— Товарищи солдаты и товарищи офицеры, ваш славный отряд становится частью регулярной армии Китая в исторические дни, когда Народно-освободительная армия совершила подвиг, беспримерный в нашей истории. Сломив жестокое сопротивление врага, она с боем форсировала великую Янцзы и вышла в Южный Китай; гоминдановцы и их гнусные хозяева американцы навсегда изгнаны из Нанкина, Шанхая, Ханьчжоу, Ханькоу. Армия свободы ломает все преграды, мешающие её движению на юг. Сегодня ваш героический полк мог бы, как все другие части, получить новое красивое знамя, вышитое золотом и цветными шелками. Но я хотел бы спросить вас: нужно ли вам новое знамя, хотите ли вы переменить это старое полотнище из простой ткани, окрашенной в деревенском доме руками бедных патриоток в цвета народной победы?
Солдаты ответили:
— Нет.
— Старое знамя, — продолжал Пын Дэ-хуай, — потемневшее так же, как ваши лица в тайной подземной войне, будет теперь гордо алеть под солнцем рядом с самыми боевыми, самыми заслуженными знамёнами Народно-освободительной армии — детища, рождённого единством народа всей нашей страны. Это великое единство народа всей страны достигнуто на пути к победе, которую мы завершаем над подлыми гоминдановскими предателями и их пособниками — американскими империалистами. За три года боев с преступной коалицией, пытавшейся остановить развитие революции в Китае, наша Народно-освободительная армия одержала великие победы. Она сокрушила сопротивление многомиллионной армии реакционного гоминдановского правительства, получавшего огромную помощь из-за океана, и перешла в решительное наступление. Нас теперь много миллионов воинов регулярной Народно-освободительной армии, за спиною которой стоит весь народ Китая. Наша борьба ещё не закончена, народно-освободительная война ещё не завершена — мы должны напрячь наши силы, чтобы добиться окончательной победы. Но уже сейчас мы говорим с полной уверенностью: наша нация никогда больше не будет порабощённой. Мы уже расправили спину, мы встали на ноги и никогда не опустимся на колени.
Тут весь строй, как один человек, ответил коротким «никогда». Произнесённое почти шопотом каждым солдатом слово, как порыв ветра, пронеслось над полем. А генерал продолжал:
— Нас поддерживают все прогрессивные люди мира, нас поддерживает великий советский народ, нам помогает своей мудростью вождь угнетённых всего мира, учитель и стратег, отец и друг Сталин. Идя по пути, указанному Лениным и Сталиным, председатель Мао ведёт нас к верной и близкой победе. Мы вышли на мировую арену как нация, обладающая высокой культурой и несокрушимым могуществом. Путь, оставшийся до окончательной победы, ваш полк пройдёт как регулярная часть Народно-освободительной армии Китая. Я поздравляю вас со включением в состав Первой полевой народно-освободительной армии, высокая радость командования которой дана мне народом…
Клики восторга покрыли его слова. Солдаты надевали шапки на штыки винтовок и размахивали ими.
По безмолвному знаку Пын Дэ-хуая командир выстроил полк, чтобы увести его с поля. От строя отделился знамёнщик с несколькими солдатами. Они приблизились к носилкам, на которых лежала Цзинь Фын. Знамёнщик осторожно взялся за древко знамени, так что оно стало вертикально, но полотнище продолжало покрывать тело девочки. Высоко поднятые сильными руками солдат носилки двинулись вперёд. Тело девочки неслось, как бы увлекаемое облегающими его алыми складками знамени, словно было с ним одним неразделимым целым.
В медленном, торжественном марше полк двинулся мимо импровизированной трибуны из патронных ящиков, на которой стоял Пын Дэ-хуай.
Генерал снова снял шапку.
— Кровь Цзинь Фын — кровь нашего народа, — сказал он. — Эта кровь взывает к справедливому возмездию виновникам вековых страданий народа. Скоро под это знамя придут другие солдаты, чтобы дать вам возможность отдохнуть, вернуться к вашим семьям, к мирному труду — созидателю расцвета нашего отечества. Вы передадите им это знамя, обагрённое кровью ваших товарищей, павших смертью храбрых, и кровью вашей маленькой связной Цзинь Фын…
Солдаты шли мимо генерала, опустив винтовки штыками к земле. Далеко впереди над головами солдат алым пятном двигалось тело Цзинь Фын.
