бы сквозь землю или грохнуться в обморок здесь же, на месте. Слово берет Брюкнер, очень четко объясняет, что им нужно было подкрепление и что я — новенький. Кажется, будто Гитлер не слушает, будто он сам все тает, все это уже слышал. Он обращается к своему адъютанту — удивительно спокойным, простым голосом, совсем непохожим на тот, которым он произносит торжественные речи пред толпами народа:
— Откуда этот молодой человек?
Это ко мне. Я изо всех сил, правда без особого успеха, стараюсь сохранить видимость уверенности и говорить четко и прямо:
— Я родился в Верхней Силезии. Недалеко от Оппельна.
— А у нас есть кто-нибудь из Оппельна? — продолжает Гитлер, все так же глядя на своего адъютанта.
— Не думаю, — отвечает Брюкнер.
— Тогда он прямо сейчас может оказать мне услугу, — говорит фюрер, вкладывая мне в руку письмо. — Отвезите это моей сестре Пауле в Вену.
Гитлер разворачивается и исчезает из комнаты. Ну вот, все закончилось. Я так и стоял там, слегка обалдевший, но в то же время как будто успокоенный, избавленный от груза, от которого с самого моего приезда мне никак не удавалось освободиться. Мы обменялись всего несколькими словами, но это приблизило меня к остальным, к товарищам. Прославленный Гитлер, которого я только что видел, не был ни монстром, ни сверхчеловеком. Гитлер больше не был Гитлером. Он казался таким, как все. Не сказал бы, что мой страх окончательно исчез, но он стал незаметнее, слабее. Я посмотрел на дверь. Она была открыта. В этот момент меня вывел из забытья голос Брюкнера: «Обо всем остальном позаботятся ваши товарищи».
Я спустился вниз. На кухне мне приготовили пакет с едой на ночь. Я еще немножко подождал, пока приготовят второй пакет, гораздо больший по размерам и предназначенный для сестры Гитлера. Там наверняка были сладости или пирог, произведение Вилли Канненберга, большого специалиста по этой части. Затем меня быстро отвезли на вокзал, и прежде, чем пробило восемь, я уже ехал ночным поездом в австрийскую столицу. На мое имя было зарезервировано место в спальном вагоне.
Я уже не помню ни адреса этой женщины, ни квартала, в котором она жила. Помню только кнопку звонка при входе в здание, где не было таблички с ее именем, как, впрочем, и на входной двери в ее квартиру на пятом этаже.
Она ждала моего приезда, должно быть, кто-то сообщил ей по телефону. Я вручил письмо и пакет. Она, в свою очередь, предложила мне чашечку чаю и пирожных. Расспрашивала меня, как дела у ее брата и вообще в канцелярии, в Берлине. Я немного мог ей рассказать, разговор не клеился. Я пробормотал что-то о том, что я новенький, что меня только-только зачислили в личный эскорт фюрера. Я пробыл у нее чуть больше получаса, после чего откланялся.
Оказавшись на улице, пошел первым делом к отелю «Империал», где, как мне объяснили перед отъездом, для нас были постоянно забронированы три комнаты. Дойдя до этого роскошного здания, я вдруг решил повернуть обратно. Я не осмелился. Не для меня это. Пока я шел, думал о Брюкнере. Перед самым отъездом он сказал мне, что на обратной дороге, если захочу, я смогу заехать к себе в деревню и отдохнуть там несколько дней.
Через два часа я уже сидел в поезде на Бреслау. В Оппельне я сел на местный поезд и добрался до бабушки, которая с тех пор, как в 1936 году умер дедушка, жила одна. У нее я провел три полных дня.
