Был он комиссаром артиллерийского полка. Раненный в бою под Волковыском, очутился в окружении. На хуторе между деревнями Большие и Малые Жуховицы один колхозник увидел обессиленного, окровавленного комиссара и пригласил в свою хату.
На следующий день поблизости начали шнырять немцы.
Глядя на звездочку на рукаве Бывалого, колхозник сказал:
— Переоденьтесь, товарищ комиссар, пока не поздно. Зачем понапрасну жизнью рисковать? Все равно сейчас вам командовать не придется и комиссарская форма не нужна. Вот вам наша домотканая одежка, она лучше подойдет, — и подал довольно поношенную полотняную рубашку, посконные штаны, шапку, старые ботинки.
В печке весело потрескивали еловые дрова. Когда Борис Григорьевич переоделся, хозяин собрал его обмундирование, свернул и бросил в огонь. Языки пламени жадно начали лизать добычу.
— А теперь вам удобней будет спрятаться в гумне. Оно у нас на отшибе, среди поля, километра за два отсюда. Я отведу вас туда, а мой отец будет утром и вечером приносить еду. Там и переждете напасть. Не будут же фашисты торчать у нас всегда, им здесь нечего делать. А потом подумаем, как быть дальше.
Пять дней прошло с того времени, как он обосновался в гумне. Здесь было тихо и безлюдно. Ночью выпала роса, и, когда всходило солнце, на небольшом пригуменье сверкала лучистая, с искристыми переливами радуга. Потом роса исчезала. Выбравшись из гумна, Борис Григорьевич лежал на спине и следил, как спокойно плыло по небу белопенное кудрявое облачко — красивое, но холодное, безразличное ко всему.
Около гумна шумело море колосистой ржи. Над красными шишечками клевера с гуденьем кружили шмели. Под легким дыханием ветра еле приметно трепетали синие лепестки васильков. Однако красота цветов уже не трогала души Бывалого.
Тупо, непрестанно болела рана. Она ни разу не была перебинтована и могла загноиться. Надеяться на какую-либо медицинскую помощь не приходилось — кругом только поле да вдалеке виднелся хутор, откуда вечерами заботливый старик приносил еду и воду.
Вечерело. Борис Григорьевич перешел на свое постоянное место — в гумно. Ворота открывались внутрь. За ними на соломе лежали одеяло и свитка, принесенные ему хозяевами. Примостившись, он уже хотел заснуть, как вдруг услышал шум, громкий крик, а затем и стрельбу. Забыв о своей ране, Бывалый подхватился и припал к щели в стене. В негустых еще сумерках увидел, что напрямик по полю за красноармейцем гонятся два фашиста. Время от времени они останавливаются, чтобы выстрелить, а он бежит по ржи в сторону гумна.
Совсем недалеко от гумна красноармеец вдруг свернул куда-то. Немцы погнались за ним.
Спустя некоторое время послышались их голоса. Снова Бывалый припал к щели. По только что проложенной во ржи тропке гитлеровцы дошли до гумна и остановились. Борис Григорьевич немного знал немецкий язык.
— Пойдем посмотрим, — услышал он предложение одного из фашистов.
— А чего мы там не видели? — возразил другой. — Поздно уже, не трать зря времени.
— Нет, на всякий случай нужно глянуть, — настаивал первый. — Может, там какой-нибудь коммунист прячется. От них всего ожидать можно.
И он направился к открытым воротам, за которыми сидел Борис Григорьевич.
В гумне было уже совсем темно. Прижавшись к стене, Бывалый держал пистолет на взводе. Все внутри у него похолодело, дыхание спирало. С надеждой и страхом смотрел он, как луч электрического фонарика скользил по стенам и углам гумна. Вот он проплыл мимо комиссара и метнулся в другую сторону.
Все обошлось бы тихо, но по своей немецкой аккуратности фашист не мог оставить ворота открытыми. Он начал закрывать их. Луч света упал на Бывалого. Борис Григорьевич выстрелил. Немец, державший фонарик, грохнулся на землю. Выстрелил в другого, но только ранил. Фашист успел схватиться за карабин. Тогда Бывалый выпустил в гитлеровца всю обойму.
Когда стрелял, совсем забыл о том, что это его последняя обойма, и теперь он остался безоружным. Потом спохватился: так ведь у немцев есть оружие! Взял карабин, отполз метров на двести от гумна и лег.
Во ржи стрекотали кузнечики. Тихо шелестели колосья. Слышались какие-то таинственные, приглушенные звуки летнего вечера. А человеческих голосов или стрельбы не было слышно. Так во ржи он пролежал часа два, внимательно прислушиваясь.
