Помимо немцев за столом в избе расположились и четверо русских во главе с Феликсом – они тоже недавно вернулись из баньки. Все сидели в галифе и белых нательных рубахах, потные и распаренные. Время приближалось к девяти, и через затянутое полупрозрачным целлулоидом оконце пробивался тусклый зимний рассвет. «Керосинку» потушили и убрали со стола.
– Вот, панове, отведайте нашего кваску! – с угодливой улыбкой прошепелявил низкорослый старик со всклокоченной седой бородой и растрепанными длинными седыми волосами. Прихрамывая, он нес из холодных сеней вновь наполненные кружки – по паре в каждой руке – и поставил перед людьми Феликса. Те, как и немцы, в очередной раз с жадностью припали к терпкому прохладному напитку.
В углу у печки молча возилась с чугунками маленькая неприметная старушонка с иссохшим морщинистым личиком в мешковатом черном платье и белом ситцевом платочке. На старике-хозяине топорщился поношенный немецкий китель грязно-серого цвета со споротыми погонами и знаками различия; солдатские галифе и короткие черные валенки, подшитые резиной от автомобильных покрышек, дополняли пестрый гардероб.
– Зер гут! – удовлетворенно воскликнул Герц, отставив пустую кружку. – Карашо!
– Кар-рашо, – повторил за шефом ефрейтор Краузе, также опустошивший свою порцию.
В отличие от немецких летчиков, у старшего «четверки» было не столь радужное настроение. Феликс пока не мог конкретно сформулировать неясные и смутные подозрения, но что-то во всей этой «благостной» обстановке ему явно не нравилось. Этот почти «сказочный» лесной хуторок с милейшими старичками-хозяевами и чудо-банькой, эта умиротворяющая тишина, даже пенный хмельной напиток – все это казалось опытному диверсанту нарочито показным, каким-то опереточным – словно невидимый режиссер пытался усыпить их бдительность. «Впрочем, возможно, я ошибаюсь, – подумал он. – Но в любом случае надо быть настороже…»
В этот момент за окном раздался собачий лай. Диверсанты, в отличие от летчиков, прореагировали незамедлительно: у каждого в руке оказался автомат. С оружием они не расставались даже в баньке, и сейчас держали свои «ППШ» «под рукой» – прислоненными к стенке рядом с лавкой. Тревога оказалась ложной: в дверь постучали условным стуком, и на пороге возник запорошенный снегом бородач – один из тех ночных провожатых. Сейчас эти двое попеременно несли дежурство на улице.
– Все в порядке! Свои, – оповестил полицай по-русски. – Герр подполковник приехали!
Феликс перевел его слова обеспокоенно встрепенувшимся немцам.
С улицы донеслось негромкое ржание, и присутствующие догадались, что Шерхорн прибыл, скорее всего, на таких же крестьянских санях, что вывозили снабжение с самолета. Не прошло и минуты, как он вошел в сопровождении своего зама, обер-лейтенанта Штерна, и невысокого плотного господина средних лет в черном длинном зимнем пальто с каракулевым воротником и серой кроличьей шапке. Офицеры были в тех же, что и ночью, серо-зеленых шинелях и советских ушанках. Присутствующие встали: подполковник взмахом руки снова «усадил» всех на место.
– Знакомьтесь, господа, – это герр Фунтиков, начальник волостной полиции! – представил штатского Шерхорн. – Ну а мой заместитель вам уже известен.
– Бывший начальник полиции, – откашлявшись, низким басом уточнил на довольно приличном немецком языке коренастый господин.
(С прибытием подполковника дальнейший разговор продолжался исключительно по-немецки.)
– Ничего, Фунтиков, еще не все потеряно! – покровительственно похлопал его по плечу Шерхорн.
Засуетившийся хозяин, торопливо путая польские и немецкие слова, помог «панам-официрам» снять и повесить на гвозди у входа верхнюю одежду, потом, подобострастно кланяясь, предложил присесть к столу. Морщинистая старушонка, не говоря ни слова, принялась расставлять оловянные миски, ложки и прочую нехитрую утварь, которую сноровисто доставала с настенных полок. Посередине стола она водрузила большой чугунный котел со сваренной в печи горячей картошкой. Тем временем старик принес из сеней пару мисок с квашеной капустой и солеными огурцами, выставил пол-литровую бутылку с мутноватой жидкостью – местной самогонкой. Буквально через пять минут после прихода подполковника стол был собран, если приплюсовать сюда банку тушенки и пачку галет вместо хлеба – довольно приличный по меркам военного времени, да еще в тылу врага.
– Не думайте, господа, что мы тут всегда так роскошно питаемся, – заметил Шерхорн. – Просто день сегодня, не побоюсь этого слова, исторический! Первый самолет из рейха, сумевший приземлиться в расположении нашей окруженной группировки! За это стоит выпить, господа!
