Короток зимний день. Кажется, только рассвело, а за окном уже снова густая ночь. Изредка потрескивали на морозе бревна домика, а в комнате было тепло. У открытой печки на табуретках сидели Ковалевская и Норкин. Рядом, прямо на полу, устраивались Никишин и Коробов. Сухие дрова (подарок разведчиков) горели быстро, весело. Ноги Норкина были закрыты полушубком, и Никишин время от времени поправлял его, смотрел, не появилось ли отверстия, отдушины, в которую смог бы проникнуть воображаемый холодный воздух.
Ковалевская вышла к морякам на минутку, но заслушалась и сидела уже второй час, боясь шевельнуться. Ее родинка и золотистый волосок колечком были совсем близко около глаз Норкина. Он изредка косился на них. Давно всем не было так хорошо. И если бы не далекий гул артиллерии, да не автоматы матросов—не чувствовалось бы войны. Просто собралась дружная семья у огонька зимним вечером и вспоминает минувшее.
— Слушай, Коробов, — встрепенулся Норкин, — я давно хочу тебя спросить, да все забываю… Почему ты не пустил меня в, комнату лесника?
— Это когда языков брали?
— Ну да.
— В руках-то у меня были гранаты, лимонки. Чеки-то я из них вынул. Думаю, если выстрелят или еще что, то вместе со мной и их в клочья разнесет. Разве можно в такой момент командира иускать?
Никишин одобрительно кивнул головой.
Дрова прогорели. Вместо них осталась только груда красных, мерцающих углей. Изредка мелькнет синеватый огонек и исчезнет.
В дверь постучали. Ковалевская неохотно приподнялась с табуретки, но Коробов опередил ее. Звякнул в сенях крюк, а немного погодя из кухни донесся мужской голос:
— А вы что здесь делаете? Марш в подразделение!
— Я здесь у больного командира, — оправдывался Коробов.
— Марш! Марш! Завели моду навещать по ночам «командиров».
Дверь отворилась, и в комнату вошел Чигарев. В руках его был большой сверток, перевязанный шпагатом.
— Ба! Да тут целый консилиум! — воскликнул он. Норкин настороженно следил за лицом Ковалевской, но на нем не дрогнул ни один мускул. Поправив волосы, Ольга спокойно ответила:
— Присоединяйтесь и вы к нам.
Чигарев, казалось, не слышал ее. Он подошел к Михаилу, холодно пожал его руку и снова повернулся к Коробову.
— А вы почему не выполняете мое распоряжение?
— Он ко мне пришел, — стараясь казаться спокойным, ответил Норкин.
— Навестили — пора и честь знать. А кроме того, я должен напомнить тебе, Михаил, что приказания старшего командира выполняются беспрекословно.
— Они мои прямые подчиненные, и я прежде всего отвечаю за их действия.
Норкин начал злиться. Его бесили и снисходительный, самодовольный тон Чигарева, и то, что он пришел сюда поздно вечером со свертком как человек, знающий, что ой будет желанным гостем.
— Очень жаль, что ты потворствуешь нарушителям дисциплины. Я как старший по должности — тебе известно, что я командир роты? — настаиваю на выполнении моего распоряжения.
Норкин мельком взглянул на Коробова. У того на лбу вздулась синяя жила. Да и сам Норкин начал терять терпение.
— Я пригласила к себе товарищей. Надеюсь, что это можно? — сказала Ковалевская. — Вы здесь тоже гость, а гости все равны.
— Да? Тогда, молодые люди, можете быть хоть до утра.
Но Никишин, непрерывно наблюдавший за своим лейтенантом, поднялся:
— Спасибо, доктор, но нам действительно пора идти. Мы лучше завтра зайдем, если можно?
— Конечно, приходите, Саша, — торопливо ответила Ольга, силясь разобраться в случившемся. Она никак не могла понять, почему Чигарев, обычно жаловавшийся на скуку, отсутствие товарищей, поступил так? Разве плохо вот так посидеть всем вместе? Разве не вместе воевали под Ленинградом?
Никишин козырнул, взял автомат, стоящий у койки Норкина, подошел к насупившемуся Коробову и толкнул его в плечо.
— Пошли, Виктор!
В самых дверях, вытолкнув Коробова из комнаты, Никишин оглянулся и бросил:
— До свиданья, товарищ командир роты.
Норкин невольно вздрогнул и поднял глаза на Никишина. Именно таким голосом ответил Александр еще тогда, в окопах, когда Норкин спросил у него, а что будет, если матрос не выполнит приказания товарищей.
— Никишин! — окликнул Норкин.
Тот нехотя повернул голову. Глаза их встретились. Немой разговор длился недолго, но когда дверь закрылась, лейтенант был спокоен.
— Теперь здесь матросов нет, и я выскажу вам, лейтенант Чигарев, все, что думаю, — сказал Норкин, вставая со стула.
Чигарев приподнял правую бровь. Весь его вид говорил о том, что он готов слушать, но не понимает, о чем хочет еще говорить лейтенант Норкин.
— Вы оказались менее выдержанным, чем матросы. У вас нет ни выдержки, ни такта…
— Сами бьете себя, лейтенант. Вы не имеете такта! Иначе чем объяснить ваши слова? Ведь я старший по Должности!
