На минуту ему показалось, что он ведет свой паровоз в обычный рейс. Но только на минуту. Цистерна сбила тупик и врезалась в заводскую стену. Воробьев ударился головой о топку и потерял сознание.
На другой день после диверсии, рано утром, Крайнева вызвал к себе фон Вехтер. Уже подходя к двери, Сергей Петрович услышал бешеную ругань. Войдя в комнату, он увидел разъяренного фон Вехтера и бледного Смаковского. У стола сидел немец в форме гестапо с многочисленными знаками отличия. Его холодные, словно замороженные глаза на один миг остановились на Крайневе, и тот не успел разобрать их выражение.
— Ви надо повесить! — кричал фон Вехтер, тыча пальцем в сторону Смаковского. — Партизан зажигаль танки, а ви спаль, ви ему помогаль! Ви есть езель, осель! — И указал рукой на дверь. — Вон, шнеллер, вон!
Смаковский ушел, а фон Вехтер набросился на Крайнева:
— Что ви думать в своей голова? Что ви будет теперь ремонтировать? — И он со стоном упал в кресло.
— Я думаю, что было глупо оставлять танки без охраны, — невозмутимо ответил Крайнев и, не ожидая приглашения, сел в кресло.
— А ви зашем? — снова закричал на него фон Вехтер.
— Я начальник механического цеха, — с удовлетворением возразил Крайнев, — мой участок в полном порядке. Завтра пускаю цех.
Теперь он готов был пустить цех хоть сегодня. Для того чтобы убрать с шоссе все танки, потребуется не меньше недели. Из окна кабинета Крайнев видел, как два трактора, цепляясь друг за друга гусеницами, волочили по земле сгоревший, изуродованный танк.
Немцы начали разговаривать между собой, а Сергей Петрович рассматривал стол фон Вехтера. Здесь все сохранилось, как при Дубенко. И письменный прибор с чернильницами в виде сталеразливочных ковшей, и миниатюрная изложница для ручек и карандашей, и фигура сталевара. Даже графин на маленьком столике рядом был тот самый, из которого Дубенко, разгорячившись на рапорте, наливал себе воду.
Сергей Петрович так глубоко задумался, что даже вздрогнул, когда фон Вехтер обратился к нему снова.
— Я хочу вам задать вопрос, — сказал фон Вехтер. — Ви ошень любил свой сын?
— Очень, — ответил Сергей Петрович, соображая, что же последует дальше.
— Почему ви его отвез на Урал?
— Разве можно было подвергать опасности ребенка? Были бомбежки, ожидались большие бои за город. А Урал — это так недалеко. Немецкие войска скоро будут на Урале, он сдастся без боя. Поеду и заберу.
— Почему ви ушель от ваша жена? — снова спросил фон Вехтер. — Она карошая, она хочет нам помогать.
— Я ее уличил в измене, — сообразил Сергей Петрович и обрадовался, что так ловко у него получилось.
Немцы переговорили между собой.
— Ви назначен нашальник русской охрана всего завода, — торжественно сказал фон Вехтер. — Теперь ви будете отвечать за все своей головой. За все. Ви поняль?
— Я понял, — ответил Сергей Петрович, с трудом сдерживая радость. — Я сделаю все, что в моих силах. Но мне нужно завтра же осмотреть электростанцию.
Услышав это слово, немец, сидевший у стола, насторожился и долгим взглядом посмотрел на Крайнева. Сергей Петрович и на этот раз не понял выражения его глаз, но ему стало как-то не по себе.
— Почему у вас интерес к станция? Она хорошо охраняется.
— Раз я отвечаю за все, мне необходимо проверить, какие люди там работают.
Фон Вехтер перевел.
Сергей Петрович курил, делая вид, что решение вопроса его не особенно интересует.
— Карошо, — после короткого совещания произнес барон. — Шеф гестапо разрешает вам завтра быть на станция.
Крайнев вышел на площадь с сияющим лицом. Человеку бывает гораздо легче сдержать горе, чем радость. Да и зачем Крайневу было сдерживаться? Разве он не имел права на радость? Разве он не заслужил этого права?
Сколько раз он думал о том дне, когда ему удастся проникнуть на станцию! И вот он накануне решающего дня…
Это было осуществлением его самого горячего желания, исполнением его самой страстной мечты. Он испытывал то особое, ни с чем не сравнимое чувство, которое возникает в момент превращения мечты в реальность, вспомнил счастливейший день своей жизни, когда испытал его впервые.
По вызову наркомата он приехал в Москву, где давно стремился побывать.
