Упарившись за день у пушки, Владимир Костюков бежал вечером к турнику, брусьям. Почувствовав с некоторых пор в себе силенку, он понял, что стоит на правильном пути, и начал настойчиво тренироваться. Командир, проходя через спортгородок, всякий раз полушутя спрашивал:
— Ну как? Получается?
— Получается! — не то восторженно, не то удивленно отвечал солдат, выполняя на турнике сложные упражнения.
«Получалось» не всегда. Не один еще раз он, пробираясь по пути к мастерству, поскальзывался, срывался и потом снова поднимался и слова карабкался вверх, вперед.
Осенью дивизион выехал на боевые стрельбы. Стояла ненастная погода. Ливневые дожди размыли дороги, превратили низины в вязкие болота. То и дело застревали в грязи орудия, и артиллеристам приходилось вытягивать их из глубоких колдобин, тащить на себе. Особенно тяжело было преодолевать залитую водой пойму небольшой речушки. Колеса орудий тонули в липкой грязи, обессилевшие лошади падали. Командир дивизиона вызвал трактор, но ждать его не было времени: на полигон приказали прибыть не позже двенадцати ноль-ноль.
Досталось в тот день артиллеристам. Костюков до того устал, что не мог пошевелиться. Сел на лафет завязшего орудия и сказал, тяжело дыша:
— Чего зря мучаемся? Мы же не верблюды. Вот придет трактор и вытащит.
Койшегулов покачал головой и сказал с укоризной:
— Да был однажды такой случай на фронте. Одна батарея тягач поджидала, чтобы вытянуть из болота пушки. А когда тягач пришел — уже вытаскивать некого было. Да я же вам рассказывал. Ну и память у вас!
Костюков опустил голову — застыдился оттого, что так скоро забыл про печальный случай, о котором рассказывал сержант во время зимнего выезда.
Выбравшись из вязкой поймы, дивизион направился длинной колонной к полигону. Лошади тянули по скользкой дороге вымазанные в грязи орудия, по обочине шагали артиллеристы из взводов управления. Навстречу дул сильный порывистый ветер, трепал мокрые полы солдатских шинелей, шумел в придорожных кустах. Иногда кто-нибудь отставал, но, почувствовав на себе строгий взгляд командира, ускорял шаг, догонял товарищей.
Объезжая на коне растянувшуюся колонну, майор Кулиш вдруг увидел странную картину. Рослый краснощекий солдат Прокопьев шел почему-то без карабина и вещевого мешка, а шагавший с ним рядом Костюков нес два карабина. «Взаимная выручка. Заботу проявляет», — догадался майор и едва заметно улыбнулся. Давно ли самого Костюкова тянули на буксире… И вот он уже сам выручает товарища.
Майор всячески воспитывал и поощрял у подчиненных чувство взаимной выручки, но при этом всегда предостерегал от крайностей, чтобы выручка не переходила в излишнюю опеку, которая губит солдата, подрывает в нем веру в собственные силы. Нужна ли сейчас выручка красноармейцу Прокопьеву?
Прокопьев в дивизион пришел недавно. До этого служил ездовым в хозяйственном взводе, частенько отрывался от подразделения, и это чувствовалось теперь на каждом шагу, в каждом его поступке. Подозвав к себе и «шефа» и «подшефного», Кулиш спросил:
— Зачем это понадобилось?
— Он устал. По фронтовому закону… — начал объяснять Костюков.
— В этом нет никакой нужды. Зачем вы унижаете товарища? Он сам способен гору свернуть.
Костюков передал Прокопьеву его ношу, и они направились к колонне. Глядя им вслед, майор ободряюще крикнул:
— Шире шаг!
К полудню дивизион прибыл на полигон. Заработали саперные лопаты. Надо было скорее оборудовать огневые позиции, вырыть окопы для укрытия. Костюков настойчиво долбил каменистый грунт, выбрасывая на поверхность комья земли и тяжелые серые камни. Лицо у него покрылось потом. Ему хотелось быстрее всех вырыть окоп, по чем глубже он копал, тем больше уставал. Грунт становился все тверже и тверже. А тут еще надоедливый ветер слепил глаза, бросал в лицо землю.
