Рената прониклась уважением к этой мужественной женщине. Однако это не сделало для Ренаты более симпатичным поселок. С вниманием она слушала рассказ учительницы.
— Разумеется, Бергхайде нельзя сравнивать ни с Лейпцигом, ни с Дрезденом. Здесь много трудностей, слишком много. Зимой мы никак не можем натопить свой домик, а летом изнываем от жары. Здесь нет хороших магазинов. Школа маленькая, не хватает детских садов и яслей. Мало учителей. Я сама веду класс, состоящий из сорока учеников. И хотя я сердцем уже прикипела, так сказать, к этому поселку, разумеется, я охотнее поселилась бы и жила в Дрездене или Лейпциге. Но ведь, в конце концов, есть еще и чувство ответственности.
— Совершенно верно, чувство ответственности и чу… — Рената замолчала на полуслове, вспомнив, что она, принимая решение, совсем не подумала об этом. Об ответственности за своих учеников. Не подумала потому, что для нее, видите ли, собственные чувства оказались дороже. Рената покраснела. Хорошо еще, что она не успела сказать Манфреду о своем решении.
Манфред ждал, что Рената договорит фразу до конца, а сам подумал: «Хорошо еще, что я не сказал ей о своем решении. Не просил, чтобы она из-за меня уехала из Дрездена. Я не имею права требовать этого от нее. Однако если исходить из интересов учеников здешней школы, то тогда я имею право и на это».
Манфред очень серьезно относился к понятию «ответственность». Так, например, каждую среду он вместе с двумя солдатами из своего взвода занимался с пионерами школы. Как хотелось ему помочь школьникам, сделать их жизнь интересной! После этого голова у него разламывалась от ребячьего шума и гвалта, от их нескончаемых вопросов и жарких споров. Единственной учительницей, которую эти сорванцы любили и уважали, была фрау Хут. Рената, думал он, должна стать второй.
Выходит, они с Ренатой снова оказались в том же положении, что и вчера: она — со своим отказом, он — с требованием остаться здесь. Правда, сегодня оба чувствовали себя свободнее, чем вчера.
— Чувство ответственности, — медленно, хорошо выговаривая каждый слог, продолжала Рената. — Вы думаете, что его у меня не было в Дрездене? По-вашему, ответственность заключается в том, чтобы не бросить своих учеников или, по крайней мере, передать их, как инвентарь, другому педагогу. Вы на такое способны?
Фрау Хут понимала, что вопрос задан именно ей.
Все молчали. Чем дольше длилось это молчание, тем беспокойнее чувствовал себя майор. Он крутил свой бокал, смотрел вино на свет, еще раз взглянул на свои часы на руке, сверил их с будильником, стоявшим на телевизоре.
Манфред выпятил губы. Локти он поставил себе на колени и в таком положении ждал, что же ответит Ренате фрау Хут, которая незаметно покачала головой. Однако от Ренаты это не ускользнуло, и она слегка усмехнулась.
— Я не знаю… — тихо начала фрау Хут, — но думаю, что я бы этого не могла сделать. И все же я решилась бы переехать туда, где я нужнее.
— А кто может определить это «нужнее»?
— Знаете, фрау Грапентин, сходите завтра со мной в школу. Договорились?
Ренате ничего не оставалось, как согласиться. На доброту этой учительницы можно было ответить только тем же. Рената чувствовала, что фрау Хут тоже не сразу пришла к такому решению.
— Договорились!
Все с облегчением вздохнули. Все, кроме Ренаты. Она чувствовала, что на нее свалилось что-то тяжелое, как снежная лавина. И десять недель назад ей было нисколько не легче, когда Манфред после долгих сомнений назвал ей место, где он будет служить. Случилось это в воскресенье, и не где-нибудь, а на полигоне в землянке, где они оба мечтали о совместной жизни в Дрездене. Рената так испугалась, что, вырвавшись из объятий Манфреда, отбежала к окну. Ее охватило такое паническое чувство страха, будто за ней кто-то гнался. Она стояла у окна и смотрела на полигон с его фанерными домиками и позициями «противника», а Манфред с жаром что-то говорил ей о чувстве ответственности и о месте, где человек нужнее всего.
Он говорил, но она не слушала его. Она думала: «Дрезден, мой Дрезден!» И хотя Манфред ни словом не обмолвился тогда о том, что ей придется переехать к нему, Рената знала, что однажды он ей об этом скажет. Это обязательно будет!
В то воскресенье они, как и раньше, возвращались в город, взявшись за руки, целовались по дороге нисколько не меньше, молчали нисколько не больше, а настроение у обоих уже было не таким беззаботным, как раньше. Тогда, придя домой, она легла на кушетку, потом встала, заходила по комнате. В душе ее росло чувство сопротивления.
