Глеб Бобров - Осколки

Я невесомей огня,
Я воспарил над землей
Восточный ветер меня
Несет в ладонях домой.
Где застилает траву
Зеленым шелком рассвет.
Тебя одну я зову —
Тебя, любимая нет.
Лечу в траве наугад,
Кричу слова в пустоту
И замерзает закат
На тополином ветру… —
Мерцает сумрачный бред,
Его дырявит Афган
Как ослепительный свет,
Как ощущение ран.
Чужие здесь тополя.
Ресницы в липком поту.
Горчит чужая земля
Кровавой пеной во рту.
У искалеченных ног
Дрожит и плавится зной.
Хриплю в горячий песок:
«Я буду рядом с тобой!»
Чернеет трупом броня.
Смердит резиновый чад.
Смерть потеряла меня,
Смерть возвратится назад.
А мне бы руки воздеть,
Да вольным облаком стать,
К тебе одной улететь,
Тобою одною дышать.
Я на броню обопрусь,
Приподнимусь над землей.
Я жилы вырву — вернусь
Я жилы вырву — вернусь
Я жилы вырву — вернусь
«Я буду рядом с тобой!»

Здесь, товарищ майор, ни к чему разговоры:
Мы остались вдвоем, только Вы вот да я.
И еще эти Ваши любимые горы,
Для которых не значите Вы ни х…
Очень часто, майор, говорили мы матом.
Вот и в эти минуты последнего дня…
Там, в броне есть, я знаю, ручные гранаты —
Принесите, прошу Вас майор. Для меня.
Не тревожьте мои бесполезные ноги
Уходите, майор! И спасибо за жгут.
Отходите к реке ради господа Бога —
У реки одного Вас они не найдут.
Мы не дети, майор, сантиментов не надо.
Ни минуты не мешкайте. Времени нет.
Уходите с дороги на шум водопада?
Торопитесь, в ущелье стекает в рассвет?
Я не знал, что рассвет
может быть таким жарким.
И какая небесная здесь пустота…
Наклонитесь, майор!
Это — радуги арка.
Эй, ключарь! Мы пришли!
Отворяй ворота…

Его сосватали с войной
Кабул и Файзабад.
А под Киджолем в мир иной
Отправился солдат…
Сорвав берет с седых волос,
С ПК на перевес,
В потертом тельнике Христос
Сошел к нему с небес…

У Петьки матушка спилась…
Моя — опять в больнице.
А как на пенсию сейчас
Возможно пролечиться?!
И больно то, что мы с тобой
Помочь не в силах мамам:
Меня убили под Рухой,
А Петьку под Баграмом.

Получила старушонка
На Андрюшку похоронку…
Сентябрем пропахла осень,
Небо плакалось с утра.
Была, кажется, суббота,
Да обычные заботы…
Да, домашние заботы
Не пускали со двора.

Получила старушонка
На сыночка похоронку.
Прибрала бумажку к письмам,
Обмахнула чистый стол
И достала из буфета
Два андрюшкиных портрета,
И зачем-то их при этом
Пообтерла о подол.

Отнесла собаке кости:
«Мой сынок приехал в гости.
Он тебе, подлец, покажет,
Как татарить огород!
Что ты, глупый, лижешь ноги,
Мой Андрюшенька не строгий.
Да и то устал с дороги
Почитай, за целый год…»

Посмотрела мать с укором
В низ подгнившего забора.
Вдруг… в момент засуетилась,
Поспешила бодро в сад,
По пути взяла корзину,
Чтоб собрать гостинец сыну,
Словно, очень нужен сыну
Перезревший виноград.

Аромат твоих волос
На земле, забытой Богом,
Я, любимая, пронес
По нехоженым дорогам.
Свет твоих лучистых глаз
Понимаю я, родная,
Выручал меня не раз,
Отводил меня от края.

