— Это участь многих избалованных детей, — вздохнул коллега.
Около трех часов ночи Гаевого разбудил осторожный стук. Приснилось? Нет, стук повторился, услышала его и Надя. Гаевой встал, открыл дверь. В коридоре стоял шофер директора, дюжий, широкоплечий парень, под стать хозяину машины.
— Леонид Иванович требует немедленно к себе.
— Что случилось? — встревожился Гаевой. — Я ему сейчас позвоню.
— Не звоните — телефон не работает. Жду вас внизу.
Теряясь в догадках, Гаевой оделся и спустился вниз. Дежурная по гостинице проводила его сонным взглядом и вздохнула вслед: «Ох, и работа у людей! То приходят среди ночи, то уходят под утро».
Замелькали уличные фонари, проносились мимо уснувшие дома с темными окнами. Шофер резко затормозил «эмку» у дома Ротова.
Несмотря на поздний час, дверь открыла Людмила Ивановна и, улыбаясь, проводила Гаевого в кухню.
— Садись, будем завтракать, — весело встретил его Ротов. На нем был старый ватный костюм и видавшие виды валенки.
Гаевой смотрел на него в полном недоумении.
Людмила Ивановна внесла валенки и старенький полушубок, положила на сундук.
— Это ваша амуниция, — сказала она Гаевому, считая, что муж уже все объяснил.
Только теперь Гаевой догадался.
— Окаянные! — беззлобно выбранился он. — Ну разве так делают! Хоть бы предупредили. Я в час ночи только лег.
— Садись, не сычи, — засмеялся Ротов и могуче хлопнул Гаевого по плечу. — Предупредили… Предупреди — так не поедешь, а сейчас тебе деваться некуда. Все равно ночь пропала. Если домой вернешься, до утра злиться будешь, сам не заснешь и Наде не дашь.
Сбросив кепку и пальто, Григорий Андреевич позвонил домой. («Внеочередная блажь. Директору, видишь ли, охота поохотиться».) Сев за стол, он увидел на стене нарисованных чернилами пузатых человечков и залился смехом.
— Тебе смешно, а нам слезы, — с деланным огорчением сказал Ротов. — В столовой все обои подобным орнаментом расписаны. Это когда Люда на эвакопункте пропадала. Мамы нет, папы нет, — вот они и развлекаются. И главное, до сих пор уверяют, будто так и было.
Выпили по рюмке разведенного спирта, закусили рыбными консервами и начали собираться. Валенки оказались Гаевому впору.
— Не забыл моего размера? — удивился он.
— Как же, помню. Всего на три номера меньше моего.
— А ружья? — спросил Гаевой, надев старый полушубок, полы которого спускались до щиколоток.
— Все уже в машине.
— Ни пуха ни пера! — крикнула вдогонку им Людмила Ивановна.
— Пух и перья будут у Гриши, — пошутил Ротов, намекая на то, что Гаевой стреляет значительно хуже его.
Уместились на заднем сиденье и мягко покатили.
Трассирующими пулями мелькнули уличные фонари, но вот свет фар стал ярче — выехали за город. Прямая бугристая дорога прорезала лес; беленым частоколом побежали по ее сторонам длинностволые березы, проглатываемые вдали темнотой. Редкие снежинки вспыхивали в лучах света, как электрические искры, от них рябило в глазах. Хорошо выглядит ночью заснеженная лесная дорога, облитая золотящим светом фар!
Машину сильно подбрасывало на ухабах.
— Держись покрепче, — посоветовал Гаевому Ротов, — а то крышу пробьешь головой.
Не снижая скорости, проехали километров двадцать, настороженно вглядываясь в осветленную даль. Вдруг два пятна — темное и светлое — медленно переползли дорогу, словно дразня своим спокойствием, и скрылись за обочиной.
Ротов встрепенулся. Шофер остановил машину, быстро выскочил из нее и побежал назад. Вернулся он с зайцем. Не говоря ни слова, будто добыча была самой заурядной, бросил зайца под сиденье и тронул машину.
— Как ты его? — изумился Леонид Иванович.
— На прошлой неделе он еще тут лежал, да мне машину лень было останавливать, — небрежно ответил шофер.
— Не бреши.
— Спать не нужно, Леонид Иванович. Охота!
— Да расскажи! — взмолился Ротов.
— Потом, на привале. Вы сами прошлый раз, когда я спросил, как везти, сказали: «Вези молча».
— Злопамятный. В прошлом году оборвал один раз, когда разболтался, — до сих пор помнит.
Вдали на дороге мелькнул заяц. Шофер остановил машину, сказал:
— Начались заячьи места.
Ротов достал из чехла двустволку, собрал ее, заложил патроны, перебрался к шоферу и открыл ветровое стекло. Холодный ветер ворвался в кузов.
