Андрей с позывным «Боксер», красавец двадцати трех лет, был единственным, кто не захотел, чтобы дядя Леша (так все вокруг стали называть Алексея почти с первого дня его пребывания в Аэропорту) сделал его фотопортрет. Все остальные киборги с удовольствием позировали и снимались в перерывах между боями, «благо», героический бэкграунд искать не приходилось. Им даже не нужно было входить в образ. Они только что вышли из одного боя и еще не вошли в следующий. Глаза киборгов рассказывали их историю лучше них самих.
Лица бойцов были закопчены, глаза светились так, что, казалось, именно они освещают дневной полумрак внутри развалин Аэропорта. Форма на каждом — то, что просто необходимо для героического портрета на фоне войны, — была грязная, рваная, плюс замызганный бронежилет. Поверх него — разгрузка, как у черепашки-ниндзя, из которой торчал, похоже, полный арсенал всех защитников сталинградского дома Павлова, вместе взятых. Каски тоже были героические, со следами пуль и осколков. Маскировочная ткань выбивалась из касок клоками и сползала на глаза.
Алексей никогда не строил, или не ставил, портретную съемку. Но в КАПе получалось так, что у объекта съемки, и без того колоритного — дальше некуда, учитывая обстоятельства, в одной руке обязательно оказывался автомат, пулемет или гранатомет. В другой — сигарета, для того, видимо, чтобы пускать дым в кадр и смахивать на американского солдата в Ираке с обложки Time.
В КАПе была пара ПТРС.[19] Они тоже иногда водружались на плечо для пущего геройского вида. Но самой примечательной деталью портрета были руки воинов, руки войны, закопченные, замасленные до такой степени, что напоминали перчатки из грубой некрашеной кожи. Такими могли пользоваться, скажем, средневековые охотники на кабана или медведя.
— Дядь Льошо, будь ласка, не треба мене крупним планом, я забобонний, — сказал Андрей. Алексею жаль было терять такой образ. Андрей будто сошел с полотна Дейнеки[20] или с экрана немецкой кинохроники образца 1941 года. Такой себе истинный ариец — под метр девяносто ростом, широкие, но не широченные, плечи, голубые глаза, высокие острые и ровные скулы и светлые, почти соломенные, прямые коротко стриженные волосы. — На мене наречена чекае. Це моя третя ротацiя. За тиждень — додому.[21]
Третья ротация в переводе на гражданский язык означала, что Андрей проводил уже третью смену в КАПе и был при этом настоящим везунчиком. Ни одного ранения и даже ни одной контузии. Но об этом чуть позже.
Когда неделю назад Алексей приехал в Аэропорт, его рюкзак со всеми необходимыми вещами, сменной одеждой, носками, свитером, карематом,[22] спальным мешком и набором лекарств, которыми можно было спасти от эпидемии Эболы средних размеров африканскую деревню, так и остался на броне. И уехал назад в Пески, поселок на окраине города, который, как и Аэропорт, являлся передним краем обороны украинских войск.
Самыми опасными в битве за Аэропорт были вход и выход — приехать и уехать, — сбросить БК (боекомплет), «хавчик», воду, рюкзаки и десантировать пополнение. Бойцы выпрыгивали из люков БМП и БТРов под постоянным обстрелом, чтобы заменить своих более удачливых товарищей, которым еще предстояло попытаться вернуться домой, на базу.
Половина защитников КАПа (а к середине января их осталось около шестидесяти) в этот момент выстраивалась у окон и палила изо всех стволов в сторону противника, окопавшегося на другом краю взлетки (от семисот метров до километра от терминала). Другая половина помогала новоприбывшим разгружать машины. У нового терминала сразу перед первым посадочным рукавом была «причальная» площадка, которая простреливалась только с двух сторон, а не со всех, как в старом терминале, к примеру, или возле диспетчерской башни. Туда и прилетали «чайки», если долетали, конечно.
Ребята, которые отправлялись домой, на базу, старались покрепче закрепить свои рюкзаки на рамах на броне, потом втискивались при всем вооружении в тесные люки. И там их мгновенно оглушала колокольная дробь крупнокалиберного пулемета в башне, который работал по невидимому противнику без передыху.
Кроме этого смертельного номера в исполнении группы киборгов, нужно было совершить два не менее смертельно опасных путешествия по взлетному полю, около трех километров к терминалу и, если повезет, обратно в Пески. Основная часть пути проходила по открытой местности и под постоянным обстрелом. В аэропортах деревьев и кустов не бывает, как правило. Когда строили и этот Аэропорт, представить себе не могли, что он станет полем брани.