Но, когда в чужих горах
Нам не думалось без мата
И входил в привычку страх,
Как для нищего заплата,
Слава Богу, ангел мой,
Ты не встретилась со мной.

Он выпал из вертолета,
Подбитого над дорогой.
Спасибо, спасла пехота,
Спешившая на подмогу.
В долину спускался вечер,
А в память влилась до края
Земля, что неслась навстречу,
Огромная и чужая…

В бреду на больничной койке
Он чувствовал гул моторов.
Горели под ним постройки,
Росли, приближаясь, горы.
Змеилась внизу дорога,
И, мелкие, точно мухи,
На желтом холме отлогом
Пригнувшись, бежали «духи».
Он правил на холм машину.
Он бил в них из пулемета.
Кружила на желтой глине
Тень черная вертолета…
Не в небе, в железной птице,
А в госпитале военном,
Где солнечный день ложится
Квадратным пятном на стену…

Плывет, как от блюда с пловом,
Тепло над сухой малиной.
Вращается лист вишневый
В аркане из паутины.

Соседский щенок лохматый
С репьями на задних лапах
Донес мне от пыльной мяты
Едва уловимый запах.

А после глупыш сопливый
Со страху забился в просо —
Он видел, как август сливы
Роняет ленивым осам.

Ему молодая осень
Расскажет смешные сказки,
И тычется он в колеса
Больничной моей коляски.

Не замучили болячки,
Не угробила война,
А допился до «горячки»
Из разведки старшина.
«Жизнь — дерьмо!»
А где в нем сахар?!
Я уже молчу про мед…
Все отправимся к Аллаху,
Только каждый в свой черед…
Видел смерть. Играл с ней в прятки.
За троих жевал беду.
И саперною лопаткой
Прокарябал дверь в аду.
Там, за речкой, было туго.
Там я нужен был. А здесь
Напиваюсь, как пьянчуга —
Был сержант, да вышел весь!
Здесь, завидев боевое
Серебро твоих наград,
Скалят местные герои
Золотые зубы в ряд.
Здесь придурки и чинуши,
Пробивные, как клистир,
Беспардонно лезут в душу,
Как в общественный сортир!
Здесь… война мне стала сниться:
Без оружия, в крови
Я к своим хочу пробиться
И не знаю, где свои…

По колонне у маленького кишлака
Камикадзе в чалме применил ДШК.
Был он, сволочь, соплив и замызган, и бос.
Захватили живым. Учинили допрос.
И кривилось со страхом на детских губах
Через слово — «Аллах»…
Через слово — «Аллах».
Время шло. Время нас подгоняло вперед.
И, обычное дело, мальчишку — в расход.
И тогда я одно был не в силах понять,
Почему командир приказал: «Не стрелять!»

На войне было всякое.
Много всего…
Под Баграмом убили дружка моего.
Мы попали в засаду, а наш вертолет
Вместо духов по нам применил пулемет…

Сколько лет, как все кончилось,
Только во сне
Я опять в этой Богом забытой стране.
Снова облаком серым клубящийся дым
И «вертушки», стреляющие по своим.
И во сне я хриплю, задыхаясь опять:
Не стрелять!
Не стрелять!
Не стрелять!
Не стрелять…

Ночь. Боль предчувствия. Старик.
Полузасыпанный арык.
Две заблудившихся брони.
Ракет враждебные огни…
Накрытый простынями стол.
Больница. Галоперидол.

Луна в арыке кишлака.
Чалма седого старика,
Его насмешливый ответ:
«Душманов нет, душманов — нет…»
Надсадный грохот ДШК.
Как плеть, повисшая рука.
Куда — то падающий пол…
Больница. Галоперидол.

Ночь. Обезумевший старик,
Его отрезанный язык,
Беззубый, судорожный рот,
Который больше не соврет
И руки черные твои
В чужой и собственной крови…
Слова: «Сестра! Скорей укол,
Два куба. Галоперидол.»