— Отпусти-ить?
— Да. Я перейду линию фронта, разузнаю все там и пойду по селам, расскажу им все, что сама видела и слышала.
Зимин молчал. Мысль была неплохая, пожалуй, лучше той, на которой он сам остановился. Налет на певский радиоузел связан с громадным риском, а рация… Ведь ее и от своих можно принести. Только не Катя должна пойти.
Не понимая его молчания, Катя побледнела.
— Ты не подумай чего, отец. У меня…
На нарах зашевелились. В другом конце землянки приподнялась забинтованная голова Саши, но Катя этого не заметила, по лицу ее от волнения красные пятна пошли.
— Знаю — будет конец проклятым, только вот, понимаешь, душно, словно воздуха меньше стало… Отпустишь?
Зимин покачал головой.
— Тебя отпустить не могу.
С улицы донеслись взволнованные крики. Дверь землянки распахнулась, в ней показалась радостная физиономия Васьки.
— Самолет с красными звездами! «У-2»!
Зимин и Катя в одно время соскочили с нар. Пробудилась вся землянка. Саша — он только вчера начал ходить, опираясь о стенки землянки, — спрыгнул на пол, как здоровый, и, сунув ноги в чьи-то калоши, побежал в одних трусах к двери. Зоя заплакала от обиды: она не могла подняться.
На поляне было ослепительно светло, снег искрился.
От бани на поляну выбегали партизаны. Впереди, махая шапкой, бежал Николай Васильев.
Ветер трепал воротничок катиной голубой кофточки. От мороза обнаженные руки посинели, покрылись пупырышками, но Катя не чувствовала холода.
— Родные! — закричала Катя и, спохватившись, умолкла: разве может человеческий голос долететь с земли до пилота?
Самолет приветственно покачал крыльями, сделал круг над поляной, и тут же будто стая белых птиц отделилась от него и закружилась в воздухе. С криком: «Листовки!» партизаны кинулись в лес.
— Иди оденься! — ласково обратился Зимин к Кате. Глазами, полными благодарных слез, напряженно следя за падающими листовками и за самолетом, она улыбнулась:
— Ничего, отец, ничего…
Самолет с гулом взмыл к облакам и там, в вышине, еще раз покачав крыльями, поплыл дальше, на запад.
«Пролетел бы над всеми деревнями и селами района, чтобы все увидели эти краснозвездные крылья», — подумала Катя.
— Есть! — донесся из лесу голос Любы Травкиной.
— Есть! — прозвенел в другом месте голос Васьки.
Крики, точно ауканье грибников, раздавались со всех сторон.
Первым на поляну прибежал Васька. В руке он держал брошюру, еще две торчали у него из кармана.
— Сталин!
— Что — Сталин? — в один голос вырвалось у Зимина и Кати.
Васька помахал брошюрой. С левой страницы, как только Катя развернула брошюру, на нее глянуло до мельчайших черточек знакомое и такое родное лица вождя. Она торопливо прочла вслух:
— «Доклад председателя Государственного Комитета Обороны товарища И. В. Сталина на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями г. Москвы 6 ноября 1941 года…»
Глаза жадно побежали по тексту.
Поляна быстро заполнилась партизанами… Поднявшийся ветер стряхивал с веток снег, шевелил его на земле и мелкой пылью швырял на застывшую в безмолвии толпу.
— «Великобритания, Соединенные Штаты Америки и Советский Союз объединились…»
Не слышно было и шагов часовых, лишь сосны шумели, и, врываясь в их глухой шум, взволнованным голосом Кати звенели над поляной слова вождя — его призыв:
— «…истребить всех немцев до единого, пробравшихся на территорию нашей Родины в качестве ее оккупантов».
* * *
К вечеру в лесу разыгралась метелица. Через дымоход в землянку влетало протяжное завывание ветра.
— Потеплее оденься — вьюжит, — говорил Зимин, с суровой ласковостью оглядывая Катю, по-деревенски покрывшуюся серой шалью.
Катя, чуть улыбнувшись, стащила с нар подаренный Михеичем полушубок.
— Куда теплее!
Партизаны тесно стояли в проходе, сидели и полулежали на нарах. Коптилка сумрачно освещала лица подруг. Все были взволнованы, но по-разному: Люба хмурилась, на лицах Зои и Веруньки Никоновой бледностью разлилась тревога, а у Нины Васильевой, стоявшей с братом возле самой двери, глаза смотрели восторженно, и на них поблескивали слезы.
Васька взглядывал на Катю исподлобья и грыз ногти.
Заметив, что крючок у ворота ее полушубка остался незастегнутым, Зимин застегнул.
Катя, растроганная, пожала ему руку.
— До свиданья, товарищи. Долго, наверное, не увидимся.
Поднялся шум.
