— А вы бы и не отрывали, — весело посоветовал Березин. — Ну Ларина я понимаю: жена, сын ждут. Теща небось уже пироги печет. А куда вы-то, Киселев, с флота уходите? У вас же на всем белом свете ни родных, ни близких. Я не вижу логики в вашем поступке. Коммунист, специалист первого класса, будущий старшина команды. Останетесь служить — вам цены не будет! Пишите рапорт на сверхсрочную — и в темпе все оформим.
— Спасибо, товарищ капитан третьего ранга, но мы с Иванычем договорились ехать в Тюмень. Там сейчас такие великие дела начинаются… Охота себя на них проверить.
— Ну смотрите, Владимир Сергеевич, вам виднее. Но не совершите промашки. Думается мне, что флоту вы нужнее, чем нефтяникам. Там и без вас… — Березин вдруг замолчал. Старпомовский цепкий взгляд заметил кончики носков рабочих ботинок, припрятанных кем-то под одной из тумбочек, и Березин рявкнул: — Дне-е-вальный!
— Есть, дневальный… — ответил осекшимся от страха голосом Федя и опрометью бросился к старпому.
— Эт-та что за кабак?!
Будь Федя не такой затюканный, он сразу понял бы, что ему ничего не грозит, что старпом вовсе не сердится, что его попросту забавляют Федина паническая боязнь начальства и состояние полнейшего отупения, в которое тот впадает.
Федя подлетел к старпому, поднес руку к бескозырке и проследил загипнотизированным взглядом в направлении, куда тыкал своим пальцем Березин. Со страху он не сразу понял, что за «кабак» имел в виду старпом, потом разглядел злополучные ботинки, и уши его запунцовели. Как же это он их проглядел? Ведь осматривал кубрик, все глазами обшарил! Ах чурбак с глазами!.. Ах!..
Пока Федя казнился, старпом достал из кармана огромную связку ключей, поперебирал их в пальцах, нашел нужный и протянул связку Феде:
— Заберите этот кабак и отнесите ко мне в каюту. Вечером найдем хозяина.
— Есть, забрать этот… эти ботинки и отнести к вам в… кабак…
— Чего? Чего?
— К в-вам в к-каюту… — Краска с Фединых ушей хлынула на щеки, лоб, в глазах его блеснули слезы. Старпом, а вслед за ним Казанцев и оба старшины закатились от смеха.
— Ну иди… Иди… — подтолкнул Федю Березин. От хохота его переломило пополам. — Ну и уморил, Федя… Ну и уморил… Это у меня-то кабак?..
Федя действительно развеселил всех: Березин как раз славился на бригаде своей аккуратностью во всем, начиная от каллиграфического почерка и кончая обыкновением приходить на службу ровно за пятнадцать минут до подъема моряков — в пять сорок пять утра. Ежедневно, включая и воскресенья.
Насмеявшись, Березин снова посерьезнел и попросил Киселева:
— Вы все-таки еще подумайте, Владимир Сергеевич, насчет сверхсрочной. Жизнь на гражданке, говоря языком математики, для вас сплошная неопределенность. А останетесь на флоте — здесь все ясно. С жильем у нас сейчас стало полегче, комнату для вас найдем. Жену сами себе подыщите. И будем вместе пахать моря-океаны. Лады?
— Да я уже думал…
— А вы еще разок подумайте. — И, словно боясь, что Киселев прямо сейчас скажет категорическое «нет», Березин круто повернулся к нему спиной, уцепил за руку лейтенанта Казанцева, подтащил его к одной из тумбочек, распахнул ее дверцу и, даже не заглянув внутрь, спросил:
— Вы видите этот кабак?
— Не-ет… Не вижу…
— Э-э, батенька мой, чтобы увидеть, надо наклониться.
Казанцев подогнул колени и чуть присел. В глаза Березину сразу же бросились его остро выпирающие лопатки и тоненькая детская с синими прожилочками шея. И почему-то появилось к нему чувство жалости.
— Да не книксен мне от вас нужен, Игорь Ильич. Не ленитесь наклониться. Не ленитесь… — Березин положил на хрупкий зашеек лейтенанта тяжелую руку и перегнул его пополам. В нос Казанцеву ударил запах грязных носков. Лицо его брезгливо сморщилось.
— Ну теперь видите?
— Не только вижу…
— Обоняете? Это тоже полезно бывает… Вашего подчиненного тумбочка?
— Моего. — Лейтенант распрямился. В его тощей длинной спине что-то хрустнуло. — Вот видите, товарищ капитан третьего ранга, травма, полученная при исполнении…
— Эта травма не от исполнения, а совсем наоборот — от неисполнения. Чаще надобно спину тренировать. Нагибаться и проверять, каким хламом обрастают ваши подчиненные. — Березин развернулся на каблуках и направился к выходу. Через плечо бросил: — Проверьте тумбочки всего экипажа. Лишнее отнесите в мой, как изволил остроумно выразиться Федор Мартынович Зайцев, кабак. Ясно? — Задержался он лишь у самой двери.
— Так точно, ясно, — без малейших признаков энтузиазма, скучно повторил Казанцев.
