Я окликнул закутавшегося в тулуп дядьку и стал объясняться с ним на смешанном русско-немецком языке.
— Нах Витебск?
— Да, на Витебск, господин офицер. — Возница принял меня за офицера.
— Их бин каине офицер, их бин ефрейтор, — поправил я и забрался в телегу.
Чтобы не мерзнуть и замаскироваться, зарылся в пахучее сено, которое лежало в телеге. Вознице приказал:
— Нах Витебск! Их бин шлафен. Спать, спать. Понимаешь?
— Понимаю, чего же не понять… Спи, коли хочется, — ответил тот.
Я лежал в сене и следил за дорогой. Да и за возницей надо было присматривать. Кто знает, что у него на уме. Одинокий дремлющий немец — заманчивая штука. Тюкнет чем-нибудь по голове и свалит в овражек.
На рассвете достигли пригорода. В том месте, где шоссе превращалось в улицу, я увидел шлагбаум и танцующую около него фигуру постового. Там могут проверить документы, спросить о чем-нибудь. Это мне ни к чему.
— Хальт! — скомандовал вознице и, выбравшись из повозки, махнул рукой: езжай, мол, дальше. Дядька послушно продолжал свой путь. Я ушел с шоссе и тихими переулками углубился в город.
Витебск еще спал.
Где-то здесь, в этом скопище развалин и уцелевших домов, нужная квартира. Там меня ждут. Туда сообщили по радио, что я вышел.
Шел, считал улицы — нужна тринадцатая. Чем глубже в город, тем крупнее дома и чаще развалины. Черные проемы окон, лишенные стекол и рам, смотрят угрюмо.
Пересек десятый перекресток и вдруг прочитал на угловом доме название нужной «штрассе». Значит, в пригороде обсчитался на три улицы. Не беда!
Отыскал дом номер 27. Вошел в чистый освещенный подъезд. Моя квартира на первом этаже. На всякий случай положил руку в карман, на пистолет. Может, пока шел, здешних разведчиков раскрыли и сейчас за дверью засада?
Негромко, чтобы не разбудить соседей, постучал в дверь. Через минуту женский голос спросил:
— Кто там?
Стараясь подделаться под немца, сказал пароль:
— Я пришел от гауптман Беккер; он имеет для вас срочная работа.
Дверь отворяется, и женщина говорит отзыв:
— Во время войны всякая работа срочная.
Впустив меня и заперев дверь, хозяйка подала руку, шепотом сказала:
— Проходите в комнату, товарищ. — А куда-то в сторону бросила: — Коля, это он.
Только теперь я заметил в конце коридора мужчину лет сорока. Мужчина подошел, представился:
— Николай Маркович.
Вошли в комнату. Сели к столу. Я рассматривал этих скромных, смелых людей. Сколько сил прилагает, наверное, гестапо, чтобы отыскать их! А они живут, работают, встречаясь с гестаповцами каждый день. Крепкие нужны нервы, чтобы вот так ходить день за днем по краю пропасти.
Николай Маркович в свою очередь присматривался ко мне. Сказал одобрительно:
— Быстро добрались. Я думал, придете завтра.
— Спешил. Переждать до следующей ночи негде — обнаружат, да и холодновато.
— Надюша, — спохватился хозяин, — организуй-ка чаю и другого-прочего, промерз человек.
Хозяйка ушла на кухню, а мы сидели и не знали, о чем говорить. Разговор наладился лишь за завтраком. Меня расспрашивали о жизни на Большой земле. Я охотно отвечал на эти расспросы. Но едва ослабло напряжение, начала сказываться усталость. От хозяев квартиры это не ускользнуло. Николай Маркович поднялся, мягко сказал:
— Нам пора на службу. А вы укладывайтесь спать. Набирайтесь сил. Вечером в обратный путь…
Они ушли, я лег в постель. Слышал, как под окнами иногда топают немцы, доносится их резкий говор.
Проснулся, когда уже стало смеркаться. Надо собираться «домой», нет причин задерживаться здесь. Фотопленку с отснятыми чертежами Надежда Васильевна зашила в воротник. А подлинники лежат где-то в сейфах, под охраной часовых.
Чтобы попасть сюда, — подсчитывал я, — мне понадобилось около семи часов. Если на возвращение уйдет столько же, то к двум часам ночи могу быть у своих. Однако спешить нельзя. Переходить линию фронта лучше попозже — часа в три ночи, когда часовые умаются и никто другой не будет слоняться по обороне. Сложнее теперь перебраться через колючую проволоку: нет ни саперов, ни ножниц для проделывания прохода, а старого я, конечно, не найду. Придется подкопаться снизу или перелезать по колу. Оборвешься — порежешь руки, но лишь бы выбраться.