— Не поедем, пока не скажешь, — заупрямился Ротов и положил руку на баранку.
— Это из случаев случай, — охотно откликнулся шофер, — его самого душило желание рассказать о необыкновенном трофее. — Лиса через дорогу зайца волочила, здоровущая такая, хвост один полметра. Даже когда мы мимо проскочили, не бросила. Удрала, только завидев меня. Продремали вы.
— Повезло… — с завистью протянул Ротов. — И знаешь, в чем еще повезло? В том, что Григорий Андреевич с нами. Ему поверят, а нам с тобой, как охотникам, нет.
— О-хот-ни-ки, — в тон ему раздельно проговорил шофер. — С начала войны первый раз выехали.
Он снова погнал машину. Встречный упругий ветер пробирался Гаевому в рукава, колючие снежинки били в глаза. Замерз нос, и Григорий Андреевич стал оттирать его, покряхтывая.
Из придорожных кустов выскочил заяц и, ослепленный светом фар, пружиня ногами, помчался вдоль дороги.
— Наш! — глухо сказал Ротов, вскидывая ружье к плечу.
Прижав уши, заяц летел вовсю, уходя от машины. Пока он был недосягаем для выстрела. Но вот шофер добавил газу, и расстояние между зайцем и охотниками начало медленно сокращаться.
— Бейте! — крикнул шофер.
Ротов выстрелил, но в этот миг машина подпрыгнула на ухабе, и он промахнулся.
Ветер бросил дым в лицо Гаевому. Он с удовольствием ощутил едкий, но приятный запах пороха.
Ротов выстрелил вторично. Заяц на ходу перевернулся через голову и замер. Резко вильнув в сторону, чтобы не переехать добычу, шофер остановил машину. Через несколько минут Леонид Иванович возвратился с зайцем и предложил Гаевому поменяться местами.
Гаевому не везло. Зайцы перебегали дорогу вдали, и ни один больше не попадался на свет фар.
Начало светать. Справа над изломанной линией леса по небу разливалась желтизна, и на светлом фоне замелькали ажурные верхушки берез. Голые веточки казались трещинами на небе. В дремотной лени перемигивались редкие звезды. Поглощенный впечатлениями, Григорий Андреевич не сообразил, почему шофер затормозил машину, но, взглянув на большую березу в стороне, увидел черные силуэты тетеревов. Ротов передал ему через плечо малокалиберную винтовку с оптическим прицелом.
Сдерживая давно знакомую дрожь в пальцах, Гаевой прицелился. В кружке прицела птицы сразу приблизились, стали крупными.
— Нижнего, нижнего, — прошипел Ротов.
Григорий Андреевич подвел вертикальную линию прицела под птицу, выждал, когда винтовка замерла, и нажал спуск. Было странно, что после почти неслышного выстрела большая птица перевернулась на ветке и мягко упала в снег. Остальные тетерева, склонив головы, с удивлением смотрели вниз.
Гаевой прицелился в другого тетерева, но дрожь в пальцах усилилась. Птица прыгала в кружке из стороны в сторону. Целился он долго, Ротов затаил дыхание. Пуля ударила в ветку, посыпался тяжелый снег. Тетерева сорвались с места и улетели.
— Эх, марала, трех упустил! — не смог скрыть досады Ротов. — По одному можно было всех перебить. Вылазь! Моя очередь.
Гаевой пошел поднимать дичь. Распластав крылья, на снегу лежал большой косач.
На отдых расположились в бревенчатой охотничьей избушке, заваленной по окна снегом. Ротов блаженствовал после трудов, развалившись на широкой скамье. Подушку ему заменила охотничья сумка. На другой скамье примостился Гаевой. Он подложил под голову валенки и лежал с закрытыми глазами. Заснуть не удавалось — мешал шум прогреваемого шофером мотора.
— Гриша, — тихо окликнул Ротов.
— Да.
— О чем думаешь? О заводе?
— Нет.
— Вот и хорошо. О заводе сегодня думать запрещено. Надо же хоть на один день отрешиться от всех забот и отдохнуть. — Но через минуту снова спросил: — Гриша, а почему ты скрыл от меня, что Шатилов на фронт убегал?
— Это тебе знать было не обязательно. Проступок этический, дисциплинарному взысканию не подлежит… Одаренный он малый, оказывается. Художник. Нигде не учился, а техника блестящая. Видел рисунки. Послать бы его после войны в художественное училище.
— Ну вот еще! — проворчал Ротов. — Сталевар он тоже талантливый, и трудно сказать, какой из его талантов нужнее.
— Утилитарист ты. Я считаю, что сталеваром может стать каждый, а художником — попробуй. Завидую таким людям! Сам бесталанным родился. Когда-то на ливенке учился играть и то не выучился — дальше «саратовских страданий» не пошел.