— Старший, старший! Что вы все время тычете мне вашей должностью? Другие качества делают человека старшим! Или еще и медалью играешь?
— А тебе завидно? — вскипел Чигарев.
— Я читал про адмирала, у которого всю жизнь был один чемодан! Он с ним начинал службу, участвовал во всех боях, на нем было полно всяких ярлыков, но умнее от этого не становился!
Сказав это, Норкин подошел к кровати и лег. Чигарев побагровел и закричал:
— Ты знаешь… Знаешь, что я сделаю?..
Норкин вскочил, словно не мягкая постель была под ним, а доски, утыканные гвоздями. Он сейчас был готов на все, но Ольга подбежала к нему, положила руки на плечи.
— Ложись, Миша… Ложись…
Теперь Чигарев мог говорить все, что ему хочется! Норкин убедился в самом главном, важном для себя.
— Я сначала не поняла, почему вы сегодня такой, — говорила тем временем Ольга Чигареву, — но теперь мне все ясно. От вас так и разит сивухой! Я прошу вас идти домой.
Чигарев несколько секунд беззвучно шевелил побелевшими губами, потом резко повернулся и почти выбежал из комнаты, толкнув дверь ногой.
Так началась у Норкина дружба с первой девушкой. До этого он не знал, что такое любовь, не верил, что можно скучать, если нет дорогого человека рядом, но теперь Оля стала необходима ему. С ней он мог часами говорить о прошлом, мечтать о будущем и почти все свободное время проводил с ней. А как не найти времени, если хочешь? Да и обстановка способствовала: бригаду отвели на отдых в тыл. Ольгу и Михаила теперь часто видели гуляющими на лыжах в лесу или просто так по улицам деревни. Над ними беззлобно подсмеивались, некоторые завидовали Норкину, но ухаживать за Олей перестали: у людей серьезные намерения, так зачем мешать?
Все шло, казалось, лучше и не надо, но настроение Норкина временами портилось. И только потому, что до сих пор не объяснился с Олей. Что мешало? Все казалось простым до тех пор, пока не наступал нужный момент. А тут и пропадала решительность. Как сказать Ольге самое главное? Подойти, взять за руку и начать: «Оля! Я люблю тебя!..» Очень просто и немного глуповато. Словно нельзя найти настоящих, неистасканных слов! Или действовать более решительно: выждать момент, обнять, поцеловать и все сразу станет ясно?.. Не так это просто сделать, если по-настоящему любишь…
Однажды Норкин совсем было решился. Тогда они сидели у Оли. В печке на углях добродушно брюзжал чайник. Оля присела на корточки и, накрыв руку тряпкой, пыталась ухватиться за его горячую ручку.
Чтобы не упасть, она облокотилась о колено Михаила. Ее волосы были совсем рядом…
— Оля… Я давно хотел тебе сказать…
— Что, Миша? — Ольга посмотрела на него немного растерянным взглядом, и лицо ее то ли от жара, то ли от смущения покраснело. Даже мочки ушей стали пунцовыми.
— Что?.. Да странно все получается. Теперь мы каждый вечер с тобой, а раньше… Раньше словно не замечали друг друга… Почему так, а?
Ольга ничего не ответила. Потом они умышленно долго пили чай, разговаривали еще и на крыльце, но главное так и не было сказано.
Сегодня Норкин задержался в штабе дольше обычного. К Оле идти было поздновато, домой — не хотелось, и он просто нечаянно, сделав крюк, подошел к санчасти. У Оли горел огонь. Это сразу уничтожило все колебания. Норкин поднялся на крыльцо и постучал. Немного погодя раздались торопливые шаги и приглушенные голоса.
— Отстаньте, я вам говорю! Идите домой!
— Оля! Да выслушайте вы меня хоть раз… Норкин узнал голос Чигарева и сразу насторожился. Стукнул откинутый крюк, и дверь распахнулась. В сенях стояла Ольга и Чигарев.
— Миша! — радостно вскрикнула Оля.
И этого оказалось достаточно. Михаил шагнул вперед, подвинулся, почти навалился на Чигарева грудью и четко, раздельно произнес:
— Вы поняли, о чем вас пока еще просят?.. Или вот! — большой сжатый кулак его поднялся.
— Есть из-за кого драться! — бросил Чигарев и ушел. Норкин было рванулся вслед за Чигаревым, но Ольга вцепилась пальцами в его рукав и потащила в комнату. Все здесь знакомо Михаилу. И стол, прижавшийся к окну, и кровать под серым солдатским одеялом, и тумбочка около нее. Даже бумажные цветы в консервной банке по-особому дороги ему: они сделаны руками Оли. На стене висела фотографическая карточка Олиного выпуска. Михаил знал уже почти всех, а Виктора даже заочно зачислил в друзья. И вдруг Оля упала на кровать. Плечи ее начали вздрагивать. Михаил ждал чего угодно, но только не слез. Слез он всегда боялся, становился беспомощным, если при нем плакали. Теперь Михаил тоже топтался в нерешительности, не зная, уйти ему или остаться. Но уйти он не мог и осторожно присел на кровать рядом с Олей.
