– Как видите, вы тоже не лишены способности мыслить «слишком правильно», капитан, – развел руками Гяур.
– А если попытаюсь договориться о вашей встрече с графиней? Ясное дело, здесь, на борту «Альмансора»?
– Это было бы прекрасно, – мгновенно просветлело лицо князя. – Вы подали чудесную мысль, которая почему-то даже не приходила мне в голову.
– Вам не приходило в голову, что не мешало бы повидаться с графиней де Ляфер? – не поверил д’Эстиньо. – Кстати, она, говорят, вовсе не в том возрасте, когда…
– Она достаточно молода. И я конечно же мечтал увидеться с ней. Но не в этой же конуре!
– Не забывайте, что на корабле существует еще и каюта штурмана. Каюта капитана, наконец, дьявол меня рассмеши.
– Хорошо, капитан, попытайтесь. Это было бы почти невероятно, если бы ваш замысел удался.
– Наш общий замысел, господин пленник «Альмансора», наш общий.
– И еще, капитан. Если графиня вдруг заупрямится и все же решится идти к генералу с просьбой об освобождении…
– Что совершенно не исключено. И я даже буду рад, если она действительно заупрямится.
– Посоветуйте ей, в таком случае, немного затянуть переговоры. Хотя бы на несколько дней.
Уже взявшись рукой за дверь, капитан внимательно посмотрел на Гяура.
– Растянуть переговоры на несколько дней может просить только пленник, рассчитывающий на побег, – довольно жестко объявил он. – Так или нет, дьявол меня рассмеши?
– Как всякий оказавшийся в плену воин, я имею право мечтать даже о таком спасении. Иначе я не быт бы воином.
– Мне очень жаль, полковник, но я не могу допустить вашего побега. В противном случае меня не только отстранят от должности капитана судна, но и изгонят из армии. А я не князь, как вы, и никакой принц вступаться за меня не станет. Перед вами всего лишь окончательно обедневший дворянин, дьявол меня рассмеши.
– Да, было бы жаль, если бы вы лишились такого корабля. Тем более что поговорка у вас будто специально заготовлена на тот случай, когда вас признают морским волком.
Увы, король почему-то слишком долго не удостаивал Оливеберга аудиенции. То Его Величество был слишком занят, то чувствовал себя нездоровым, то принимал посланника бранденбургского курфюрста или же попросту никого не принимал…
Граф де Брежи и Оливеберг потеряли почти четверо суток, прежде чем сумели наконец пробиться к монарху, в приемной которого уже давно никто не толпился – предпочитали обращаться с жалобами и прошениями к королеве, а то и канцлеру Оссолинскому. Больной, обреченный, униженный недоверием и подозрительностью сената, низверженный до смотрителя королевского дворца или ритуальной статуи, Владислав уже мало кого интересовал. Само его пребывание в этом мире многих начинало угнетать, как угнетает не в меру затянувшееся прощание с гостем, разлука с которым с самого начала особого огорчения не вызывала.
– Как трогательно, что среди прочих забот королева-мать Анна Австрийская и кардинал Мазарини нашли время вспомнить о генеральном писаре Хмельницком, – сухо, словно ни к чему не обязывающую молитву, пробубнил Владислав, откладывая переданное ему Оливебергом письмо в кучу всяческих скопившихся у него бумаг.
– Это совершенно очевидно, Ваше Величество.
– И, что самое странное, даже чин его сумели запомнить, – улыбнулся тонкими сжатыми губами. Так же холодно и саркастически улыбалась сейчас губами короля стоящая за ним история Польши. Хотя, возможно, он уже не осознавал этого. Слишком уж привык к тому, что это король сотворяет образ истории Польши, а не история – образ короля. – Как им это удалось?
– Не без помощи людей, которым не хочется, чтобы обвинения, предъявляемые полковнику Хмельницкому, тенью ложились, простите, на авторитет и честь короля Польши, – заметил Оливеберг.
– Признаться, я и сам не всегда могу вспомнить этот странный чин – «генеральный писарь войска реестрового казачества», – угрюмо завершил свою бледную, как и его лицо-маска, мысль увядающий король. И только сейчас Оливеберг понял, сколь некстати оказался его визит.
– Кардинал Мазарини, как и Ее Величество королева, все же надеется, что это письмо поможет вам, а значит, и полковнику Хмельницкому.
Что он еще мог сообщить королю в те несколько минут, которые были отведены для аудиенции? Рассказать, сколько усилий стоило заполучить это письмо? Жизни скольких людей были погублены или подвергались опасности, пока послание было доставлено в Польшу? Но Владислава IV это просто не интересовало. Как и чувства человека, сумевшего доставить письмо и теперь понявшего, что в Варшаве могли спокойно обойтись и без этого послания. Теперь уже могли.
