Наконец Веденеев, решившись, поднял «калаш».
— Простите ребята! — он пытался не смотреть товарищам в серые лица.
— Куда стрелять? — спросил он Полякова.
— Ленчик, в голову. Погоди секунду. Я сейчас, — всхлипнул Сергей.
— Все! Давай! Прощайте, ребята! Там свидимся! — он закрыл глаза, ожидая выстрела.
Веденев, отвернувшись, приставил к виску товарища ствол.
— Пацаны! Не смотрите! — закричал он, побагровев.
— Нет!! Не могу! Хоть убейте! Не могу! Вот, держи «эфку»! Для себя берег! — он из-за пазухи достал гранату и вложил в шершавую ладонь Полякова.
— Спасибо, Леня, — тот слабеющими пальцами сжал «лимонку».
— Спасибо!! — страшным смехом в исступлении заорал Веденеев, мотая головой и дубася мерзлую землю кулаком.
Успокоившись, он подтащил двух раненых поближе к Сергею.
— Вот так вам вместе лучше будет, ребята! Чеку сорвать? Или сам сможешь?
— Не знаю, Ленчик. Сил, боюсь, может не хватить.
— Ладно! Я сам! Как приблизятся пидоры! Держи рычаг сколько сможешь, браток!
Рядовой Веденеев в упор короткой очередью уложил двух боевиков, которые вдруг словно чертики возникли как из-под земли над окопчиком. И тут же переломился, словно соломинка, срезанный из ПКМа. «Духи» уже у окопчика. Рванула «эфка». Двое боевиков с воплями повалились на грязный снег. Остальные, отпрянув вниз, залегли. В окоп полетели гранаты.
Неожиданно сбоку от «духов» из сырого тумана возник старший лейтенант Каретников с разодранной до уха щекой и «калашом» в руках.
— Получай! Суки-и! — кричал он в ярости, расходуя на врагов последний «рожок». Боевики быстро пришли в себя и открыли по нему яростный огонь. И потом долго кромсали ножами его сильное живучее тело.
Боеприпасы кончились. Враг знает об этом и уже внаглую, в полный рост, прет вверх с воплями: «Аллах Акбар!». Капитан Бакатин склонился к израненному Розанову и обнял его, прижался к колючей небритой щеке:
— Ну, Антоныч, прощай! Покажем вахам, кузькину мать! Запомнят, кто такие десантники!
Расстреляв последние патроны в ближних боевиков, он со штыком на перевес врезался в группу растерявшихся боевиков. За ним устремились в рукопашную все кто уцелел. Со всех сторон слышны дикие крики, стоны, проклятия, матерщина.
— Бляди-и!!
— А-а! А-а!
— Падлы!! Падлы-ы!
— А-а! А-а! Скоты!!
— Е. ный в рот! Бей!!
— Ребята-а!! Помогите! Ребя…!
— Дави гадов!
— Давай! Ах, ты, сука!
— Серега! Серега!! Слева!!
— Ублюдки! Дерьмо-о!!
Сержант Саньков, орудуя автоматом как дубиной, отчаянно вклинился в ряды боевиков.
— Суки-и! Сволочи!! — дико орал в исступлении он, яростно отбиваясь и обрушивая «калаш» на головы врагов. Наемники в упор расстреливали израненных бойцов. Рядовые Коренев и Лежиков из последних сил попытались отползти к обрыву, но боевики, ругаясь и плюясь, открыли бешеную стрельбу по солдатам. Некоторые из них начали в упор расстреливать уже мертвых десантников в лицо. Один из них с обнаженным кривым ножом измывался над убитыми. Другой сгребал горсти стреляных гильз и швырял их в лицо убитого старшего лейтенанта Каретникова. При этом зло кричал, брызгая слюной:
— На, жри, собака!
Боевиков было около десяти. Непривычно резала слух их гортанная речь. Одни добивали раненых. Другие тщательно шмонали убитых: с мертвого капитана стащили бушлат, портупею с кобурой, планшетку, с ефрейтора Мелехова новенькие «берцы», которые он несколько дней назад выменял на что-то ценное в Ханкале на складе. Один из молодых боевиков с сияющим лицом тряс снайперской винтовкой Кирилкина.
Из окопчика с трудом поднялся раненый Матвеев. Удар приклада пришелся в лицо. Из разбитых носа и губ на подбородок ручьем хлынула кровь. Солдат повалился на колени.
— Ахмед! Ахмед! Али! Идите, смотрите, как я буду резать барашка! — крикнул невысокий коренастый боевик с рыжеватой бородой, извлекая из ножен кинжал. Его цепкие черные глаза, словно когти, жестко впились Матвеева, который, склонившись и надрывно кашляя, сидел у его ног и отплевывался кровью. Подошли остальные посмотреть, как приятель будет убивать «уруса».
— Давай, Тахир, свежуй! Ты у нас мастер!
Неожиданно десантник поднял к ним разбитое лицо и дико засмеялся беззубым ртом. Только сейчас они увидели на его раскрытой ладони, играющую ребрышками на свету, гранату Ф-1. Но было уже поздно. Раздался взрыв, разметавший духов.