Мысли набегали одна на другую. Оставаться здесь дольше нельзя. Если не ночью, так завтра гитлеровцы пойдут искать этих двоих. Тогда уже от них не выкрутишься, и хозяев могут схватить.
Поднявшись, поковылял к хате. Тихо постучал в окно. Видимо, в хате испугались, заметались. К стеклу припало лицо хозяина.
— Кто?
— Это я, откройте.
Огня, конечно, не зажигали, говорили шепотом.
— Я там, около гумна, двух фашистов прикончил, — сообщил Борис Григорьевич. — Так вы их сейчас закопайте, пожалуйста, чтоб беды не было.
— Куда же мы вас теперь денем? — засуетился хозяин. — В таком разе и спрятать никуда не спрячешь, искать будут внимательно.
Согласились, что нужно идти в город. Там и опасности меньше, и медицинскую помощь можно получить. Хозяйка торопливо налила бутылку молока, положила в торбу большую краюху хлеба. Сын хозяев проводил Бывалого на большак.
— Вот так и держитесь большака, — посоветовал он на прощанье. — На проселки не сворачивайте, — там стреляют сейчас без разбору. А тут по обочине тысячи людей проходят, на вас никто не обратит внимания.
На другой день кое-как добрался до районного центра Столбцы. Узнал, где госпиталь для военнопленных.
Госпиталь находился в здании райкома партии. Он был переполнен ранеными, лежавшими не только на полу в комнатах и коридорах, но и во дворе. От здания несло невыносимым смрадом. Стоял беспрерывный стон. От одного раненого к другому бегал военный врач, пленный. Улучив момент, Бывалый подошел к нему и попросил посмотреть рану. Врач вначале разозлился:
— Ходят здесь разные гражданские... И без вас тошно, тут военных полно... Ну хорошо уж, давайте вашу рану...
Осмотрел, обработал, перевязал, а потом уже другим тоном говорит:
— Пустяки, с этим до ста лет доживете. Кстати, я в госпитале вас оставить не могу... Здесь раненые военные.
— Тогда, может быть, поесть дадите?
— Что с вами сделаешь... Идите к заведующему хозяйством, можете пока у него остаться, будете помогать ему.
Заведующим хозяйством был коммунист Микола Требников. Когда немцы начали грузить на машины раненых, он набрал продуктов и предложил Бывалому:
— Давайте добираться до Минска.
В середине июля они были уже в столице. Город еще горел. Он напоминал огромное кладбище. Бывалый и Требников бродили по опустелым улицам, но не находили не только знакомых людей, но и знакомых домов. Казалось, огромной силы землетрясение разрушило Минск до основания.
Усталые, сели на скамейку в Центральном сквере. Приближался вечер, а у них еще не было угла для отдыха. А как же ночью, куда деться? В конце концов, можно было бы переспать и под этими каштанами и кленами, но фашисты схватят, и тогда все — погибель.
По аллее тихо шел худой, покрытый дорожной пылью человек. Он держал за руку мальчика лет шести-семи, который еле тащил ноги. Поравнявшись с Требниковым, остановился, пристально всмотрелся в него и вскрикнул:
— Микола, здравствуй!
Они горячо поздоровались. Это был старый знакомый Требникова. Он с семьей пытался эвакуироваться, но в дороге его жену убило бомбой, а он с сыном вернулся в Минск. У него здесь были знакомые. Теперь они живут на углу Пролетарской набережной и улицы Кирова.
Туда и направились всей группой. В одной из комнат какой-то бывшей республиканской организации жили три женщины. Война заставила покинуть обжитые, насиженные места десятки, сотни тысяч людей и гоняла их по городу и вокруг города. И эти три имели раньше квартиры где-то в другом районе, но их дома разбомбило, и женщины переселились сюда.
Увидя обшарпанного, заросшего, раненого человека, они сразу же догадались, что это не иначе как командир Красной Армии.
— Пойдемте к нам, отдохнете, — предложили они Бывалому.
— Теперь от этого не отказываются, — сказал он, заходя в комнату. — Но я должен предупредить, что вы рискуете...
— Дважды никто не умирает...
Одна из женщин полезла в чемодан, вытащила одежду мужа, которая как раз подходила Бывалому, прибор для бритья. На примусе нагрели воды, поставили корыто, и впервые за много дней Борис Григорьевич с наслаждением побрился, помылся и переоделся в чистую одежду. Микола Требников, увидев Бывалого после такой обработки, даже ахнул:
— Вот это здорово! Ну, я теперь спокойно могу пробираться к своим. Буду уверен, что вы попали к хорошим людям. Лечитесь, а потом сами увидите, что делать. Будьте здоровы!
И они простились, как братья.
А Бывалый так и остался жить здесь под видом родственника одной из женщин, случайно попавшего в Минск. Вначале выходил на улицу редко.