И вот он поднимается к Красной площади мимо огромного музея, видит затейливые купола собора Василия Блаженного, острия кремлевских башен. Еще один миг, и знакомая панорама открывается перед его глазами. Он останавливается и переводит дыхание. Сколько раз видел он эту историческую площадь на снимках, на экране, в своем воображении, а сейчас вот она перед ним, и можно сколько угодно любоваться кремлевскими стенами, стройными елями, строгими линиями Мавзолея.
Ему хочется к чему-нибудь прикоснуться, унести с собой на память хоть веточку ели.
…Сергей Петрович шагает по шпалам мимо сожженных танков и не видит их. Мысли уносят его далеко от событий сегодняшнего дня. Но действительность властно напоминает о себе. На фонарном столбе, высоко над дорогой, лицом к сожженным машинам висит Иван Пафнутьевич. Обгоревший, маленький, он склонил голову набок, словно удивляясь, что ему удалось совершить такое большое дело.
Непреодолимое желание снять кепку и поклониться этому мужественному человеку овладевает Крайневым, и он ускоряет шаги.
В цехе Сергей Петрович вызывает к себе Прасолова. Тот входит, как всегда, мрачный.
— Сегодня вечером принесите мне на старую квартиру детонаторы и шнур. Завтра станция полетит в воздух, — тоном приказа говорит Крайнев и удивляется тому, что Прасолов смотрит на него по-прежнему недружелюбно.
— Расскажите подробнее, — говорит Прасолов.
Его недоверие раздражает Крайнева.
— Идите и выполняйте приказание!
Валя пришла поздно ночью. Сергей Петрович посмотрел на нее и содрогнулся. Она была неузнаваема. Над верхней губой огромный волдырь, волосы коротко подстрижены.
— Что с вамп, Валя? — испуганно воскликнул он.
Она мягко отстранила его руку.
— Осторожно. — Валя попыталась улыбнуться, но от боли сжала губы.
Потом расстегнула ватник, достала детонаторы и шнур и положила все это на подоконник.
— Что с вами? Где это вас так разукрасили?
— Это пустяки, Сергей Петрович, это я сама. Проходу нет девушкам от солдатни, ну, я вчера нагрела щипцы — и к губе, но перестаралась немного. Не беда! До наших заживет, а теперь хожу спокойно: кому такая красуля нужна?
Они уселись на диване и долго молчали. Сергей Петрович думал о себе, Валентина — о нем. Взрыватели мирно покоились на подоконнике, освещенные мягким лунным светом.
— Ночь-то какая! — тихо сказал Крайнев. — Ходить бы сейчас по улицам, разговаривать, мечтать…
— Мечтатель, — с ласковой насмешкой произнесла Валентина. — Не похожи вы на мечтателя. Они все какие-то непутевые. А вы человек дела.
— Вы не правы, Валечка, — горячо возразил он, — мечтатели бывают разные. Одни помечтают, помечтают и успокоятся на этом. А другие чем больше мечтают, тем сильнее хотят реализовать свои мечты. А кто такие великие новаторы в технике? Мечтатели, Валечка, движут человечество вперед. А коммунисты — это самые активные мечтатели на земле. Они преображают мир сообразно своему учению, которое многие считали мечтой.
Валентина внимательно слушала, и ей, как всегда в его присутствии, становилось тепло и радостно.
Вдруг она вспомнила о том, что должно произойти завтра.
«Неужели он не понимает, что уже завтра его не будет? — подумала она, удивляясь, как мог он в эти минуты говорить и думать о другом. — Или он надеется остаться живым?» Валя покосилась на детонаторы — сто секунд от запала до взрыва…
Сергей Петрович понял ее.
— Валечка, возьмите и передайте Сердюку.
— Что это? — тихо спросила она.
— Прочтите.
Валя подошла к окну и при ярком лунном свете прочитала:
«Секретарю партийного бюро.
Иду на выполнение задания. Прошу считать коммунистом.
Сергей Крайнев».
Валя осторожно сложила бумагу и спрятала ее на груди. Слезинка засветилась у нее на щеке.
Сергей Петрович подошел к ней. Она обернулась, крепко обняла его, словно никуда не хотела отпускать.
— Сергей Петрович, родной мой! Как все это страшно! — И она разрыдалась.
Крайнев отвел ее от окна, усадил рядом с собой и, как маленькой девочке, вытер слезы. Она понемногу успокоилась. Потом порывисто прижалась к нему и, заглядывая в глаза, крепко поцеловала.
Невыносимо тяжело было Крайневу. Поглядывая на стрелки часов, он инстинктивно отдалял время своего ухода. Он знал, что через час после того, как он выйдет из дому, все для него будет копчено.
Они назначили срок ухода в семь часов. Прогудел гудок.
