— Нам долговязые не нужны. Как каланча, будешь только маячить и выдашь нас, — невесело пошутил Чеботарев.
— Что ты так с ним? — улыбнулся опять одними краями губ Шестунин. — Пусть остается, раз хочет. И там будет не сладко, и здесь — выбор-то маленький. — И, заметив, что у Закобуни в руках не самозарядная винтовка СВТ, нахмурился: — А где твое оружие?
— Как где, вот оно, мое оружие — трехлинеечка.
— СВТ где, я спрашиваю?
— Сдал на склад, — поняв старшину по-своему, съязвил Закобуня. И стал объяснять: — Что же мне с ней, погибать?.. Дерьмо она же, не стреляет! Как ни чисти, одно и то же.
— Она не дерьмо, а личное твое оружие, — наставительно заговорил старшина. — Анархию здесь не разводи. В другой обстановочке я бы показал тебе, что она за дерьмо. За оружием уход умелый нужен. — И замолчал, чувствуя свою неправоту — конструкция СВТ была неудачной, так считали многие.
Мимо, стягиваясь на правый фланг, то и дело проходили группами по три-четыре человека бойцы и младшие командиры, большей частью забинтованные. Шли пригнувшись. Когда немцы освещали землю ракетой, они замирали и ждали, пока ракета не потухнет. На них, застывших в самых диковинных позах, смотреть со стороны было смешно, и Закобуня по этому поводу отпускал шутки, но они не вызывали даже улыбок.
В стороне по изувеченному боем кустарнику катили оставшуюся без снарядов сорокапятимиллиметровую пушку. Рисковали артиллеристы, но оставлять врагу сорокапятку не хотели.
Ветер усиливался. Орешник шумел и заглушал звуки.
Последними прошли солдаты, сгибающиеся под тяжестью минометов, мины к которым исстреляли еще днем, перед тем как немцы окружили батальон.
За минометчиками прошли, катя за собой «максимы» без лент, пулеметчики.
Замыкающими были Стародубов, Варфоломеев и Вавилкин.
Возле Шестунина Стародубов остановился. Тихо спросил:
— Приготовились?
— Приготовились, — прошептал старшина.
— По сигналу… не мешкать… идти за нами следом. Стрелять, значит, только в случае если гитлеровцы откроют по батальону стрельбу.
Он подал Шестунину руку, потом обнял его. Кивнув Варфоломееву, возглавлявшему правофланговую — самую ответственную — штурмовую группу, пошел дальше с ней. Не пригибался. У поворота траншеи на ходу помахал оставшимся во главе с Шестуниным рукой. Силуэт его могучей фигуры четко вырисовывался в ночи.
Установилась гнетущая тишина. Только шумел ветер да горели в небе звезды.
И в душе Чеботарева рождались странные, противоречивые мысли. Звезды напоминали ему о незыблемости всего, что создано природой, а ветер — о чем-то непостоянном. С одной стороны, все выглядело подчиненным железному закону постоянства и вечности, с другой же — неустойчивости и обреченности. И Человек — единственное детище природы, способное осмыслить все это и заставить служить себе, — предстал перед Петром жалким существом, лишенным понятия и целеустремленности, мелким эгоистом, забывшим о высоком смысле своего назначения.
Сердце Петра сдавило. Охватила жуткая тоска. И вот в это-то время левее, за расположением гитлеровцев, воздух разорвала длинная пулеметная очередь (Чеботарев по звуку узнал, что стреляют из нашего ручного пулемета), а на позициях немцев стали рваться мины… Поднявшийся во весь рост Шестунин потрясал автоматом.
— Не оставили! Наши! Полк!.. — И голос старшины впервые, сколько Шестунина знал Чеботарев, расслабленно задрожал: — Молодчики!.. Братики!..
Бой разгорался левее озерка. Разгорался не на шутку. А скрывшиеся в кустах орешника штурмовые группы и батальон молчали.
Наступили напряженные минуты. Шестунин никак не мог решить: стрелять по врагу или нет? Закобуня, прижимая к плечу приклад, на всякий случай куда-то прицелился. Чуть слышно напевал:
Винтовочка, бей, винтовочка, бей,
Красная винтовочка, фашистов не жалей…
Чеботарев машинально вторил Закобуне. Рядом сопел Карпов. Шестунин все стоял.
Вдруг за орешником раздался выстрел, а пулемет немцев, расположенный правее озера, застрочил, захлебываясь, по месту, где проходил сейчас батальон. Старшина, махнув автоматом, приказал стрелять. После первой же очереди вражеский пулеметчик прекратил огонь. Но недалеко от него появилась новая точка. Чеботарев, догадавшись, что это все тот же пулеметчик, снова начал стрелять. По пулеметчику открыли огонь и из охранявшей фланг батальона группы Варфоломеева. Пулемет опять замолчал.
Старшина приказал сниматься.
Сорвавшись с места, все бросились к орешнику. Чеботарев, скинув пустой диск, на ходу вставлял полный.
Через орешник проскочили мигом. Хлюпая по влажному, колыхающемуся под ногами мху, бежали на выстрелы впереди.
