— Думаю, шесть, — говорит Порта с видом знатока.
— Impossible[21], — отвергает это предположение Легионер, — но делай, как знаешь. Если положишь шесть, я к этой приправе даже не притронусь. Она будет дурно пахнуть. Кроме того, важно выбрать нужную кастрюлю, — продолжает он. — Если хочешь приготовить настоящую приправу для оленины, никакой обычной кастрюлей пользоваться нельзя.
— Да, нужно брать старинную кастрюлю, — соглашается Порта. — Самые лучшие сделаны из меди. Когда я был в Неаполе, купил такую, в которой шеф-повар Юлия Цезаря готовил bouillabaisse[22].
— Поезжай в Марсель и попробуй лучший на свете суп: Germiny a l'Oseille[23], — советует Легионер. — После него предлагаю Pigeon a la Moscovite с Champignons Polonaise и Salade Buatrice[24].
— Я однажды ужинал с парнем, который, спаси нас, Господи, всех, забыл положить трюфели в Perigourdin[25], — говорит Порта. — Он жил на Жандарменмаркт и праздновал освобождение из Моабитской тюрьмы. Мы ожидали увидеть развалину — он ведь провел за решеткой пять лет, вряд ли можно было ожидать чего-то другого, так ведь? Некоторые люди бывают навсегда сломлены даже после недолгого срока, но этот человек был совсем бодрым и здоровым чуть ли не до неприличия. Но хуже всего, по-моему, опаздывать к еде. Еда портится, когда ты наскоро глотаешь суп и рыбу, чтобы догнать остальных.
— Кто-нибудь из вас ел запеченную в духовке голубую рыбу с Sause Bearnaise[26]? — вмешивается Грегор. — Еда просто райская. Мы с генералом любили ее. Это было наше излюбленное блюдо после особенно кровавого сражения.
— Надеюсь, мы будем вблизи от этого озера, когда рыба начнет метать икру, — мечтательно говорит Порта.
— Когда вернемся домой, — говорит Малыш, имея в виду под «домом» немецкие позиции, — я «организую» гуся, начиню его сливами и яблоками и все съем сам.
— Я предпочту индюка, — говорит Барселона. — Он больше.
— Черт возьми, не могу больше выносить этого! — в отчаянии кричит Порта, вскакивая на ноги. — Пошли, Малыш, бери свою трещотку и наложи гранат в карманы.
— Куда идем? — спрашивает Малыш, шумно вставляя в автомат рожок.
— Почитаем соседское меню, — отвечает Порта, беря на ремень свой ППШ.
— Взять мешок? — жизнерадостно спрашивает Малыш.
— Нет, мешки у ивана есть, — отвечает Порта.
— Кто не хочет рискнуть жизнью ради жратвы, тот сущий идиот, — утробно смеется Малыш.
— Вас подстрелят, — предостерегает Старик.
— Придурок, — беззаботно отвечает Малыш. — Это мы будем стрелять!
— Мы ждем настоящего русского гостеприимства, которым они славятся, — говорит Порта с кратким смешком и скрывается в метели.
— Однажды они не вернутся, — пессимистически бормочет Старик.
Проходит несколько часов, но, кроме завывания полярной бури, ничего не слышно. Тишину нарушает длинная автоматная очередь.
— Это наш МП[27], — говорит Старик, поднимая взгляд.
Вскоре раздаются три гранатных взрыва, серия ракет заливает местность ярким белым светом.
— Они наткнулись на русских, — шепчет в ужасе Грегор.
— Черт побери этих двух маньяков, хоть бы они вернулись, — обеспокоенно говорит Старик.
— Тебе нужно подать на них рапорт, — настойчиво говорит Хайде. — Это серьезное нарушение дисциплины. Противник сможет использовать это в пропагандистских целях. Я прямо-таки представляю заголовки в «Правде»: «НЕМЕЦКАЯ АРМИЯ ГОЛОДАЕТ! Отряды смертников посланы красть хлеб у Красной армии!»
Мы не столько видим, сколько ощущаем дульную вспышку крупнокалиберного орудия. Следуют громкие вопли и долгая серия взрывов. Злобно стучат несколько «максимов».
Над снежной пустыней воцаряется долгая тишина. Даже ледяной ветер утихает. Кажется, все Заполярье делает глубокий вдох и готовится к чему-то совершенно особенному.
Сильнейший взрыв, который, кажется, никогда не прекратится, нарушает тишину ночи.
— Господи, спаси нас, — шепчет потрясенный Барселона. — Должно быть, они перепутали склад боеприпасов с кухней!
— Тревога, тревога! — истерично кричат наши часовые в полной уверенности, что начинается атака.
Северо-восточнее нас взлетает в небо гигантский столб пламени, земля содрогается от долгого, раскатистого взрыва.
