По сигналу двигаемся. Я на правом фланге развернутого в цепь взвода. С трудом различаю фигуры в молчании идущих по полю людей. Под ногами шуршит трава. Удивительно тихо, и просто не верится, что мы идем по земле, отвоеванной у врага несколько часов назад. Каждую секунду могут загреметь выстрелы, и это заставляет думать о том, что ждет нас там, впереди. Время от времени смотрю вверх на ясное, усеянное звездами небо. Тьма сгущается. Месяц еще не взошел. Спустившись с высоты, изрытой снарядами, идем по долине. Здесь на каждом шагу встречаем какие-то предметы, полами шинели цепляемся за колючую проволоку разорванных заграждений.
Постепенно светлеет. Неполная луна уже поднялась над черной полосой леса на востоке. Замечаю идущего слева Антека Ляховича, за ним — самого пожилого по возрасту в нашем взводе рядового Журовского.
Над головой дрожащим в морозном воздухе светом вспыхивают ракеты. От этого света становится как-то неприятно, а когда они наконец гаснут, перед глазами встает черная непроницаемая стена.
Теперь ракеты взлетают из нескольких точек. Дрогнула цепь наступающих, кое-где изломалась, но только на короткое время. Участилась стрельба короткими очередями, скрещивающимися в воздухе. К первым очередям противника моментально присоединился стук ручного пулемета с противоположного ската, веером рассеивающего трассирующие пули. В момент, когда их огоньки стали вспыхивать прямо перед нами, командир 1-го отделения капрал Киячек крикнул:
— За мной! Бегом!..
Огонь усиливается с каждой минутой. В промежутках между разрывами снарядов слышно, как строчат наши ручные пулеметы и «максимы». Поджав под себя ноги, вскакиваю и бегу. Светящийся веер трассирующих пуль обметает бегущих рядом со мной, почти касается моих плеч. Кто-то из моего взвода спотыкается, падает и не встает. Я влетаю в небольшую выемку, которая едва укрывает от впивающегося в траву свинца. «Огонь!.. Очередями!..» — слышны команды. Отчетливо вижу вылетающие впереди нас огоньки пламени из стволов автоматического оружия. Нацеленный в их сторону автомат дрожит в моих руках. Посылаю очереди одну за другой. Они приглушают сухой треск автоматов атакующего отделения. В небо снова взлетают ракеты. Описав дугу, они опускаются над нашей цепью и гаснут. Гитлеровцы ведут беспрерывный огонь длинными очередями. В темноте следы трассирующих пуль похожи на длинные шнуры из светлячков. Я снова вскакиваю и делаю прыжок вперед вместе с Ляховичем, но Антека встречает хлесткая очередь.
Расстояние между нами и врагом перестало существовать. Нас отделяет отрезок всего на длину винтовки. С трудом можно угадать, где свой, а где враг. Только по каскам отличаем укрывающегося за изгибами окопов противника. Долина гудит от выстрелов. Перед атакующим взводом появляются черные тени. Они отбегают, падают и снова осыпают градом нуль. Жаркий бой идет повсюду. Огонь становится все плотнее. Но вот немцы не выдерживают, откатываются назад, занимают гребень высоты, где пляшут желтые огоньки. Оттуда в нашу сторону непрерывно летят красные бусинки. Они с шипением пролетают между бегущими, задевают шинели. Но отделение капрала Киячека, с которым бегу я, не залегает. Солдаты не останавливаются, на бегу ведут в темноте огонь по удирающему врагу…
Серебряная ночь. Большой месяц, словно громадный фонарь, висит над головой и заглядывает на наши позиции, бросает короткие тени на стенки окопа. Холодным блеском заливает окрестности и заиндевевшее поле. Холодно. Температура, наверное, ниже нуля.
Сотни раз в течение ночи смотрю на березовый лес, тот, что за немецкими позициями. Слева, перед самой деревней, вижу горящие танки — наши танки из бригады имени Героев Вестерплятте. Над ними поднимается длинная коса дыма. Она устремляется высоко в звездное небо.
Занимается день. С облегчением смотрю на светлеющий восток. Теперь можно внимательно рассмотреть ближайшую деревню. Соломенные крыши в Тригубово — во время боя огонь пощадил их — выглядят квадратиками. Очень хочется вылезти из тесной ниши и выпрямить затекшие ноги. На маковке церквушки, стоящей на краю деревни, вспыхивают первые лучи долгожданного солнца.
Фронтовая ночь минула.
Над тянущимся перед избами черным полем висит молочная пелена тумана, низко стелется над дорогой, ведущей в Ползухи.
— Замерз? — услышал я знакомый голос. В соседнем окопе стоял с поднятым воротником Генек Гняздовский. — У тебя есть закурить?