Откуда-то справа хлестанула очередь. Шестунин крикнул:
— Ранило меня!..
Чеботарев оглянулся. Пулеметчиков, которые были с ними, не увидел. «Где-то в орешнике застряли, что ли?» — и тут же он заметил их фигуры между деревьями чуть в стороне.
— Сюда! — крикнул он им и понял, что из-за стрельбы, еще сильнее разгоревшейся на позициях немцев, за озерком, голоса его не слышно.
— Левее чуть… к озерку, — задыхаясь, прохрипел над Чеботаревым Закобуня.
Но Чеботарев бежал прямо.
Мох перешел в залитую водой низину. Густая осока путалась в ногах. Взяв правее, кое-как выбрались из осоки на мшистое место. Из-за куста выскочил на Карпова немец. Поведя автоматом, он дал длинную трескучую очередь. Стрелял не прицельно, с перепугу, но в Карпова угодил. Чеботарев на ходу выпустил в немца патронов пять, и тот упал. Подскочив к Карпову, Петр попробовал его приподнять. Карпов тяжелел. Из пролома в черепе хлестала кровь. «Кончается», — ошеломила Петра тяжелая догадка.
— Убили? — не своим, слабеющим голосом спросил Шестунин.
— Убили, гады! — ответил Чеботарев, и они побежали дальше, за еле различимой фигурой согнувшегося Закобуни.
Болото не кончалось. Оно то переходило в зыбучий мох, то в кочковатую залитую водой землю. Перескочили выстланную расщепленным кругляком дорогу. Немцы остались где-то позади. Но страх еще гнал (а может, и не страх, а просто желание как можно дальше уйти от места, где могли бы погибнуть). Остановились, когда Шестунин взмолился:
— Не могу больше, братцы. Силы теряю… Ранен… Батальон-то где? К нему надо.
Они остановились и тут только увидели, что попали в настоящую, как в Сибири, тайгу. Слева и справа чернела стена дремучего елового леса — бежали, оказывается, по заросшей подлеском просеке. Прислушивались. Стояла давящая тишина.
— Черта с два теперь наших найдем, — процедил Закобуня.
Шестунин присел не то на пень, не то на высокую кочку. Чеботарев старался понять, куда он ранен. Старшина показывал на бок.
— У меня в кармане… индивидуальный пакет, — слабея, говорил он. — Не бросайте только, прошу…
— Ты что, или за негодяев нас считаешь? — оборвал его Закобуня. — На кого мы тебя бросим?
Они расстегнули у него ремень. Задрали подол гимнастерки. Майка прилипла к телу. Запекшаяся на майке кровь студнем расползалась под пальцами.
Чуть брезжил рассвет. Светлеющее небо бросало на землю матовое сияние, и оно, доходя до этой таежной глухомани, делало темноту сизой.
Перебинтовав Шестунина, они долго судили-рядили втроем, как найти полк или батальон. Незнакомый лес настораживал. Трудно было представить, куда бегут по нему тропы.
Решили идти по просеке — она смотрела на восток.
Поднялись. Прошли с полкилометра, и Шестунин упал. Его положили на спину.
— Не могу больше, — прошептал он, и стало слышно, как что-то клокочет у него в горле. — Оставляйте… что уж… Куда вам со мной…
В чаще, где-то совсем рядом, глухо захохотал филин.
— Не дури, — обрезал Чеботарев. — Сейчас мы тут командиры, — и сострадательно вглядывался в осунувшееся, бледное, с болезненным румянцем на щеках лицо старшины. — Идти тяжело, что ли?.. Кружит голову?
— В глазах круги, — простонал Шестунин. — Оставляйте.
— Вот что, — не ответив раненому, проговорил Чеботарев, обращаясь к Закобуне как старший, — побудь с ним, а я на разведку схожу. Может, след от наших где остался.
Они уложили Шестунина на мягкий сухой мох.
— Без меня никуда! — приказал Закобуне Чеботарев.
Вскинув на плечо ручной пулемет, а скатку шинели и полупустой вещмешок оставив возле товарищей, Чеботарев вышел на просеку. Минут двадцать шел по ней. Просека уперлась в непролазное болото. Чеботарев свернул вправо. Пробираясь через высокий черничник, стал огибать топь. Лес все редел. То там, то тут, как бусы, висели на синих ветках светло-зеленые крупные ягоды. Минут через десять лес снова загустел. Подавшись в него, Чеботарев наткнулся на черничник со сбитой с него кем-то росой. Остановился. Долго изучал след, стараясь понять, кто шел и куда. По вмятине от подошвы понял, что шел человек. Чеботарев направился по следу. Думал: «Местный кто-нибудь, не иначе». Вскоре след вывел его к невысокому холмику, заросшему ольшаником. Показался большой шалаш, за ним второй, третий… Чеботарев остановился за черной ольхой. Долго вглядывался. Из лесу с топором и сухими сучьями вышел мужчина лет сорока пяти. По одежде — крестьянин. Чеботарев показался из-за куста. Мужчина, выронив сучья, остановился. Узнав по форме, что это наш, красноармеец, сказал:
