Особое значение подпольщики придавали Крутогорью.
Между тем долгое нахождение на одном месте само по себе угрожало обернуться для райкома опасностью. И члены подпольного комитета понимали, что когда-то все равно придётся уходить туда, где сплошные леса. Заранее надлежало подумать о нескольких постоянных базах, хотя по всему ходу событий подпольщикам лучше всего было бы находиться при каком-то боевом подразделении. Таким подразделением мог бы стать местный партизанский отряд. Но Нарчук почему-то долго не возвращался в район. Подпольщики уже готовы были поверить, что Нарчук со своими ребятами задерживается так долго не без причины что можно и не дождаться их вовсе. И когда в октябре, в первую его неделю, по району пошли слухи, что за Беседью то в одной, то в другой деревне видели партизан, Касьян Манько направил в Мошевую, к Пантелеймону Рыгайле, связного с заданием, чтобы и сам Пантелеймон, и председатель колхоза Ефременко попытались отыскать партизан и войти с ними в контакт. А в том, что партизаны за Беседью объявились не здешние, сомневаться не приходилось, потому что своим, крутогорским, не составило бы труда найти путь к подпольному райкому.
Но события, которые начали разворачиваться и в самой Мошевой, и вокруг неё, опередили планы подпольщиков. Когда связной от Касьяна Манько попал в Мошевую, Рыгайла с Ефременко уже были замучены и казнены немцами.
Дальше все происходило как бы независимо от членов подпольного райкома, которые находились по другую сторону Беседи, недалеко от Морозовки. Степан Баранов установил через доверенных людей, что ни Касьяну Манько, ни его товарищам по подполью не удалось после этого активно влиять на события. Наоборот, они сами, помимо своего желания и воли, были беспощадно втянуты в эти события и вскоре сделались их жертвами.
Вот как это случилось. По тем же сведениям, которые раздобыл Степан Баранов в Мошевой, кроме старика Шандова, связной подпольного райкома партии была Ульяна Кабанцова, совсем молодая девушка. До войны она работала в сельсовете, руководила комсомольской молодёжью. На неё и пал выбор, когда при создании подпольного райкома подбирали связных. На неё и на Шандова. Ульяна чаще всего и ходила из деревни по поручениям Рыгайлы и Ефременко в далёкую Комаровщину, потому что хромому Шандову такие переходы давались с трудом, хотя он несмотря на годы казался подвижным и лёгким.
Рыгайла с Ефременко были убиты ночью. Шандов, когда узнал об этом, отправился с Поцюпой в посёлок Озёрный, что был тоже по левую сторону Беседи и находился в десяти километрах от Мошевой. Для сельской местности такое расстояние считается немалым: чтобы попасть из одного населённого пункта в другой, пройти нужно несколько деревень. В Мошевой, таким образом, осталась одна Ульяна. На неё и донёс немцам бургомистр Зимаров, который, оказывается, не только догадывался о существовании в районе подпольщиков, но и кое-что знал об их действиях, например, осведомлён был о последнем легальном заседании райкома, о создании партизанского отряда и подпольного центра…
Между тем Касьяну Манько, как и всем другим подпольщикам, нужно было срочно узнать обстоятельства и причины, приведшие к гибели их товарищей, потому Манько вместе с Андреем Тищенко и Соломоном Якубовичем опять отправился в Забеседье.
Ульяна Кабанцова мало помогла им: она рассказала, что слышала от людей, то есть как после убийства жены Зимарова в деревню приехали на машинах немцы, которых бургомистр перехватил по дороге, как затем были арестованы бывшие председатель сельсовета и председатель колхоза и как их убивали на колхозном дворе. Конечно, доступна ей была только внешняя сторона дела, она не могла ответить на многие вопросы, в том числе и на два главных, а именно: кто зарубил жену бургомистра и чего добивались на допросе от Ефременко и Рыгайлы?
За Беседью секретарь подпольного райкома и его товарищи нашли пристанище у глухого лесника Алейникова, того самого, что когда-то, во времена гражданской войны, был военным комиссаром Белынковичской волости. Алейников тоже включился в расследование, если можно так назвать то дело, которым уже несколько дней занимались члены подпольного райкома. Несмотря на глухоту, которая ограничивала возможности этого человека, бывший таращанец, тем не менее, довольно быстро все разузнал о диверсионно-разведывательном отряде Карханова, уже действующем в Крутогорском районе. Можно было догадываться, что так же успешно лесник соберёт и остальные сведения, которых пока не хватало для полноты картины.
Другая сторона, то есть вражеская, тоже не дремала. С того самого дня, как стало известно о существовании в районе организованного партийного подполья, тайная полиция поставила себе целью напасть на его след и обезвредить. Занималось этим клинцовское окружное СД. Но для верности надо заметить, что с Рыгайлой и Ефременко расправились в Мошевой солдаты полевой жандармерии, которые ехали из Крутогорья и которых Зимаров повернул с большака в деревню. Именно отсюда, из крутогорской полевой жандармерии, поступило в Клинцы, в окружное СД, уведомление о существовании в районе партийного подполья. И вот теперь тайная полиция, используя разных агентов и местных полицаев, шныряла по всему Забеседью, держа под неослабным контролем в первую очередь Мошевую. Расчёт был правильный — если не удастся напасть непосредственно на подпольный райком, что теперь, после совершённых арестов, казалось маловероятным, то уж на след кого-нибудь из тех, кто ищет связи с ним, можно будет выйти. Так оно и обернулось.
Сперва Ульяна Кабанцова полностью отрицала, что имела хоть какое-то отношение к подпольному райкому. Даже бургомистру Зимарову стало казаться, что зря он навёл немцев на девушку. Но следить за ней не перестал. И когда пошли слухи, что в Мошевой, а потом и в других забеседских деревнях стали появляться новые члены подпольного райкома, Зимаров снова обратил внимание тайной полиции на Ульяну. Ни разу при этом её не забирали из Мошевой и не вызывали никуда, даже в полицейский участок. Обработку связной, как говорится, вели на дому, втайне от деревенского люда. Теперь допросы велись без всякой жалости. И она не выдержала, выдала остальных членов подпольного райкома. И погибла сама.
Брали немцы Касьяна Манько, Андрея Тищенко и Соломона Якубовича с помощью деревенских полицаев в хате Ульяны, куда подпольщики явились из лесу. Их уже ждали. Никто из троих не смог оказать сопротивления — дело было поставлено так, что с самого начала, как только они на этот раз появились в деревне, каждый шаг их, каждое движение были под прицелом, а в доме пряталась вооружённая засада…
* * *
Вздрагивая от холода, Нарчук пробирался по болоту с острова на опушку леса, ко второму шалашу.
Сегодня он ночевал на острове один. И хотя, кажется, спал неплохо, тело и особенно голова озябли и одеревенели.
Ступая по снеговым заплаткам, которых много белело ещё совсем нетронутых, Митрофан Онуфриевич раздумывал как раз о своём состоянии. Но причину недомогания командир отряда был склонён видеть в том сне, который приснился ему под самую хлябицу, что шумно валилась белыми клочьями снега меж деревьев. Он даже готов был поверить, что совсем не засыпал, что все это пришло к нему въяве. Однако то был настоящий сон, потому что такая несусветица могла человеку только привидеться.
А сон был безобразный. Снилось, что он пожирал самого себя… Будто разъярённый зверь, рвал на себе мясо и давился им…
Ночью, когда очнулся от этого кошмара, Митрофан Онуфриевич только разозлился да плюнул. Но теперь словно бы заново стал переживать все, что привиделось, и даже ощутил сладковатый привкус во рту.
Снам Нарчук никогда не верил, как и большинство взрослых мужчин. Всегда шутил, что не понимает и не знает, ради чего снится всякое людям, не только радуя их, но и пугая. Может быть, потому и видел сны не часто. Может, потому и нынешний не испугал Митрофана Онуфриевича, а, как уже было сказано, сильно рассердил, заставив от омерзения даже сплюнуть. И тем не менее сегодня, с самого первого момента, как Нарчук открыл глаза и увидел сквозь щели шалаша утренний свет, сразу же всколыхнулся душой, словно её взорвало глубоко изнутри, а потом ощутил вдруг это ледяное оцепенение.
Сон был не только мерзкий, но и стыдный, о нем даже людям не расскажешь. Поэтому Митрофан Онуфриевич, пробираясь теперь к другому шалашу, который находился по ту сторону болота, и припоминая, что было ночью, только качал головой, которую занимали и другие заботы, обычные, партизанские.
Последние дни во втором шалаше жил Данила Афонченко, хозяйничал там, потому что давеча попал в Кушелевке в засаду и, убегая в темноте, сильно повредил о забор ногу. Но не исключено было, что ещё кто-нибудь из партизан заночевал там. Например, Иван Рой, бывший Афонченков шофёр, который получил задание сопровождать Павла Чернокузова в Пропойск. Согласно некоторым сведениям там должен был находиться конюх Батовкин, который до войны избирался депутатом Верховного Совета СССР по избирательному округу, куда входил также и Крутогорский район. Ходили слухи (к сожалению, теперь приходилось пользоваться больше всего слухами), что Батовкину по какой-то причине не удалось эвакуироваться в своё время на восток и теперь депутат Верховного Совета скрывается от новых властей то ли в самом Пропойске, то ли где-то в деревнях между Пропойском и Быховом. Сведения эти необходимо было проверить, а ежели что — привести старого конюха в отряд, потому что совсем неплохо, даже в условиях вражеской оккупации, иметь рядом представителя высшего исполнительного органа Советской власти. Это во-первых, а во-вторых, вообще нужно было оберечь человека и от провокаций, и от других напастей. Пойти в Пропойск на розыски Батовкина, выпало Павлу Черногузову. Сперва хотел с ним отправиться туда и комиссар Баранов, хоть дорога была не очень близкая. Но в связи с листовками в адрес партизан, которые были расклеены по округе, Степан Павлович переключился на другое задание. В Пропойск направился только Черногузов, потому что Иван Рой тоже был прикомандирован к нему не на всю дорогу — ему полагалось только вывести разведчика через Новую Ельню к Сожу, а дальше Черногузов сам должен был искать возможность проникнуть в Пропойск. Конкретные задания в эти дни выполняли также Харитон Дорошенко и Лазарь Кузьмин… Все они теперь были в отсутствии, и все они каждую минуту могли снова оказаться в Цыкунах, первым делом в том шалаше, который сторожил Данила Афонченко. Запас самогона, приготовленного для оперативных, хозяйственных и медицинских нужд, тоже хранился там, и командир отряда хорошо знал, что хлопцы, возвращаясь с заданий, прежде чем попасть на остров и доложиться, на некоторое время задерживаются на опушке.