Я пожал плечами:
— Все промокло.
Я решил найти командира взвода, которого не видел с вечера, и поговорить с ним. Ползу через воронки от снарядов. И вот я уже около плютонового[9] Рыбаковского. Сажусь на корточки. Его позиция в воронке от бомбы. Наконец мы снова ненадолго вместе. Он смотрит на меня, а я на него. Понимаем друг друга без слов. Рыбаковский потирает ладонью лицо. За ночь у него выросла щетина. Знаю, что он не любит ходить небритым. До этого дня он брился ежедневно.
— Это хорошо, что ты пришел. Как дела? Как чувствует себя мой заместитель?
— Как видишь.
— Не очень высовывайся, поосторожнее, — остерегает он меня.
Грызя стебелек травы, осматриваю поле. Неожиданно Рыбаковский стреляет из винтовки.
— Что? — спросил я.
— Уже шестой, — ответил он и сдвинул каску на затылок. На лице его появилась улыбка. — Играю в снайпера. Вон там, — он показал рукой, — ловлю их на мушку. Я на рассвете заметил, как они перебегают по этой дорожке. На, — он протянул мне бинокль, — посмотри.
Я прильнул к окулярам.
— Они пробираются в этом месте, потому что другого прохода нет, — говорил Рыбаковский. — Не успели ночью отрыть ход сообщения, поэтому здесь у них уязвимое место.
Я сразу понял, что твердая рука и верный глаз Рыбаковского не позволили немцам безнаказанно передвигаться по находящемуся под его наблюдением участку обороны. Какое-то время они не посмеют туда сунуться.
Рыбаковский опустил винтовку пониже, под прикрытие бруствера.
— Закуришь? Крути.
Он протянул мне помятую и влажную пачку махорки.
Полковник Ян Цеслик. Из келецкой деревни
Шел 1943 год. Свентокшиская пуща и леса Секерно, а особенно так называемый лес Выкус все чаще оглашались выстрелами партизанского оружия. Кончилось время безнаказанности, когда в деревнях хозяйничали разные представители администрации оккупантов. Партизаны прогоняли этих непрошеных гостей, а особенно надоедливых наказывали — начиная от порки и кончая смертным приговором.
Мне к этому времени исполнилось восемнадцать, и я, как каждый молодой парень, очень интересовался вооруженной борьбой. Мы с товарищами говорили о деятельности партизан, о каждом подорванном эшелоне, о каждом акте возмездия гитлеровским прислужникам. Все это я переживал с волнением и радовался каждому, даже самому маленькому успеху партизан. Жители окрестностей часто повторяли имена таких партизанских командиров, как Зигмунт, Гураль, Бжоза, Сашка, и рассказывали прямо-таки легенды об их мужестве и отваге, благородстве и помощи, которую они оказывали бедным крестьянам.
Время от времени мы слышали рассказы и о других партизанах, которых в деревнях называли «панскими». Эти, напротив, специально не беспокоили немцев, щадили помещичьи усадьбы панов Котковских, Рафальских, Ветшиковских, богатевших в это время, а у бедных хозяев забирали остатки продовольствия, одежды, инвентаря. «Панские» партизаны бросались различными патриотическими лозунгами, но все меньше и меньше людей верило им.
Зато с каждым днем рос авторитет и популярность ГШР и ее вооруженной организации — Гвардии Людовой. В тот период мы были свидетелями интересного явления в Келецком воеводстве — масса людей выходила из других подпольных организаций, чтобы вступить в Гвардию Людову. Так росли ряды народных партизан, к которым я вместе с моими товарищами стремился попасть.
* * *
Моим идейным воспитателем стал Павел Пожога, продавец из магазина в Сержавах. Все началось с обычных разговоров. Со временем Пожога сказал мне, что он член ППР, и познакомил меня с целями и задачами, выдвинутыми партией в ее программе. Позже мы вместе читали подпольную прессу и листовки, которые он приносил с собой в магазин.
В декабре Пожога попросил меня помочь ему в распространении листовок. Он должен был доставить их на следующий день, а я — наклеить на колокольню костела в ближайшей деревне Свентомаж.
В ту ночь я от волнения не мог заснуть. До утра строил планы, обдумывал, как выполнить задание. Приходившие в голову варианты казались мне неудачными. Я рано встал, измученный и невыспавшийся. Работа у меня валилась из рук. День тянулся бесконечно. Но вот настал долгожданный вечер. Я побежал к Пожоге. Мне еще долго пришлось ждать, прежде чем вышли последние покупатели и магазин можно было закрыть. Когда мы остались одни, Пожога вытащил из-под мешков с солью листовки, из ящика в столе клей и, вручая мне все это, посоветовал соблюдать максимум осторожности.