Когда старпом вышел из кубрика и Федя вслед ему молодым петушком профальцетил «Смирна!», лейтенант пнул ногой дверцу тумбочки и плюхнулся на рядом стоящую койку.
— Видали флотскую романтику? — Он повернул злое бледное лицо к старшинам. Те вмиг согнали со своих губ улыбки. — Муссоны… Пассаты… Стоило ли пять лет учиться на инженера, чтобы потом рыться в матросских тумбочках и выбрасывать из них вонючие носки? А, Ларин? Вы ведь тоже инженер. Ответьте…
Чувствовалось, что Ларина этот неожиданный вопрос застал врасплох. Он замялся.
— Как вам сказать… Станиславский вроде бы говорил, что театр начинается с вешалки. А наш старпом считает, что порядок на корабле начинается с порядка в матросской тумбочке. — Он на мгновение замолчал, а потом упрямо добавил: — Думаю, что он прав.
— «И ты, Брут?..» — слегка опешил Казанцев. — А впрочем, это и неудивительно. Вы же зампарторга. Вам, так сказать, по штату положено… быть оптимистом.
— Вы напрасно иронизируете, товарищ лейтенант. — Киселев вдруг ожесточился. Скулы его, взгляд, плечи стали угловатыми, злыми. — Эта самая флотская служба мне, безотцовщине, мать, отца заменила, специальность дала, в партию привела. А возьмите того же Брынько. Кем он до службы был? Детдомовец, по карманам шарил, чуть в тюрьму не угодил. А сейчас лучший трюмный на бригаде, комсорг. Да разве мы с ним одни такие? Мы перед флотом, перед нашими командирами до гроба в долгу. А вы говорите носки, тумбочки…
Казанцев переводил удивленный взгляд с одного старшины на другого, а когда Киселев кончил говорить, вдруг рассмеялся.
— Вот уж не думал, не гадал, что меня будут воспитывать мои же подчиненные. Ей-богу! Ну там родители, учителя, наконец — командиры. А тут свой собственный старшина мозги вправляет… Ей-ей!.. — И Казанцев вновь залился смехом. Лицо его даже порозовело.
— А чего вы смеетесь, товарищ лейтенант, и удивляетесь? Мы с вами одногодки, а Иваныч вообще старше вас на пять лет. И тоже инженер. Мы ведь тоже кое в чем разбираемся.
— Да я и не удивляюсь. Даже и не обижаюсь. Просто я лишь сейчас понял, что до сих пор на вас только смотрел, но не видел. — Заметив разом вспыхнувшее в глазах старшин недоумение, он добавил: — Непонятно? Разъясню. Какой-то умный человек сказал, что смотрят лишь глазами, а видят и глазами, и умом, и сердцем. Вот теперь до меня дошла эта разница. Спасибо за науку. Учту на будущее. — Он, посмеиваясь, тронулся было к выходу из кубрика.
— А как же тумбочки? — с ехидцей напомнил ему Ларин.
— Ах да, совсем забыл. Еще одно спасибо. — Лейтенант, кряхтя и постанывая от ненависти к этому «романтическому» занятию, скрючился между койками. Вдруг он перестал издавать возмущенное фырканье, выпрямился во весь свой длинный рост, ухватил себя обеими руками за поясницу, поизгибался вперед-назад и сказал: — Вот теперь я полностью солидарен со старпомом: не одному Киселеву, а вам обоим надо было бы остаться на сверхсрочную. На лодке вы были бы совершенно незаменимыми кадрами. Поверьте, я говорю серьезно. — Лицо его действительно вдруг стало серьезным и чуть грустным.
Федя Зайцев, естественно, все слышал, и при последних словах лейтенанта у него даже зашлось сердце от сладкой надежды, что старшина первой статьи Киселев все-таки даст себя уговорить и останется служить на сверхсрочную.
Еще в учебном отряде наслышался Федя много пугающего о «годках», то есть старослужащих матросах последнего года службы.
Однако на лодке все его страхи рассеялись: никто его не обижал, не трогал, не заставлял делать ничего лишнего. Даже наоборот. В первую же субботу во время большой приборки на лодке в тесный и грязный носовой трюм моторного отсека к Феде вдруг спустился командир его отделения Киселев.
— Товарищ старшина? — удивился Федя. — Я чего-нибудь не так делаю?
— Нет, все так. Я пришел, чтобы вам одному скучно не было, — пошутил старшина и улегся животом на ребристые маховики клапанов. В трюме работать можно было только лежа.
Уже потом до Феди дошло, что старшина, помогая ему, одновременно показывал, как удобнее и быстрее работать в этой теснотище. Без старшины Федя не управился бы и до ужина.
В общем, молодым помогали, учили, поддерживали. Больше всех занимался с Федей Киселев. Они вместе на животах ползали по магистралям, ужами пробирались в самые дальние и неудобные уголки и щели трюмов. И все это старшина делал лишь для того, чтобы показать Феде какой-нибудь клапан или пробку, чтобы Федя и глазами проследил, и руками прощупал, где что стоит и куда загибается та или иная труба. Старшина допекал Федю занятиями, сам сидел с ним по вечерам до отбоя, требовал от него знания на память всех систем, клапанов, приборов, трубопроводов, расположенных в моторном отсеке.