Особенно усердствовал сепарский расчет НСВ,[23] который расположился в келье монастыря неподалеку. Грозный «Утес» постоянно «тарахтел» пацанам по броне на входе и выходе. Пули его часто способны были пробивать броню БМП, поражать команду внутри и даже поджигать машины.
Так что не все добирались до цели. На взлетке стояло с десяток сгоревших БМПэшек, БТРов, несколько украинских и сепарских танков Т-64 и даже один Т-72 российской армии. Это были обожженные коричнево-рыжие стальные склепы со сгоревшими внутри командами и десантом. Тех, кто успевал вылезти и был ранен или убит, подбирали свои — если повезет. Если нет — чужие. Впрочем, убитым это было уже без разницы.
Пусть ты успешно отвоевал и оттрубил целую смену в КАПе (от семи до десяти дней), вовсе не факт, что ты доедешь обратно живым и невредимым. «Украинская рулетка — русские горки», — шутили киборги.
Механы (водители-механики), настоящие герои-сталкеры, совершали такие рейды туда и обратно по три раза в неделю, пока не подобьют. Самым легендарным и удачливым среди них был парень с позывным «Доберман». Он был настолько крут, что работал на этом маршруте с первого дня обороны КАПа. В то время, в мае, десантники, выбившие из Аэропорта первую «чеченскую орду», могли еще позволить себе утолять жажду не только и не столько водой, сколько казавшимися тогда неисчерпаемыми, или невыпиваемыми, ликеро-водочно-винно-пивными запасами местных «дьюти фри». Золотое было времечко.
Поддатый гарнизон старого терминала при этом очень завидовал не менее пьяному гарнизону нового терминала. Ведь в новом было сразу несколько «дьюти фри», а не один, как у них, да и выбор напитков был поинтересней. Доберман, не будь дураком, не трогался с места, пока не получал свою жидкую «пайку» — дежурный Jack Daniels, или, на худой конец, Camus, или, если уже совсем не катит, White horse.
Алексея, кстати говоря, в КАП тоже привез Доберман, успев между делом стрельнуть у него пару пачек Marlboro. Журналист не курил, но всегда в командировки (а он снимал по всему миру исключительно войну) возил с собой пару дежурных блоков. Потому что «давай закурим, товарищ, по одной» — и пошло-поехало, все кругом свои...
Когда «чайки» уезжали по окончании выгрузки и загрузки, остающиеся киборги швыряли на поле несколько дымовых шашек и опрометью принимались собирать разбросанные повсюду предметы первой, второй и третьей необходимости.
Выпрыгнув из люка с включенной камерой, не обращая внимания на пальбу со всех сторон, Алексей начал снимать свою очередную войну. Он был в своей тарелке. Он был дома. После смерти Ксюши прежнего дома у него больше не было. Осталась одна война — мать родна. Здесь он снова будто выходил из наркоза. Ловил кайф. И снова жил...
Когда все «мухи», другие гранатометы, цинки с патронами, ящики с гранатами, бутыли с водой, мешки с харчами и рюкзаки новых киборгов были собраны и сложены в более или менее безопасном месте внутри терминала, оказалось, что его рюкзака нет.
Но, к счастью, самое главное — обе камеры, оба объектива, телефон, зарядка, лэптоп — осталось при нем, в нескольких подсумках, которые он везде носил с собой, следуя главной заповеди фотографа: Omnia mea mecum porto.[24]
В КАПе, несмотря на отсутствие радио, телевизора и нормальной связи, все новости, и плохие и хорошие, распространялись моментально, со скоростью пуль и осколков, непрестанно жужжащих вокруг, как назойливые металлические осы.
Главная новость дня: приехал американский фотокорреспондент, а его шмотки уехали назад у Добермана на броне.
— Excuse me, sir,[25] — на очень сносном, возможно, тщательно отрепетированном английском произнес высокий худой боец по имени Игорь. Он подошел к Алексею, когда тот снимал саперов, устанавливающих мины на лестнице, ведущей в подвал. Оттуда иногда просачивались сепары. — I am going into battle right now but you are welcome to use my pad and sleeping bag while I am gone and certainly if I don’t return.[26]
Алексей засмеялся и ответил на чистом русском :
— Все в порядке. Спасибо. Возвращайтесь с победой!
В глазах бойца промелькнуло едва заметное разочарование. Он развернулся и снова пошел воевать. Спустя пару дней, спустя полсотни кружек чая, полтора блока сигарет и с десяток солдатских анекдотов Алексей стал своим среди киборгов. Теперь они, что важно для его работы, почти не обращали на него внимания. Они занимались своим любимым делом, то есть пытались остаться в живых и при этом отправить на тот свет как можно больше орков.
