В самом городе творилось что-то непонятное. Из центра к окраине тянулись псковитяне. Несли на себе узлы, чемоданы. Шли семьями. Почувствовав неладное, Валя свернула с проспекта в сторону. Не переставая думать о Петре и Сутине, брела тихими окраинными улочками. Повстречала сидевшую на узлах и чемодане женщину с перепуганными мальчиком и девочкой лет пяти-шести. Беспокойно спросила, оперевшись на палку:
— Не пойму, что это в городе делается?
— Из центра жителей выселяют всех, — пожаловалась женщина. — Разбойники… Чего только не насмотрелась! Не один день уж идет все это. Убивают… грабят… дома терпимости будто открывают… — И, подняв детей, чтобы идти дальше: — Угол сняли у знакомых… Прямо страх берет: все там, на квартире, осталось, вот только и дали… Как жить с ними буду, — и мотнула головой на детишек, — ума не приложу.
Чем ближе Валя подходила к своему дому, тем сильнее билось у нее сердце. Увидев закрытые ставни, остановилась. Перестала думать о Петре. Ноги вросли в землю. Хотелось оттянуть время. Но безудержное желание скорее все узнать пересилило, и она пошла. К крыльцу подходила, как к чужому. Тронув рукой закрытую изнутри дверь, постояла. Еще раз тронула. Ждала, прислушиваясь. И вдруг, выпустив из руки палку, обеими кулаками забила по старым, потемневшим доскам.
— Иду, иду-у-у, — слышала она знакомый голос Акулины Ивановны, а руки все колотили и колотили в дверь.
Загремел засов, потом звякнул, падая, большой кованый крючок. Дверь открылась. Акулина Ивановна, не веря глазам, медленно тянула к Вале руки:
— Мать моя, Валюша, никак… А худущая-то!
Валя прошла в кухню и села на табуретку. Когда Акулина Ивановна, закрыв дверь, пришла к ней, устало проговорила:
— Отец-то был хоть дома?
Акулина Ивановна рассказала, как приходил перед сдачей города Спиридон Ильич, а потом от него будто наведывался раз мужчина средних лет. При немцах уж.
Акулина Ивановна ушла в сени ставить самовар. Валя, стараясь понять, где теперь мог быть отец, прохромала в большую комнату, потом в свою. Все было как прежде. Вернувшись к Акулине Ивановне, сказала:
— Гитлеровцы из центра людей выселяют — пустили бы хоть кого. Людям-то жить где-то надо.
Акулина Ивановна, собравшись с мыслями, ответила:
— Да если-кто попросится, что ж не принять. А раз ты, хозяйка, настаиваешь, так приму. — Куда-то им надо пристраиваться, пока не уладится все, — и снова склонилась над самоваром.
— Чем занимаетесь-то? — спросила Валя и увидала на полке аккуратно свернутую газету «Правда». Рука Вали, дрожа, потянулась к газете. Взяла… Пробежала первую полосу и ничего не поняла… Получалось, что немецкие войска вот-вот возьмут Ленинград и Москву, по всему фронту Красная Армия разбита и остатки ее бегут в Сибирь…
— Где вы взяли эту газету? — с дрожью в голосе спросила Валя.
— А? — Акулина Ивановна распрямила полное тело, взмахом руки откинула упавшие на невысокий лоб седеющие волосы. — Газету-то? — поняла наконец она. — Ее я… подобрала на улице. — И стала объяснять: — Жить то нечем. Вот я и перекупаю у крестьян, кто что везет на базар, да продаю это все. А торговля идет махонькая. Скажем, по стакану ягоды-то отмериваешь. Ну и заверточку нужно… Вот я и подобрала. Да потом поняла, куда на базар-то с ней: еще признает врагом немцев кто, тогда милости не жди. Вон сколько таких повесили да порасстреляли. Да и тюрьма переполнена. И лагеря какие-то у Крестов открылись… Вот и положила газетку-то. Пусть, думаю, лежит. А вчера на базаре один мужчина говорит шепотом: «Немцы «Правду» подложную выпускать начали. Раз подложная, значит, в ней говорится о том, чего бы хотелось гитлеровцам, а не что есть. Понимайте ее наоборот, и станет то, что есть. Туго уже им». Ну я и совсем за газетку-то эту перестала бояться. Пусть, думаю, лежит. Когда приспичит, заверну что. За нее ведь, раз она подложная и в пользу новых властей, не арестуют.
Валя слушала Акулину Ивановну, а сама вертела, разглядывая, газету. От настоящей «Правды» отличить ее было невозможно. И бумага была та же, и шрифты, и формат… Разве одним она чуть-чуть отличалась от настоящей: по тону информации, по характеру статей… И буквы-то в ней стали теперь казаться Вале не такими — более аккуратными, более четкими… «Фальшивка… Немцы выпустили», — подумала Валя и, негодуя, медленно стала рвать газету. Потом подняла трубу у самовара и сунула бумажки туда.