Из одной иглу выбегает группа офицеров с оберстом во главе.
— Что там, черт возьми, делают русские? — нервозно спрашивает оберст. — Неужели сражаются между собой? — Поворачивается к пехотному майору. — Есть там кто-то из наших?
— Никак нет, герр оберст, эта боевая группа не вступала ни в какой контакт с противником.
Оберcт Фрик глубже вдавливает монокль в глазницу и внимательно смотрит на майора.
— Вы это знаете наверняка или просто думаете?
Майор заметно смущен и вынужден признаться, что не знает почти ничего о том, что происходит в группе. Он связист и никогда не бывал в боевом подразделении.
Долгая серия взрывов и рычание пулеметов заставляют его обратить взгляд на северо-восток, где на фоне краснеющих туч видны острые языки пламени.
— Там черт-те что творится, — бормочет оберст. — Выясните, что именно.
— Слушаюсь, герр оберст, — с жалким видом отвечает майор, понятия не имея, что выяснять.
Через несколько минут он сваливает ответственность на гауптмана[28].
— Мне требуется ясная картина того, что происходит! Понятно, герр гауптман? Там черт-те что творится!
Гауптман исчезает за купой деревьев и там неожиданно наталкивается на лейтенанта.
— Там черт-те что творится. Понятно? — рычит он лейтенанту. — Жду доклада через десять минут. Кто-то беспокоит противника!
Лейтенант горнострелковых частей бежит трусцой по узкой дорожке и натыкается на второе отделение. Указывает на Старика стволом автомата.
— Встать, обер-фельдфебель! Ну и хлев здесь у вас. Противник ведет огонь, и мне нужно знать, почему. Понятно? Мне нужно знать. Даже если вам придется выяснить это лично у русского командира!
— Слушаюсь, — отвечает Старик, делая вид, что готовится идти.
Лейтенант скрывается за деревьями и решает найти убежище, где гауптману не придет в голову искать его.
Старик спокойно садится и попыхивает трубкой.
В течение часа мы слышим рассеянный огонь то в одной, то в другой стороне.
— Они давно мертвы, — уныло говорит Барселона, прислушиваясь к длинным, злобным автоматным очередям.
Грохочет крупнокалиберное орудие, взрываются несколько гранат. Сквозь весь этот шум мы слышим громкий, счастливый смех.
— Это Порта, — бормочет Старик, нервозно перебирая пальцами серебряную крышечку трубки.
Близится рассвет, ветер почти прекратился. Лишь изредка ледяные порывы взвихривают снег вокруг нас.
— Сомневаюсь, что мы увидим их снова, — говорит Хайде. — Никто не может находиться так долго в расположении противника, не попавшись.
— Боюсь, ты прав, — негромко говорит Старик. — Жаль, что я не запретил им идти.
— Par Allah, ты не смог бы удержать их, — утешает его Легионер.
Хорошо знакомый звук заставляет нас подскочить с оружием наготове.
— Лыжники, — сдавленно шепчет Хайде, укрываясь за деревом.
Я лежу в снежной яме, прижимая к плечу приклад ручного пулемета. Снег скрипит и потрескивает. Раздастся какой-то крякающий звук. Снова шелест, похожий на шорох лыж по мерзлому снегу. Я кладу палец на спуск. Среди деревьев движется какая-то тень.
— Не стреляйте! — кричит, вскочив на ноги, Барселона. Он увидел желтый цилиндр Порты, который необычайно высоко подскакивает между деревьями.
— Что за черт? — удивленно восклицает вестфалец.
С каким-то страхом мы смотрим на плывущий цилиндр, приближающийся, подскакивая, к нам. Если шляпа на голове у Порты, то он вырос по меньшей мере на два метра. Потом эта загадка разъясняется. Из снега появляется фыркающий олень. Он тащит нарты, полностью загруженные мешками и ящиками. Поверх груза величественно восседают Малыш и Порта.
— Это вы стреляли? — кричит Старик.
— Иногда мы, — отвечает Малыш с важным видом. — Но и русские израсходовали немало боеприпасов дядюшки Сталина.
— Мы наткнулись на помешанного политрука с таким худым лицом, что он мог бы без труда поцеловать козу между рогов, — объясняет Порта, размахивая руками. — Попали в него мы только со второго раза. Потом какой-то охламон принялся браниться на нас из темноты, а потом стрелять. Мы прицелились по дульным вспышкам, и ему быстро пришел конец.
— Но мы пошли не той дорогой, — вмешивается Малыш. — Было темно, как у негра в заднице. Забрели в расположение штаба, где военные гении обсуждали, как выиграть эту треклятую войну. Там какой-то полковой комиссар бубнил и бубнил. Я прицелился в его толстое брюхо, и он вдруг перестал бубнить. Завопил: «Немцы!» и тут же скопытился. С остальными разделался Порта.