Присутствующие разлили по кружкам самогонку и встали вслед за подполковником.
– Прозит! – провозгласил тот; все выпили.
Стариков-хозяев за стол не пригласили, они скромно удалились в соседнюю комнатушку-закуток, отделенную ситцевой занавеской.
Как-то само собой вышло, что по одну сторону стола оказались русские: Феликс, трое его подчиненных и рядом с ним Фунтиков. Напротив расположились два летчика, Штерн и сам Шерхорн. Прежде чем приступить к трапезе, набожные немцы, сложив руки перед собой, произнесли каждый сам про себя короткую молитву. Из русских же только Фунтиков и один из диверсантов – тот, на котором была форма с майорскими погонами, – перекрестились на темный лик какого-то святого, висевший в закопченном углу. Разговор во время еды вели тот же, что завязался с приходом Шерхорна: обсуждали дальнейшие действия по эвакуации людей – прежде всего больных и раненых. Из спиртного (кроме той, первой и единственной бутылки самогона) больше ничего не пили – не до того было. Однако бессонная ночь, похоже, не прошла даром: после ядреной баньки и достаточно сытного обеда, да еще в жарко протопленной избе, прибывших из самолета «гостей» стало неудержимо клонить ко сну. Первыми задремали, свесив голову на грудь, самые молодые: Швецов и бортстрелок Краузе.
– Нашей молодежи пора «на боковую», – усмехнувшись, пробасил бывший волостной полицмейстер.
Но вслед за ними совсем уже неожиданно «отключились» и лжемайор со «старшим лейтенантом», и командир экипажа Герц.
Изумленный Феликс с тревогой наблюдал, как его подчиненные, здоровенные мужики, а заодно и летчики – все уснули в считаные секунды, словно малые дети: кто уткнувшись в столешницу, а кто привалившись к плечу соседа. Это казалось настолько неправдоподобным, что в первые мгновения он даже растерялся, но затем выучка опытного абверовского агента взяла свое – сознание заработало с лихорадочной быстротой: «Я был прав, что-то тут не то… их попросту усыпили… А со мной, похоже, осечка вышла. Не рассчитали дозу?.. Тогда кто же они, эти так называемые «окруженцы»? Подстава?.. – Стараясь не делать резких движений и не меняя позы, Феликс осторожно опустил правую руку под стол: еще мгновение, и он выхватит из брючного кармана компактный «Браунинг». – А там посмотрим, кто есть кто, господа «окруженцы», или как вас там величать, черт подери!..»
В этот драматический момент ему на плечо опустилась чья-то тяжелая рука – повернув голову, Феликс встретился взглядом со своим соседом, Фунтиковым. Тот негромко произнес, подчеркнуто медленно и внятно выговаривая каждое слово:
– Не торопитесь, герр Феликс. Куранты пробьют через шесть с половиной часов.
– Как?! – враз осипшим от волнения голосом выдохнул Феликс.
Глядя ему прямо в глаза, Фунтиков твердо повторил:
– Куранты пробьют через шесть с половиной часов!
Глава 4 Яковлев Александр Николаевич, агент абвера «Крот»
16 февраля 1945 г., м. Фриденталь,
80 км от Берлина
– Быстрее, еще быстрее! Шнель! – с плохо скрываемым раздражением покрикивал Ганс Фогель, наш инструктор по джиу-джитсу. – Пятьдесят восемь, пятьдесят девять – финиш!
«Выложившись до конца, я в полном изнеможении разлегся на деревянном полу спортзала – при этом обессиленно перевернулся на спину и картинно раскинул руки в разные стороны.
Весь мой взмыленный вид красноречиво говорил: «Все, больше не могу!» Шутка ли – три часа «форсированной» (по выражению Фогеля) тренировки! А в довершение – 60 скоростных отжиманий на «кулачках», да чтоб ноги на скамейке высотой не менее фута!
«Вот такие пироги», – как любил приговаривать один мой «заклятый» знакомый, некто Дубовцев…
– Я вами недоволен, лейтенант! – навис надо мною коренастый тридцатилетний крепыш. – Чересчур себя жалеете. Оттого и работаете не в полную силу!
Слова Фогеля громко отдавались в полупустом спортзале, где, кроме нас, никого не было: прочих курсантов тренер отпустил еще час назад. Со мной же он занимался по особой индивидуальной программе – по личному приказу самого Скорцени, как пояснил словоохотливый Ганс. Не доверять его словам не было ни малейших оснований: в последнее время я и сам почувствовал особый интерес, который начали проявлять к моей «скромной персоне» некоторые руководители германской разведки. Неужели это связано с порученным мне заданием – в сущности, ничем особенным не выделявшимся? Конечно, найти в тайнике в глубоком советском тылу некую тетрадь, а затем доставить ее назад – дело весьма опасное и далеко не такое простое, как может показаться на первый взгляд. Однако в моей богатой абверовской «практике» и не такое бывало…