Договорились, что Николай Маркович и Надежда Васильевна будут сопровождать по противоположной стороне улицы и проследят, как я выйду из города. Николай Маркович предупредил:
— Если с вами что-нибудь стрясется, мы ничем не сможем помочь. Вы понимаете, мы не имеем права…
Он говорил смущенно, боясь, чтобы я не принял это за трусость.
На прощание выпили по стопке за удачу. Эта стопка самогона неожиданно сыграла очень важную роль.
Улицы были безлюдны. Редкие прохожие боязливо уступали мне, немцу, дорогу. Шел я, не торопясь, пистолет в кармане брюк, готовый к действию в любой момент. На противоположной стороне — Николай Маркович и его жена будто прогуливались.
Дошли до оживленной улицы. Поток людей несколько озадачил: не пересекал я такой людной, когда шел утром. Но тут же сообразил, что ранним утром все улицы одинаково пустынны, а сейчас вечер — время прогулок.
По тротуарам прохаживались немецкие офицеры, в одиночку и с женщинами.
Выждав, когда на перекрестке станет поменьше военных, двинулся вперед. Миновал тротуар, проезжую часть. Еще миг — и скрылся бы в желанном сумраке боковой улицы. Но тут как раз из-за угла этой улицы прямо на меня вывернул парный патруль. На рукавах белые повязки с черной свастикой.
Патрульные остановили меня. По телу, от головы до ног, прокатилась горячая волна, а обратно, от ног к голове, хлынула волна холодная.
Боясь выдать себя произношением, я молча достал удостоверение. Что еще могут спрашивать, конечно документы!
Худой, с твердыми желваками на скулах патрульный внимательно изучил служебную книжку, спросил придирчиво:
— Почему ты здесь? Твой полк на передовой, а ты в тылах ошиваешься?..
Вопрос резонный. Ни отпускной, ни командировочной бумаги у меня не было. Но я не спешил вступать в разговор с немцами. В такой момент я и по-русски-то, наверное, говорил бы заикаясь, где уж там объясняться по-немецки!
Задержанный молчал, а патрульный все настойчивее домогался, почему я улизнул с передовой. Вокруг образовалось небольшое кольцо зевак, среди них были и военные. Бежать невозможно.
Украдкой осмотрел я окружающих. Искал, кто покрупнее чином. Пока не обыскали, и пистолет при мне, хотел подороже взять за свою жизнь.
Вдруг патрульный засмеялся. Он наклонился ко мне, принюхался и весело объявил:
— Да он, скотина, пьян! Швайн (свинья) пьяная!
Я поразился: какое чутье у этого волкодава! Всего ведь по стопке выпили с Николаем Марковичем за удачу.
Трудно было определить, удача это или нет, но обстановка на какое-то время все-таки разрядилась. Коли пьян, разговор короткий. Бесцеремонно повернули лицом в нужную сторону, сказали «Ком!» и повели в комендатуру.
Хорошо, что не обыскали! Пистолет, будто напоминая о себе, постукивал по ноге. Я шел, покачиваясь слегка, как и полагается пьяному. Посматривал по сторонам. Патрульные, посмеиваясь, разговаривали между собой, подталкивали в спину, когда я шагал слишком медленно:
— Ком! Ком! Шнель!
Я был внешне вроде бы безразличен к тому, что происходит, а в голове одна мысль: «Надо действовать! Надо что-то предпринимать! Если заведут в помещение, все пропало, оттуда не уйдешь. А где эта комендатура? Может, вон там, где освещен подъезд?»
Шли мимо двухэтажного дома, разрушенного бомбежкой. Внутри черно. Лучшего места не будет!
Я выхватил пистолет, в упор выстрелил в патрульных и, вскочив на подоконник, прыгнул внутрь дома. Сзади послышались отчаянные крики. Поразило — кричала женщина по-русски: «Он убил патрулей! Сюда заскочил! Сюда!»
Я делал все автоматически. Совсем не думая о том, что когда-то изучал приемы «отрезания хвоста», остановился у стены за одним из поворотов и, как только выбежал первый преследователь, выстрелил ему прямо в лицо. Другие залегли, спрятались за угол стены. Теперь они будут искать обходы. А я сразу после выстрела выпрыгнул из окна во двор, перемахнул через забор, перебежал садик. Выглянул из ворот на улицу, быстро перешел ее и опять скрылся во дворе.
Так и бежал по дворам, перелезая через изгороди. В одном из дворов женщина снимала с веревки белье. Я молча прошел мимо к воротам. Она с изумлением посмотрела на странного немца, который почему-то лезет через забор.
Ближе к окраине не стало дворов общего пользования. Калитки заперты.
Пошел я тихой улицей. По ней мало ходили и совсем не ездили.
Погони пока не слышно. Но служебная книжка на имя Шуттера осталась у патруля, и я не сомневался, что из немецкой комендатуры позвонили в 186-й пехотный полк. Теперь, конечно, установлено, что никакого Шуттера там нет. Значит, его начнут искать всюду — и в городе, и на дорогах.