— Лучше бы кто другой, Катюша. Я, например… — сказал Николай Васильев, когда дошла до него очередь прощаться. — Немцы — звери, а ты одна… в звериное логово…
— Ничего, — ответила она рассеянно.
…По земле крутилась белая пыль. Одинокая березка, росшая у входа в землянку, пригибалась к земле голыми сучьями.
Зимин взглянул на мутное черное небо, на котором точно в открывшемся окне, сверкнули две звездочки и, замигав, погасли.
«Не могла переждать до завтра. Упрямая!» — подумал он с неудовольствием и, шагнув вперед, крикнул:
— Катя! Зря не рискуй! Слышишь? Будет опасность — уходи.
— Хорошо, — сквозь подвывание ветра долетел да партизан голос Кати.
Полураздетые, они тесной толпой стояли у входа в землянку, не обращая внимания на вихрящуюся мглу.
«Молния», подвешенная к потолку, ровно освещала блиндаж. Пол был застлан ковром, три стены сплошь закрыты картами, планами и диспозиционными схемами, а на четвертой, под портретом Гитлера, висела большая карта, еще свеже пахнувшая краской: план Москвы.
Возле этой стены за массивным письменным столом сидел генерал-интендант, слегка сутуловатый и сухопарый; голос его бесстрастно, точно диктуя, передавал содержание последнего приказа фюрера, начисто отвергавшего советы командования повременить со вторым наступлением на Москву до того, как будут восстановлены и обезопасены магистрали хотя бы в самом ближайшем тылу, а войска успеют одеться по-зимнему, но часто постукивавшие по столу пальцы выдавали сильную нервозность.
— Вы себе ясно представляете обстановку, господин фон Ридлер? — спросил генерал, вдруг резко повысив голос и в упор взглянув на него.
Ридлер сидел в расстегнутом меховом полупальто, небрежно привалившись к спинке кресла и вытянув ноги, обутые в новенькие бурки. С лица его медленно сходило выражение ошеломленности.
Почему он решил, что «все кончено»? Глупо! Ведь в том, что мост и наполовину не отстроен, нет никакой трагедии. Наступление продлится не один день, — может быть, месяц, два, — а война, как спорт: выигрывает в ней тот, кто приходит к финишу. У Берлина нет и не будет никаких оснований поставить ему в вину запоздалый старт. Фюреру не терпится, фюрер готов дать за Москву «любую цену» — пожалуйста! Но он, Ридлер, не станет составной частью этой «любой цены».
Заметив скользнувшую по его губам улыбку, генерал яростно смял в кулаке какую-то бумажку.
— Если бы дело шло только об одном мосте, — чорт с ним, полбеды… Мы поверили вашим обещаниям. Понимаете? Поверили! И большую часть боеприпасов и техники адресовали на вашу магистраль. Перекинуть все эти грузы на другие магистрали — это… Вы понимаете, чем это пахнет?
Ридлер пожал плечами.
— Свои обязательства я выполняю, ваше превосходительство, — сказал он холодно. — А наступление… Ни я, ни вы не предполагали, что оно начнется так скоро, не правда ли?
Генерал поднялся так стремительно, что от крестов, заколыхавшихся на его груди, по блиндажу пронесся легкий звон.
— Я с самого начала был против экспериментов в полосе, непосредственно примыкающей к фронту. На войне нужны действия, а не эксперименты, солдаты, а не фокусники!
Он сдернул с вешалки доху и, залезая в нее, подошел вплотную к Ридлеру, неторопливо надевавшему перчатки.
— Какие у вас гарантии, что этот мост будет вообще построен?
— Гарантия — мое слово, ваше превосходительство! Я считаю это вполне достаточным.
Генерал оторопело вытаращил глаза, не зная, как понять — издевается над ним этот гиммлеровец или говорит серьезно.
Ридлер усмехнулся, достал из кармана телеграфный бланк, заполненный подслеповатыми буквами, и передал, генералу. Тот хотел швырнуть бумажку, не читая, но, увидев подпись, вздрогнул и поднес ее к глазам.
«Господину фон Ридлеру. Телеграмму вашу получил, с ее содержанием ознакомил фюрера. Передаю его привет и благодарность за ваш труд. Вы совершенно правы: Советская Россия не составляет исключения. Внедрение нового порядка в ней — такое же реальное и несложное дело, как и в других странах… Восстановлением моста и магистрали силами русских в тяжелой обстановке прифронтового района вы докажете дуракам, которые жалуются, что у них в глубоком тылу непокорное население: дело не в населении, а в тех, кто управляет. В средствах не церемоньтесь. Ваше примерное рвение не оставим без соответствующей награды. Буду в России, заеду к вам. Ожидайте в первых числах декабря. Хайль Гитлер!