– Оно конечно же пригодится, – словно бы спохватился король. Усталые, выцветшие глаза его медленно поползли по стене справа от Оливеберга. Посланник невольно перевел взгляд туда же и увидел портрет женщины, несомненно королевы. Но это была не Мария Гонзага.
«Неужели мать Владислава?» – Оливеберг пытался припомнить ее имя, но, к стыду своему, не смог. Вспомнил только, что отец был сыном шведского короля Иоанна Вазы и королевы Катерины Ягелонки, сестры Анны Ягелонки, бездетной вдовы Стефана Батория. Историю Швеции он знал куда лучше истории Польши.
– Но сейчас Хмельницкого обвиняют и в иных прегрешениях, точнее, во многих.
– Так помогите же ему, Ваше Величество, – простодушно попросил Оливеберг.
Король растянул сжатые губы в некоем подобии улыбки. Нечто похожее он уже слышал. И не только в связи с делом Хмельницкого.
– Вы не смахиваете на обычного гонца. Тем более – на шведского подданного, взявшегося, среди прочего, доставить и это письмо. В чем заключается ваш интерес к полковнику?
Оливеберг ждал этого вопроса и больше всего опасался его.
– Вижу в нем будущего гетмана Украины.
– Даже так? Все вокруг стараются увидеть то, чего уже не в состоянии увидеть я, – еще больше помрачнел король. И поднялся. – Передайте кардиналу Мазарини, что мои подданные находятся под моей защитой. Куда менее меня удивило бы, если бы его просьба касалась подданного короля Франции.
– Будет передано дословно, Ваше Величество, – склонил голову Оливеберг.
– Кстати, недавно я уже выслушивал полковника. Хотите встретиться с ним?
– Не знаю, будет ли в этом необходимость, – деликатно избежал твердого «да» Оливеберг.
Король подошел к окну. Там, за ним, вершило свой круговорот влажное, ветреное предвечерье. Ветки клена тянулись к окнам королевского замка, не ведая, что эта аудиенция им явно не по рангу.
– Впрочем, я выслушал его и тогда, когда полковник только-только вернулся из Франции. – Оливеберг удивился: прозвучало как оправдание. – К сожалению, это произошло несколько позже, чем сюда успел дойти слух о его сговоре с принцем де Конде.
Ветки промерзшего клена тянулись к лику короля, пробуждая в нем нечто земное и обыденное, давно вытравленное из души и из выражения лица высокомерным этикетом да особым воспитанием Его Величества.
– Удивляет, что он сумел дойти подозрительно быстро.
– Но подозрительность эта вполне сравнима с подозрительностью переговоров между полковником и принцем де Конде. Короли, как и дипломаты, тоже умеют хранить тайны. – Тут Владислав впервые ухмыльнулся. Ему самому показалось забавным, что он еще в чем-то пытается заверить своего гостя. – Поскольку и для королей важно знать истину.
– Понимаю.
– Так все же: был сговор? Слово короля и дворянина, что на мое благосклонное, как вы помните, отношение к Хмельницкому ваша откровенность не повлияет.
– Вы поставили меня в сложное положение.
– Смею предположить, что вы сами себя поставили в такое положение, выступая в роли посредника в столь странной интриге, завязавшейся между двумя королевскими дворами.
– Дело даже не в том, что вынужден свидетельствовать в этом сложном деле, а в том, что мне не пришлось быть свидетелем их переговоров.
– Не сомневаюсь. Будь вы свидетелем, все выглядело бы проще.
Оливеберг не понял его.
– Вас просто-напросто испытали бы пытками, и вы выложили бы все, что знаете. – Теперь он рассмеялся более искренне, как бы давая понять: шутка. Королевская… шутка.
– А что мешает вам отдать меня своим молодцам сейчас?
– Вы не являлись свидетелем, а потому ваши показания не будут иметь веса. И потом, почему вы считаете, что с палачами нужно быть откровенным, а королю, к которому явились со столь деликатным поручением, обязательно нужно лгать?
Оливеберг тоже улыбнулся. Теперь они поняли друг друга.
– Кое-что было, конечно. Не сговор, а всего лишь попытка его, предпринятая принцем де Конде. Для Хмельницкого, очень плохо представлявшего себе, что вообще происходит в этой далекой Франции и каковы амбиции членов королевской семьи, она оказалась полной неожиданностью. Тем более что Хмельницкий вряд ли понимал, каковой может быть его услуга в этой авантюре. Если в какие-то минуты полковник и поддакивал принцу, то исключительно из вежливости. Хотя, несомненно, поддакивал. Ну а то, что принц де Конде не прочь был бы занять польский престол, – как, впрочем, и ваши богопомазанные братья, – так ведь сие для вас не тайна.