Генерал говорил:
— Славные сыны народа, герои подземной войны! Отныне присваиваю вам право именоваться полком «Красных кротов» имени связной Цзинь Фын, которую мы с полным правом можем проводить словами нашего мудрого председателя Мао, увековечившими память другой юной героини Китая — Ли Фу-лан, такой же мужественной, такой же преданной отечеству, как ваш боевой товарищ Цзинь Фын. Пусть же боевое знамя, под сенью которого она навсегда удаляется от нас по пути вечной славы, приведёт вас к окончательной победе. Это о вас сказал Мао Чжу-си: «Народ беспощаден, и если сейчас, когда враг нации вторгся в нашу родную землю, ты пойдёшь на борьбу с коммунизмом, то народ вытряхнет из тебя душу. Всякий, кто намерен бороться с коммунистами, должен быть готов к тому, что его сотрут в порошок». Враг ещё сопротивляется, он не хочет, чтобы из него вытряхнули душу, но народ её вытряхнет. Враг не хочет, чтобы его стёрли в порошок, но народ сотрёт его в порошок и вихрь народного гнева развеет этот порошок так, что никто и никогда не сможет его собрать до конца существования нашей планеты. Когда-то Мао Чжу-си говорил о вершинах мачт корабля — Нового Китая, показавшихся на горизонте. «Рукоплещите, — говорил он, — приветствуйте его». Теперь этот корабль уже тут, перед нашими взорами, — вот он, наш великий гордый корабль Нового Китая, созданный вашими руками, завоёванный вашей кровью. Солнце победы взошло над Новым Китаем и никогда, никогда больше не зайдёт…
Сойдя с трибуны, Пын Дэ-хуай увидел стоящего у её подножия высокого человека на костылях. Его худая жилистая шея, такая чёрная от загара, что стала похожа на побывавшее в огне свилеватое полено, была вытянута, и рябое лицо обращено вслед последним шеренгам солдат, удалявшихся молча, с опущенными к земле штыками. При взгляде на этого человека Пын Дэ-хуай участливо спросил:
— Извините, вам тяжело?
— Когда человеку тяжело, он плачет. Но если он не может плакать, потому что все его слезы давно истрачены, ему тяжело вдвойне, — ответил начальник разведки и грустно покачал головой: — Ещё один прекрасный цветок сбит огненным ураганом войны, но ветер победы разнесёт его семена по всей цветущей земле великого Китая. Согретые солнцем, семена эти взойдут, прекрасные, как никогда, озаряющие мир сиянием красоты и радостью жизни, навечно победившей смерть… Если позволите, так думаю я, простой мельник из Шаньси. Но я сын Чжун Го, и тысячелетняя мудрость предков вселяет в меня надежду, что вы не примете эти простые слова как неуместную смелость.
— Чжун Го-жэнь — человек срединного государства, — сказал Пын Дэ-хуай, — это звучит хорошо, но я хочу выразить вам живущую во мне уверенность, что недалёк день, когда мы будем носить ещё более гордое имя сынов Китайской народной республики — Чжун Хуа Жэнь Минь Гун Хэ Го. Тогда мы ещё громче и увереннее повторим сказанные вами прекрасные слова тысячелетней мудрости наших предков и светлой надежды детей и детей наших детей на тысячу лет вперёд…
— На тысячу лет?.. — Улыбка, быть может первая за всю жизнь, озарила суровые черты рябого лица. — Позвольте мне сказать: на тысячу тысяч лет…
Опыт последней войны показал, что наибольшие жертвы в этой войне понесли германский и советский народы, что эти два народа обладают наибольшими потенциями в Европе для совершения больших акций мирового значения.
Если эти два народа проявят решимость бороться за мир с таким же напряжением своих сил, с каким они вели воину, то мир в Европе можно считать обеспеченным.
И. СталинФостер Доллас давно уже был сенатором, выступал на нескольких международных конференциях и являлся постоянным представителем США в Организации Безопасности. Но он оставался также и тем, кем был многие годы до того, — адвокатом и ближайшим поверенным Джона Ванденгейма Третьего.
Тщеславие, много лет грызшее душу Фостера, было удовлетворено. Казалось, он обогнал, наконец, человека, всю жизнь бывшего для него предметом зависти и тайного поклонения, — он превзошёл Дина Ачеса! Рокфеллер не сделал Дина сенатором! Усы Дина «а ля Вильгельм» становятся уже седыми, а он все ещё только адвокат, тогда как он, Фостер…
То, что Фостер стал крупной государственной фигурой, не мешало ему, как и прежде, почти открыто обделывать тёмные дела своей адвокатской конторы, хотя ему пришлось оставить за собой лишь общее руководство её делами, формально передав её младшему брату Аллену. Даже привыкший ко многому государственный департамент не мог согласиться на то, чтобы его представитель на всяких ассамблеях и конференциях был известен миру в качестве биржевого дельца и руководителя секретной службы Ванденгейма. Декорум оставался декорумом, хотя в душе и сам государственный секретарь, вероятно, завидовал такому выгодному совместительству.
