Потом взялись и за другие школы. Иван Степанович Петров из Тулы был отправлен этапом в Нерчинск – на каторжные работы… С Нерчинской каторги он бежал в Китай. В Гонконге завербовался на английский пароход, несколько лет плавал матросом, пока не пришвартовался в Капштадте, как именовался тогда Кейптаун. Оттуда, подобно Ковалеву и Бороздину, двинулся он вглубь Африканского континента, к бурам. Здесь и осел.
– Здесь нашел я свое счастье, – сказал Иван Степанович.
Взгляд его, улыбчивый и ясный, остановился на жене, скользнул по детям, но голос бывшего каторжника чуть приметно дрогнул, и Петр уловил это и подумал, что, видно, счастье-то у человека с червоточиной.
Уже позднее, поближе узнав Петрова-Петерсона, Ковалев разобрался в его душевной боли. Веселый, общительный, добрый, Иван Степанович очень любил свою семью, много и денежно работал – он был ювелиром, – пользовался в городе почетом и уважением. Что же еще, казалось, нужно ему, чего не хватало? Почему вечерами, запустив пятерню в густую бороду, он, словно зверь в клетке, припадая на раненую ногу, ходил и ходил по кабинету вдоль книжных шкафов, думал какую-то горькую думу?
Совсем молодым Петров, полный народнических идей, отдался революционной пропаганде. Каторга не сломила его – она лишь выбросила Петрова за пределы России, заставив сменить имя, но не убеждения. Впрочем, менялись и убеждения. В упрямых поисках ответа на мучительные вопросы, стоявшие перед обездоленным народом далекой, но навсегда родной России, Иван Степанович отдался изучению самых разных политических и философских воззрений. Его поразили, а потом и захватили своей революционной свежестью, интеллектуальной отвагой и строгой научностью взгляды Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Правда, он не верил, что в России, этой безграмотной крестьянской стране, возможна пролетарская революция, но поверил в марксизм и в думах своих искал точки приложения марксистской теории к делу революции в России.
Увы, думы его были слишком отвлеченными, он был оторван от родной земли, не ведал, что и как там происходит, и боль свою переживал в одиночестве. Никто в городе, кроме жены, не знал правды о его прошлом.
Однажды, разговаривая с Петром, он вдруг вскочил, выхватил из шкафа какую-то книгу, перелистал ее, но прочел, совсем не глядя в напечатанное – на память:
«Когда, Россия, умоешься ты от этой грязи, от этой сукровицы, от этих гадов?.. Дай нам, твоим детям на чужбине, страстно тебя любящим, дай нам возможность жить с поднятой головою, тебя защищать, тебя проповедовать, тебя страстно любить!..»
В глазах Петрова были слезы.
– Герцен Александр Иванович, – глухо пояснил он, – любимейший мой русский деятель…
Но все это было позднее.
А в тот, первый день Петров, чуть насмешливо щурясь, завел разговор об устройстве двух странников.
– Ну-с, золотых россыпей искатели, каково же планируете на предбудущее?
– А что тут планировать? – откликнулся Петр. – Спасибо вам за кров, пищу да ласку. Пойдем дальше. Может, скажете, куда лучше, – робить все же на золотишке думаем. Оно сподручнее, привычно.
– «Робить»! – весело передразнил Петров. – Да много ли вы наробите, если даже языка толком не знаете! Верно Дмитрий-то говорил: немтыри… Постановление будет такое. Никуда вы пока не пойдете. Останетесь у меня… Не отмахивайтесь, подождите. Я вас не гостями оставляю – работниками. Жалованье положу… Весна подходит – работы в саду и по дому много будет. Чем кого-то другого нанимать, лучше вам платить. Поживете, приобвыкнете к местным обычаям и нравам, языком овладеете, документы вам справим. А там хоть на золотишко, хоть на алмазы, а захотите – и домой вернетесь. Договорено?
Так Петр и Дмитрий стали жителями города Блюмфонтейна, столицы бурского Оранжевого свободного государства.
Правда, ненадолго.
1
Старый Йоганн, стоя на почтительном расстоянии, тянул гнусаво и монотонно:
– Баас[8], ваша жена будет сердиться. Она будет бранить меня, баас. Но разве я виноват, что вы с молодыми господами не хотите пойти завтракать? – Передохнув, он начинал снова: – Баас, ваша жена будет сердиться…
Петерсон только отмахивался. Как всегда, с утра, после ранней чашки кофе, он занимался спортивными упражнениями – верховая езда, потом стрельба. Раньше они делали это втроем – отец и два сына. Теперь добавились новые ученики – Петр и Дмитрий. Петерсон резонно считал, что они, хоть в малой мере, должны научиться тому, что умеют буры.