Приподнял голову залитый кровью рядовой Димка Коротков, он пришел в себя и смутно различал приближающихся врагов. Наемники добивали раненых. Рядом раздался выстрел, чей-то короткий вскрик. К Короткову подошел боевик с обмороженными щеками в афганке на голове. Постоял над ним, озирая все вокруг, наклонился и кинжалом срезал с шеи «смертник», потом долго возился, снимая с десантника отсыревшие «берцы». Смолкли голоса и выстрелы. Опускались сумерки. Димка с трудом перевернулся и медленно пополз в сторону лощины.
Через несколько метров он наткнулся на убитого десантника с перерезанным горлом, лицо обезображено, грудь в крови. Ошарашенный Коротков пополз дальше. Потом наткнулся на Ваню Тимофеева, также всего безжалостно исколотого кинжалами. Брюшная полость у него была набита стреляными гильзами. Вокруг разбросаны смятые письма и внутренности…
Очнулся Димка утром, когда над ним склонились ребята из 4-ой роты, и капитан Сутягин подняв его окоченевшего с земли, прижал к своей груди:
— Жив, курилка!
— Коротков! 27-й!
— Я! — Димка выдохнул облако теплого дыхания в морозный воздух. Поеживаясь от утреннего холодного морозца, он стоял в третьем ряду 6-го отряда заведения ЯК-22/3. Рядом с ним переминались с ноги на ногу такие же, как он, одетые в темные ватники с номерами на груди унылые «зэки».
Наконец-то поверка окончилась. Отряды по команде повернулись и под лай овчарок мимо смотровых вышек загромыхали кирзачами вдоль бараков в столовую.
* * *
— А я, когда срочную служил, — делился воспоминаниями сержант Андреев.
— Был у нас инструктор, капитан Ларионов, вон Сомик его прекрасно помнит. — Андреев кивает на старшего сержанта Самсонова.
— Как не помнить, он мне по башке как-то, так настучал, что до сих пор звон стоит, — отозвался Самсонов.
— Звали мы его Лариком, — продолжил сержант. — Прыжков на счету Ларика было, как бы не соврать, тысячи три точно. Любил он перед нами салагами, перед сопливыми, повыпендриваться. Во время прыжков демонстрировал такую штуку. Открывал парашют и обрезал стропы, затем открывал запасной и благополучно приземлялся перед нами во всей красе.
— Я как сейчас тот день помню, да и остальные тоже, кто тогда служил. День был заебательский. Лето в разгаре. Тепло. Ромашки цветут. Прыгнули. Летим. Под куполами мотаемся. Ларик за нами. Ножом чирк по стропам. Нас обогнал. Потом стал открывать запасной, да неудачно. И мешком грохнулся об землю. Подбегаем. Готов. Не шевелится. Рукой тронули, а он весь задрожал как студень. То ли замешкался, когда парашют открывал, то ли, говорят, веточка в парашют при укладке попала. Рисковый был парень, скажу я вам. После этого случая в дивизию понаехало начальство, всякие комиссии. Понавтыкали всем по самую сурепицу. Долго не прыгали. Да и не хотелось.
Вдруг спящий в углу Ерохин заворочался, заскрипел зубами и заорал во сне:
— Суки! Патроны где?
— Смотри! Сергучо, развоевался! Прям рейнджер какой-то, — усмехнулся Прибылов, оборачиваясь к спящему.
В палатку ввалились, давясь от смеха, рядовые Зеленцов и Сиянов.
— Ну, у тебя и шуточки, Жека! За такие приколы могут и пачку начистить!
— Что за приколы! — оживились, сидящие у печки, бойцы. — Ну-ка, давай колись!
— Представляете, что этот гусь учудил? — заговорил Зеленцов, кивая на товарища. — Поймал Витьку Коренева у сортира, и сообщил тому, что на него Анохин представление написал на орден Мужества. Тот и забыл за чем в сортир-то шел, сразу помчался к ротному допытываться.
— Ну, теперь Женьшень тебе шею точно свернет, как пить дать! — отозвал пророческим голосом Олег Горошко.
— Все это ерунда, братцы! — начал живо делиться воспоминаниями рядовой Сиянов.
— Самый коронный прикол был пару лет назад. Пришла мне повесточка в армию. Ну, маманя в слезы, естественно, забегала по знакомым. Отмазала, одним словом, дали отсрочку на год. Думала, что я в институт поступлю. Пошел вечером на танцы, показал всем повестку. И в голову пришла идейка девчонок разыграть. Поделился мыслью с друзьями. Те поддержали меня. В то время у меня приятель в местной части служил. Сделал фотку в его форме, написал из «армии» письма девчатам, что служу в элитном сверхсекретном батальоне. Чтобы армейский треугольник на конверте пропечатали, велел ему через недельку-другую писульки бросить в части в почтовый ящик. Устроили мне торжественные проводы. Организовали прощальный стол. Крепко выпили. Девчонки в слезы. Обниматься лезут с горя. Еле отбился. Утром же уехал в столицу, в отпуск. Помотался пару недель, вернулся обратно. И стал, как и прежде ходить на завод. А тут у одного из приятелей был день рождения, тут я и заявился в самом разгаре торжества. После этого девчонки со мной почти месяц не разговаривали. Обиделись, дурехи.
