— Ага. Ну шо, будете думать? — Вася оборачивается к Андрею Бурану.
— Будем, будем. — Андрей разгибается, поводит крупными плечами, шуршит черная разгрузка, такая, видно — еще с четырнадцатого, потертая, «окопного» вида.
— Ну мы поехали.
— Давайте.
— Дима, баню топить для вас? — я вспоминаю про наши давние планы.
— Ох, Мартин, ну ты как медом по сердцу. Тока давай вже, може… давай на послезавтра, лады? — Дима снова улыбается, и иногда мне кажется, что Димина улыбка — это вся суть вот этих вот знаменитых армейских «горизонтальных связей». Что бы мы без них делали?..
Сильно после обеда
— … вспышка, вспышкаааа! — хрипит рация.
— Бля, — говорит Вася.
Я берусь за ручку над дверкой машины. Так вот, оказывается, для чего она — держаться, когда военная машина начинает метаться по серой, засыпанной щебенкой дороге.
Останавливаться уже негде, мы почти на повороте к нашей позиции, спрятаться тут тоже никак — хилые кусты, пока и не думающие цвести, ни черта не спасут от осколка. Я нажимаю на кнопку, и стекло, поскрипывая, начинает ползти вниз.
Взрыв сзади, я вряд ли услышу осколки из ревущей дизелем машины — и все равно мне кажется, что они пролетают мимо. Стука в наш «корч» нет, «лендик» болтает на дороге, Вася вцепился в руль, и вот именно сейчас, после поворота, я остро понимаю, как тонок схваченный ржавчиной металл чуда английского автопрома, как смешон броник и как ненадежно вообще все, кроме земли, в которую резко хочется закопаться прямо с машиной.
Мы поворачиваем, машину заносит, мины бьют в щебенку за нашей спиной, и если сейчас кому-то из сепарских минометчиков придет в голову чуть подправить прицел, они поймают нас прямо на дороге. Бросать машину и залегать… да, наверное, это нужно, это правильно, но почему-то кажется, что именно скорость лучше спасет тебя от горячего куска металла, набитого взрывчаткой. Мы летим домой — иррационально, смешно, на ВОПе ни капли не безопасней, честно говоря, даже наоборот, ведь мины сейчас полетят туда, но вот черт его знает, что это, откуда берется это «домой, к своим, быстрее», «рули, дорогой, рули, хоть бы „корч“ не отказал, вывози, дорогой, вывози, солнышко».
Я помню этот момент. Я так точно, четко, мучительно-ярко его помню, и, наверное, я был бы рад его забыть — только вот, боюсь, не получится. Машина вдруг смолкает, вот только что ревел двигатель, и ветер бил в открытое окно, и вдруг — тишина, «лендик» вдруг затыкается, проходит по инерции еще несколько метров и останавливается.
Вася вертит ключом, я распахиваю дверку и готовлюсь выпрыгнуть, а точнее, вывалиться из машины, и вдруг выключается звук. Полная тишина — и я почти привык к ней, так всегда происходит со мной, не первый и даже не десятый раз, все сжимается, голова начинает звенеть, и я ни черта не слышу. Вася рвет ручник и беззвучно открывает рот, я все-таки вываливаюсь из машины, спотыкаюсь и тут же падаю. Нога в кроссовке (зачем ты обул кроссовки, идиот?) подворачивается, до коленки пронизывает острая спица боли, я пытаюсь подняться и стащить с пола упавший пулемет. Зачем? Я не знаю, я просто не могу оставить зброю в машине, и пулемет, конечно, за что-то цепляется, и я шиплю, дергаю зеленый ремень и вжимаю голову в плечи.
Тишина, и только звенит голова, и иногда теплый ветер толкает в лицо.
Сильный рывок за шиворот, плитоноска вздергивается, я не выпускаю полосу ремня, и РПК вываливается из машины. Снова рывок, я лежу на боку, и рывки учащаются. Вася тащит меня на обочину, там валяются камни, в них можно забиться, снова толчки воздуха, рывки, рывки, и я падаю, обдирая руку, прямо за здоровенной серой глыбой. Прожилки чего-то светлого на поверхности камня — близко-близко. Очень болит нога, и плитоноска почти на голову налезла, и сзади наваливается тяжесть — коммандер падает рядом. Я пытаюсь повернуться, и ладонь резко пригибает мою голову обратно к камню. Носи каску, идиот, носи каску…
Вася. Тоже идиот. Обочина с его стороны была гораздо ближе, но он, мабуть, видел, что я упал, и вернулся за мной. Ну вот что за человек? Я пытаюсь помотать головой, стряхнуть его руку, и больно бьюсь об камень.