Стреляли из тяжелого девятимиллиметрового «веблея». Вместо мишеней на подставке возле каменной стены сарая были уложены в ряд сушеные персики.
Из дома послышался голос хозяйки, звавшей Йоганна. Старый негр дрогнул, лицо его отразило беспокойство, белки глаз выкатились, и вдруг он закричал по-русски:
– Ка-ша! Каша!..
Стрелки рассмеялись.
– Идем, идем, – успокоил наконец слугу Петерсон и повернулся к молодежи: – Что ж, друзья, придется подчиниться…
Завтрак – обычный, как у всех буров: овсяная каша, бутерброды и очень крепкий, густой чай с молоком – был накрыт в просторной кухне. Эмма Густавовна, как по-русски величали ее Петр и Дмитрий, неодобрительно глянула на Павлика: опять он увильнул от утренней молитвы. Религиозная, как все буры, она давно и безуспешно вела из-за детей «тихую войну» с мужем: Иван Степанович был убежденным атеистом. Вначале это изрядно портило ему отношения не только с родственниками жены, но и со многими горожанами, но постепенно все вошло в свою колею.
Павлик, сделав вид, что не заметил укоризненного взгляда матери, сообщил:
– А Петр из револьвера стал стрелять уже лучше Вани.
Она ответила суховато:
– Надо думать, скоро он будет стрелять и лучше тебя.
– Лучше меня? – искренне удивился маленький Петерсон.
– Конечно, – не сдержала улыбки мать. – Ведь Питер мужчина.
– А я?! – Теперь в голосе мальчишки прорывался гнев.
Что ж, Павлик был сыном своей страны. Здесь каждый паренек, когда ему исполняется двенадцать лет, получает от отца ружье, три патрона и приказ принести домой антилопу. В тринадцать лет ему дается для этого уже только два патрона, в четырнадцать – один.
Павлику было тринадцать. Рослый, большерукий, он казался старше своих лет и, несмотря на мальчишескую непосредственность, умел быть молчаливым и суровым.
– Ты с любым мужиком поспорить можешь, – ласково успокоил паренька Дмитрий.
– Настоящий бур, – подхватила, добрея, и мать.
Иван Степанович, по своей привычке все объяснять, вставил, обращаясь к гостям:
– Бур как раз означает: мужик, крестьянин.
– И воин, – прищурился Павел.
– Иногда воин, – сказал отец задумчиво, – иногда завоеватель…
Да, буры никогда не расставались с оружием, но далеко не всегда применяли его с честью и благородством. Все началось туманным, мглистым утром 6 апреля 1652 года. Три парусника голландской Ост-Индской компании под водительством лихого и грозного офицера Йоганна ван Рибека бросили якоря в бухте Столовой близ мыса Доброй Надежды. Тогда и возникла здесь Капская колония. Огнем и мечом прокладывали голландские поселенцы дорогу во владениях бушменов, готтентотов и многочисленных племен банту. Постепенно связи с далекой родиной ослабевали. Теперь поселенцы именовали себя уже не голландцами – они стали бурами, африкандерами, хотя сохранили язык, религию, обычаи своей старой родины.
Буры теснили негров, буров теснили англичане. В 1806 году Капская колония перешла в их руки. Африкандеры отступали вглубь континента – за реки Оранжевую и Вааль. Теперь их тесным кольцом охватывали колонии Великобритании. Пылала и билась в кровавой агонии африканская земля. Одна за другой шли жестокие «кафрские[9] войны»: негры не хотели сдаваться своим поработителям… А поработители грызлись и между собой. Уже после создания бурских республик Оранжевой и Трансвааля англичане в 1881 году предприняли новую попытку захватить их территорию. Разразилась первая англо-бурская война. С тех пор Петерсон и прихрамывает: осколок английского снаряда перебил ему ногу. Буры отстояли свои владения. Но порох они продолжали держать сухим…
Как-то под вечер, когда Ковалев сидел за книгами в кабинете хозяина, он услышал, что кто-то негромко, глухо окликает его. Голос доносился из-за открытого окна: Петр выглянул. Почти рядом, на толстом суке серебристой сосны, приткнувшейся к стене дома, примостился Павлик.
– Помоги мне перебраться, – шепнул он и в тот же миг прыгнул на Петра, тот едва успел подхватить его.
Мальчуган был чем-то взволнован. Оглядев комнату, словно проверяя, нет ли в ней еще кого-нибудь, он присел на подоконник.
