По шоссе группами и в одиночку, в потрепанной и оборванной одежде, проходили с изможденными лицами бывшие военнопленные, освобожденные советскими войсками из фашистских концлагерей. Среди Них были французы, американцы, англичане и сербы, поляки и негры. Вся эта разношерстная толпа, взбудораженная обретенной свободой, шумно двигалась на велосипедах, в каретах, таратайках, а большей частью пешком, таща за плечами свой жалкий скарб. На десятках языков звучал возбужденный говор, раздавались песни. Высокий негр, худой и взъерошенный, с полосатым американским флажком на ранце, с азартом наигрывал на губной гармошке «Катюшу». Поравнявшись с летчиками, стоящими на окраине аэродрома, он оборвал игру и, подняв сжатый кулак, крикнул: «Русс харьош! Русс харьош! Ур-ра!» – и расплылся в улыбке. Затем, продолжая говорить что-то по-своему, вытащил кинжал, снял ранец и, отрезав полосатый лоскуток от висевшего на нем американского флажка, протянул его летчикам.
– Сувенир… сувенир… – жестикулируя твердил он.
– Он просит взамен что-нибудь на память. У них это принято… – пояснил Попов.
Порывшись в карманах и не найдя ничего подходящего для такого случая, Попов вынул из пистолета обойму, достал патрон и протянул его негру.
– Возьми, камрад, может, понадобится в твоей Америке, – сказал он. – Образумишь там какогонибудь…
Негр, очевидно не имеющий ничего против такого пожелания, завязал в уголок флажка сувенир, забросил за спину ранец и подмигнул летчику:
– Русс харьош.
– Хорош, хорош… – похлопал его по плечу Попов.
– Ур-ра! – рявкнул негр и, набрав в грудь воздуха, зашагал вдоль немецкого асфальта под веселые звуки русской «Катюши».
В ожидании очередного вылета Остап стоял у своего самолета и отвечал на приветствия проходивших мимо него бывших военнопленных. Запас иностранных слов у него был весьма ограничен, но и то немногое, что было ему известно, он безбожно путал. Французу кричал «наздар», англичанину «вива», а сербу «гуд бай». Черенок, проходя мимо, сделал ему замечание, что говорит он не то, что надо.
– А пусть разбираются сами, что к кому относится, – ответил Остап. – Сколько этих языков надо знать? Эхо только говорит на всех языках. Попробуй догадайся, какая у кого нация, когда вся Европа двинулась по домам!
В это время на противоположном конце стоянки появилось странное по своему виду сооружение, двигавшееся вдоль стоянки самолетов. Это был несуразный, обвешенный парчой и кистями экипаж, напоминающий не то дилижанс, не то катафалк. На нем возвышалась пирамида из авиационных бомб, а на козлах торжественно восседал ликующий Ляховский. В одной руке он держал вожжи, а в другой увесистую хворостину, которой время от времени стегал по хребту клячи, еле переставляющей ноги.
С трудом удерживаясь от смеха, Черенок строго спросил:
– Откуда катафалк?
– Так точно, товарищ гвардии капитан, катафалк! Используем для нужд авиации. Так сказать, мобилизация внутренних резервов…
– А в каком музее ты достал этого ископаемого одра? – поинтересовался Остап, показывая на клячу.
– Весь экипаж полностью приобретен в похоронном бюро «Братья Швейнкопф и компания»… – невозмутимо ответил Ляховский. – Это известная фирма. У них даже медаль на вывеске нарисована. Снизу гроб, а наверху свечка…
– А я подумал, не Дон-Кихота ли рысак воскрес?
– Нет… Это вы зря, товарищи, – ответил техник. – Коняшка ничего, резвая. Видите, на месте не стоит. Вье-е! – крикнул он на клячу, дергая вожжами, но та даже ухом не шевельнула.
– К русскому языку еще не привыкла. Них фарштее… – объяснил Ляховский и, повернув хворостину толстым концом, вытянул ею по спине клячи. Покачиваясь, катафалк двинулся дальше. От командного пункта через поле с треском и хлопками промчался Оленин на новом трофейном мотоцикле. Развернувшись у своего самолета, он бросил мотоцикл и, застегивая на ходу шлемофон, полез в кабину. Группа его собралась на вылет. Из-за леса послышался отдаленный гул моторов, и через минуту над аэродромом появилась восьмерка подполковника Грабова. Он первый из полка летал сегодня на побережье Балтийского моря. Бои шли под городом Эльбингом. Гвардейцы-севастопольцы снова увидели море.