Сзади, качнувшись тринадцатитонной махиной, тормозит «двести шестьдесят первая».
Вечер
— Мартин, ты идиот.
— Оце ти Америку відкрив, — довольно жмурится Президент и берет горячую чашку. Дует, обжигаясь, отхлебывает, шипит. — А в тебе нажорістєй кохвє, Мартін явно менше заварки клав…
Я молчу, пытаясь соорудить из израильского бандажа штуку, которой можно заменить эластичный бинт. Очень не хочется обрезать подушку с фиксатором, и я мучаюсь, неудобно согнувшись на койке, подтянув к себе ногу с распухшей щиколоткой. Вася сидит снаружи на косо стоящем ящике от ОГ-9, в моей флиске, и ждет, когда остынет кофе. И материт меня. Президент, в вечном своем нетерпении не могущий дождаться полноценной заварки, пытается пить черную жижу и с удовольствием поддакивает. Возле продуктовой палатки Мастер тихо разговаривает по телефону, закутавшись в тонкую американскую куртку.
Не, не получится нормально, придется-таки обрезать бандаж. Ножницы в аптечке, аптечка на плитоноске, плитоноска висит снаружи на гвозде.
— Мартин, ты идиот, — с особым удовольствием повторяет коммандер и осторожно дует на кофе.
— Я и не спорю, — шиплю я.
— … потому что — что? Правильно — надо было нормально из машины вылезти, а не ножку подворачивать. — Вася переходит на особый, «комбатский» стиль монолога. — А ты — что? Правильно, выпал как Сепар на задувку, не смотришь, куда ноги ставишь.
— Я нервничал, — бурчу я.
— Ты гля, нервный какой. И тяжелый, зараза. А я тебе говорил — что? Правильно, нахрена ты РПК с собой потащил? Взял бы АКМС у кого-то, да вот хоть у Гаранта, но нет, надо метровую оглоблю, которая за все цепляется…
— Правильно потащив, — добавляет Серега. — Якщо б «лендік» згорів з моїм АКМСом, то хєр його спишеш, комбат мозги вийме. А Мартіна ми би за три дні списали, як за нефіг.
— Меня нельзя списывать, я вам еще пригожусь.
— Та ладно, нєзамєнімий нашовся…
Я думал, что это миномет нас выцелил, и, конечно, ошибся. Работали две «бэхи-копейки», и этот факт, собственно говоря, и спас нас. Мы расслабились, разъезжая на машине днем, и нас просто ждали, ну и дождались… и не попали. ОГ-15 падали как попало, «лендик» заглох вообще не из-за попадания, и весь наш ущерб составил аж мою растянутую лодыжку. Нам опять повезло, и мы, боюсь, уже привыкли к этому. Сепарские «бэхи» вышли из капониров, наряд увидел это и сообщил Мастеру, мы просто не услышали сообщения по рации, а Мастер, на всякий случай, поднял экипаж «двести шестьдесят первой» и заставил завести боевую машину. Когда наш «корч» встал посреди дороги, «бэха-двойка» просто двинула вперед, ей маленькие и легкие осколки ОГ-15 не страшны, и загородила нас от сепаров. Президент с Юрой включили СПГ, молотя в сторону «бэх» противника, и никуда, само собой, не попали, но создали некоторую эээ… общую нервозность. «Шайтан», услышав по рации «наших прижали на дороге», плюнул на запрос в штаб и включил три миномета, и к моменту, пока комбат второго бата Барда разобрался в ситуации, выпустил мин двадцать. От этих мин противник и закатился обратно в капониры. Барда, правда, разбирался в ситуации уже на ходу, заскакивая на свою командирскую БМП-2. Я вообще удивлялся умению Булата мгновенно включаться в войну, тут же подымать особовий склад и выдвигаться в течении трех минут. Магическое «наших прижали» выдернуло его от стола на КСП, который он, кажется, втайне ненавидел… мне вообще везло с командирами, да, что есть — то есть.
Через три месяца, после того, как сорок первый батальон выведут в тыл и отдадут в двадцать седьмую артбригаду, фактически перечеркнув его боевой путь, Вася уедет на дембель, а я переведусь именно к Булату во второй бат «семьдесятдвойки».