— Я остаюсь в Дрездене! — заявила она. Манфред молчал.
Рената села на свою табуретку, вдев одну ногу в стремя.
Вдруг раздался треск, и стремя оборвалось, вырвав из перекладины кусок дерева. Рената чуть не свалилась.
Подняв оборванное стремя, Рената сразу вспомнила свои детские годы и без причины расплакалась. Манфред вскочил с подоконника.
— Тучка, моя милая Тучка! — Манфред обнял ее. — Я починю твою табуретку. — И он выбежал из комнаты.
Через минуту Манфред вернулся, держа в руках молоток, горсть гвоздей и кусок какой-то доски. Встав перед Ренатой на колени, он осторожно взял у нее из рук стремя.
— Ее уже невозможно починить. Время этой табуретки давно прошло, — сказала она и тяжело вздохнула.
* * *
Рената отстранилась от стола и придвинулась к Манфреду, взяла его за руку.
Майор Хут, видимо, решил их еще раз удивить.
— Скажите, Рената, разве вашего чувства не хватает для того, чтобы последовать за Манфредом в Бергхайде безо всяких ужимок и ненужного жеманства?
Манфред и Рената покраснели, а фрау Хут укоризненно качнула головой.
Майор, словно не заметив этого, залпом выпил содержимое своего бокала и продолжал:
— Ваше чувство ответственности кажется мне несколько неразвитым. У офицеров трудная служба. Рабочий день у них ненормированный, часто бывают учения, тревоги. Эти люди отвечают за многое. — Голос его стал твердым, будто майору кто-то возражал.
— Быть может, ты посмотришь, чем там дети занимаются? — вмешалась в разговор фрау Хут.
Майор взглянул на часы. Не успел он дойти до лестницы, как раздался звонок у двери.
Рената испугалась. Все прислушивались, но никак не могли разобраться, о чем именно майор говорил с пришедшим. Затем раздались шаги, щелкнул замок.
Манфред встал.
Майор вошел в комнату. Чувствовалось, что именно этого он ждал весь вечер. Теперь на его лице настороженность и нетерпение сменились спокойствием.
— Тревога! — коротко сказал он.
Сердце у Ренаты учащенно забилось. Она схватила Манфреда за руку.
— Мне жаль, фрау Грапентии, — извиняющимся тоном начал майор. Так он еще не говорил. — К сожалению, я должен забрать вашего мужа.
— Я понимаю… я должна… а ваша жена…
— Поторопитесь, товарищ унтер-лейтенант, вам еще нужно зайти в общежитие.
— Слушаюсь! — Манфред вытянулся.
Увидев своего Великана в положении «смирно», Рената побледнела и как-то зябко пожала плечами.
Манфред вывел ее из комнаты. В комнате Ренаты он вытащил из своего чемодана какие-то вещички и лишь потом притянул к себе Ренату.
— Моя милая Тучка, я скоро вернусь.
— Вам пора, унтер-лейтенант! — раздался за дверью голос майора.
— Иду! — ответил Манфред, целуя Ренату.
— Фрау Грапентин, помогите, пожалуйста, моей жене.
— Слушаюсь, товарищ майор!
— Выше голову, мы скоро вернемся, — улыбнулся майор. Через минуту шаги офицеров стихли на улице… Несколько секунд после ухода Манфреда Рената стояла
не шевелясь. Кроме Манфреда, у нее в Бергхайде из близких никого не было. «Одна среди чужих людей, — думала она. — Совсем-совсем одна».
Кто-то прошел по коридору. Рената выглянула из комнаты.
— Хочу посмотреть на детей, — объяснила ей фрау Хут. — Иногда они раскрываются во сне. — Она стала спускаться по лестнице и вдруг застонала.
Рената подбежала к ней. Привела ее в комнату, уложила на диван и вытерла ей пот с лица.
Фрау Хут немного успокоилась и вымученно улыбнулась.
— Что-то еще случилось?
Рената задумчиво покачала головой. Как хорошо, что она в случае необходимости сможет помочь женщине!
— Сколько вот таких тревог пережила я за десять лет! Но привыкнуть к ним все равно никак не могу. — Лицо у фрау Хут было виноватым, будто она за что-то просила прощения у Ренаты. — Когда полк уходит на учения, я в классе никогда не закрываю окон: все прислушиваюсь, прислушиваюсь, а полностью успокаиваюсь только тогда, когда он, голодный и грязный, возвращается домой. После событий на Кубе я стала особенно беспокойной. Любой вызов по тревоге может быть прощанием навсегда. — Она до боли сжала зубы.
— Скажите, чем я могу вам помочь? — спросила Рената.