— Чай пить я не буду, — проговорила Валя. — Спать пойду… Устала я. — И ушла к себе в комнату.
На другой день Валя решила сходить к Соне. Для Вали единственным человеком в городе, которому она могла доверить свои мысли, оставалась все же Соня.
Валя скромно оделась, заплела в одну косу волосы. В сенях постояла. Оставила батожок. Взяла паспорт. Думала: «Нужно ли идти регистрироваться?»
Пошла через центр.
Встретила несколько патрулей. Во дворах домов, у крылечек толпились военные. У гитлеровцев дела шли, видно, хорошо — были они веселые.
Все ждала — остановят. Но до моста прошла спокойно. Только на мосту часовой преградил путь автоматом. Валя в испуге попятилась. Часовой засмеялся и, сделав рукою рыцарский жест, показал: дескать, проходите. Гортанно кричал ей вслед:
— Ви иест гуд, фрейлин!
За мостом на прибитом к столбу фанерном листе белели распоряжения новых властей. Валя, глянув на четкие заголовки отпечатанных в типографии приказов, прошла дальше.
Соня была дома. Когда Валя вошла в коридор, та стояла в кухне. Увидев через открытые двери подругу, Соня ойкнула, бросила на стол нож и картофелину, обтерла о передник руки и бросилась навстречу Вале. Обняла ее сильно. Целуя, смеялась.
Валя кое-как высвободилась из объятий подруги.
— Сумасшедшая, так задушить можно, — сказала она, а сама думала: «Сразу рассказать о Сутине или потом?»
— Садись, садись, — засуетилась та и выдвинула Вале из-под стола скамейку. — И откуда ты такая: кости одни.
Валя села. Перед ней опять была все та же Сонька — хохотушка, певунья, отчаянная девка. Новое, пожалуй, было в одном — показалась она Вале чем-то старше, взрослее своих лет. Той Сони, которую она, Валя, знала, уже не было.
Соня убрала недочищенную картошку на подоконник.
— Ну ее! Потом. Успеется, — засмеялась она и, присев рядом, положила Вале на спину руку. — Каким чудом здесь? Ты же уезжала?
Валя не стала говорить, что узнала от Сутина. «Пусть не знает. Когда не знаешь, легче», — вздохнула она, а перед глазами опять стоял Петр. Чтобы не заплакать, объясняла, где была это время. Соня слушала, а сама то и дело вздыхала о своем, мимоходом перебивая Валю. Пожаловалась, что немцы очистили весь ее скудный гардероб. Валя широко раскрыла большие глаза: не удивилась, только негодовала.
— Ведут они себя так, как звери не ведут. Страх один! — И стала рассказывать о смерти Саши Момойкина, которого Соня не знала.
В это время в дверях показался в майке и гражданских брюках… Зоммер. Он только проснулся. Увидев Валю, Зоммер остановился.
Валя, прекратив рассказ на полуслове, медленно поднялась со скамьи. Сразу же ставшие жесткими, глаза ее прожгли Зоммера — а может, ей только показалось, что прожгли, а на самом деле смотрела она на него испуганно?.. Вспомнила слова Сутина о Петре…
Соня поднялась вслед за Валей.
— Я забыла тебе сказать… Федор… — Соня искала слова, которые объяснили бы Вале положение, и, не найдя, очевидно, их, растерянно улыбнулась: — Вы что, не узнали друг друга?.. Поздоровайтесь хоть!
Соня схватила Федора за руку, потянула к Вале. И только тут увидала холодные, открыто враждебные глаза Вали. Выпустив руку Зоммера, она посмотрела на подругу. Глаза их встретились: Сонины — твердые, ставшие похожими на пасмурное предгрозовое небо, и Валины — презирающие, негодующие, мечущиеся.
Валя оттолкнула загородившую проход подругу и, превозмогая боль в ноге, выскочила на улицу. До церкви перед мостом бежала. Из-за спины доносился до нее Сонин затихающий крик: «Куда ты?.. Дурочка, куда ты?.. Вернись, я все объясню тебе. Вернись!..» Возле церкви, чтобы не вызвать подозрения у часового, она перешла на шаг. Обернулась. Как что-то страшное, окинула глазами оставшийся позади Сонин дом и процедила сквозь зубы:
— Предатели… потаскуха… приспособленцы…
Навстречу ей шла легковая машина. Переехав мост, машина повернула было налево, но тут же резко шатнулась вправо, к Вале. Валя отпрянула в сторону. Но машина опять вильнула, стараясь пересечь ей путь. Почти наехав на Валю, она завизжала тормозами и стала.
Бледная, растерянная, Валя видела через стекло за баранкой улыбающееся лицо немецкого офицера. Рядом с ним сидел человек в штатском. Офицер открыл дверцу… Валя медленно стала пятиться от машины к стене церкви.
— Вы куда? Прошу в машину, — улыбнулся офицер и приказал, тоже по-русски, сидящему рядом человеку в штатском: — Пересядьте!