* * *
Разрывающиеся снаряды немецкой артиллерии вспыхивали все чаще и ближе к наблюдательному пункту командующего армией. Земля вздрагивала. Всюду на снегу чернели воронки. Бой, длившийся с самого утра, принял затяжной характер. Командующий хмурился. С первого дня наступления он привык чувствовать себя хозяином положения на огневом рубеже. Упорное и бессмысленное сопротивление врага у этого заштатного городка раздражало его. Уже несколько часов, получая донесения своих офицеров, он нетерпеливо посматривал в окуляры стереотрубы, направленной на правый фланг, где одна из дивизий наступала на город. Оттуда, с правого фланга, доносился протяжный, перекатывающийся гром орудий, глухой стрекот пулеметов, чохканье мин. Рядом с командующим, облокотившись на бруствер и приложив к глазам бинокль, стоял Гарин. Пехота продвигалась медленно, постепенно накапливаясь для решающей атаки. Но в самый последний момент молчавшая до сих пор высотка, отмеченная на картах цифрой 103, вдруг ощерилась пулеметным огнем. Атака захлебнулась. Наступающие залегли, срослись с землей. Дым и пыль, смешиваясь с клубившимися облаками, образовали непроницаемую серую завесу, расцвеченную багровыми вспышками взрывов. Генералы, обмениваясь короткими замечаниями, с напряженным вниманием следили за ходом боя. Бесконечно зуммерили телефоны, один за другим прибегали связные. Гарин все дни проводивший у пехотинцев и танкистов, отрывая от бинокля глаза, с досадой посматривал на небо.
С моря надвигался циклон Генерал отлично сознавал, что в такую погоду о непрерывном конвейере самолетов не может быть и речи.
– Режет, без ножа режет нас погода, – говорил он. У него было такое ощущение, словно циклон по его личной нераспорядительности сбился с курса и зашел в неположенное место. Командующий медленно отошел от стереотрубы, отдал приказание начальнику артиллерии усилить огонь по квадрату «шесть» и устало потер глаза, затем посмотрел на небо, потом на карту и постучал ногтем по отмеченному на ней квадрату, подкрашенному цветным карандашом:
– Штурмовики твои нужны. Очень нужны…
– Понимаю, товарищ генерал, но погода… Видите, что делается? Не пробьются, – ответил Гарин.
– Вижу… Подкладывает нам свинью немецкая погода. Грохот взрывов, раздавшийся рядом с блиндажом, заглушил его слова. Застучали посыпавшиеся комья земли.
– Нащупывают… – рассеянно произнес Гарин, стряхивая с мехового воротника летной куртки крупинки земли.
Командующий присел на сыпучий песчаный уступ блиндажа. Мысли его были устремлены вперед, в завтрашний день, к дальнейшему наступлению. Находясь здесь, у стен Ноештадта, он уже заранее обдумывал последующий бросок и, склонившись над картой, готовил будущий маневр.
Генерал Гарин пошел на свой пункт наведения. Станция наведения Орех-5, скрытая в лощине, представляла собой все тот же видавший виды поцарапанный осколками «Виллис», заставленный радиоаппаратурой. Радист с готовностью протянул генералу микрофон. Генерал надел наушники и сразу же очутился в привычном ему вихре радиозвуков, в котором даже трудно было разобраться. В наушники сыпались бесконечные вызовы, пароли, позывные. Десятки самолетных радиостанций переговаривались в небе и на земле.
– Восемнадцатый, выпускай шасси… – настойчиво требовал чей-то простуженный, осипший голос, командуя посадкой, должно быть, подбитого самолета… – Так… Подтяни мотором! Спокойно… Хорошо… Теперь начинай добирать ручку, плавнее… Хорошо, хорошо… – и вдруг сердитый окрик: – Куда тянешь? Не тяни! Да не тяни же. Тьфу! Уходи на второй круг!..
Пронзительный скрежет в эфире заглушил охрипший голос командира. Вместо него появился фон более мощного, отлично настроенного на волну передатчика Черенка, вызывающего «лавочкиных» прикрытия:
– Петр! Лысенко! Взлетай, не газуй на земле. Ресурсов до Берлина не хватит. Поднимай своих «москитов»!
Громче и еще ближе передавал Долидзе, попавший со своей группой в сильный зенитный огонь:
– Маневр, «горбатые»! Не зевай, генацвале, кто еще хочет сегодня кушать шашлык!
Явственнее других прозвучали совсем близко позывные Оленина. Гарин включил передатчик и приказал ему пробиться сквозь туман к Ноештадту. Связь была отличная. Оленин что-то пробормотал в ответ, но тотчас же четко и ясно сказал:
– Обозначьте себя, через десять минут буду. Ровно через десять минут над головой генерала появилась четверка штурмовиков. Не доходя до передовой, ведущий вдруг круто развернулся и замкнул круг…
– Оленин, почему не выполняете приказания? – крикнул в микрофон Гарин. – Немедленно заходите на цель. Штурмуйте высоту сто три. Смотрите на карту…