Когда огневые позиции были полностью оборудованы, сделали перекур. Во время разговора наводчик Дутов мечтательно сказал:
— Отдохнуть бы теперь, ребята, минут сто двадцать, а то и все триста шестьдесят. Ведь стрельба требует твердой руки, верного глаза. А мы все трясемся с устатку, как в лихоманке. Откуда взять точность?
— Хорошее пожелание! — поддержал его появившийся у орудия майор Кулиш. — Но вот в чем загвоздка: на войне стреляют не всегда, когда захочется, а тогда, когда надо. Ясно? — иронически спросил он и, согнав с лица приметную улыбку, громко скомандовал: — По местам! Приготовиться к стрельбам!
Дивизион майора Кулиша получил на стрельбах отличную оценку.
К Октябрьским праздникам красноармеец Владимир Костюков уже стал круглым отличником боевой и политической подготовки. Его сфотографировали у развернутого Знамени полка. Вручив на память солдату карточку, командир сказал:
— Пошлите ее отцу. Пусть порадуется гвардеец!
Он пожал воину сильную жилистую руку, с гордостью оглядел его. Это был уже не тот сутулый бледнолицый юноша, что докладывал ему когда-то о прибытии в дивизион. Перед майором стоял стройный, подтянутый солдат с широкой грудью и округленными плечами, в которых чувствовались сила и ловкость. От его смуглого, обветренного лица веяло здоровьем, энергией. Именно таким хотел видеть майор наследника боевой славы, ведя его твердой рукой через все заторы нелегкой солдатской жизни.
ИМЕННОЙ АВТОМАТ
Эту белокурую ясноглазую девушку в авиационном полку называли Уралочкой, потому что приехала она сюда из уральского городка. Она была самой веселой летчицей во всей эскадрилье. Даже в очень трудные минуты не падала духом, ободряла подруг:
— Не горюйте, девчонки. Придет и на нашу улицу праздник. Закончится война, снимем мы кирзовые сапоги и наденем самые модные туфли, сбросим куртки и комбинезоны и нарядимся в длинные-предлинные платья. Ох и потанцуем в честь нашей победы! Небу будет жарко!
Хорошо воевала Уралочка, заслужила несколько государственных наград. А потом случилась беда. Эскадрилья бомбила железнодорожный узел и попала под огонь фашистских зениток. Загорелся бензиновый бак, зачадил комбинезон. Раздуваемое ветром пламя обжигало руки, лицо. Самолет с трудом дотянул до леса. Обожженная, израненная летчица, к великому счастью, попала в партизанский лагерь. Оттуда ее переправили на Большую землю.
В военном госпитале объявили суровый приговор: небо для нее закрыто навсегда. Вместо штурвала — костыли. Холодной зимой приехала она в свой городок, в родительский дом. «Что теперь делать? Как мстить за исковерканную жизнь, за погубленную молодость?» — раздумывала она длинными зимними ночами, обливая слезами подушку.
И она нашла способ мстить врагам: пошла на военный завод делать оружие для фронта. Когда позволяло время, писала короткие записки и вкладывала их в магазины автоматов. В этих записках она призывала бойцов беспощадно громить захватчиков, очищать нашу землю от фашистской чумы.
Один из таких автоматов с запиской-наказом попал в забайкальский приграничный полк, в роту связи. Записку обнаружил при осмотре нового, только что поступившего оружия старшина роты Федосий Бандура и отнес вместе с автоматом в ротную канцелярию, где в это время находились командир роты капитан Дроботов и замполит лейтенант Ивушкин. Прочитав записку, они решили ознакомить с нею всю роту и послать ответное письмо на военный завод. Потом стали обсуждать, кому же вручить это, можно сказать, именное почетное оружие.
— Я предлагаю вручить автомат лучшему отличнику роты ефрейтору Гудову, — сказал старшина. — Достоин по всем статьям.
Лейтенант Ивушкин долго молчал, о чем-то раздумывая, потом сказал:
— В этой записке большой агитационный заряд, и мы должны использовать его в полную силу. Предлагаю вручить автомат нашему ротному запевале Олесю Габаю.
