— Русский. — Трефилов протянул немцу сигареты. — Курите!
— Скоро домой вернетесь, скоро… Ваша армия идет к границам Германии. Конец Гитлеру! Что ждет теперь нашу несчастную страну? Гибель, уничтожение… Вот что сделал с нами Гитлер! Теперь мы, немцы, задумались над своей судьбой. Но слишком поздно…
— Вы решили порвать с гитлеровцами и помочь нам, партизанам? — проговорил Трефилов, незаметно рассматривая ефрейтора. Этот человек мало походил на немца.
Сухощавое лицо его было темным, почти коричневым. Нос горбинкой, черные, чуть тронутые сединой, курчавые волосы.
— Я готов на все, — ответил ефрейтор. — Я понимаю, что лучший исход для немцев — скорее покончить с гитлеровским режимом. Так думаю не я один. У меня есть товарищи… — Ефрейтор повернул голову к Трефилову, снова твердо посмотрел ему в лицо. — Вам нужно оружие? Я помогу вам достать его.
— Какое оружие на складе?
— Автоматы, десять минометов, пулеметы… Пулеметы старой системы, но они еще годятся. Гранат много, патронов.
— Как вы думаете это сделать? Ефрейтор помолчал.
— Могу я знать, с кем говорю?
— Меня уполномочил главный начальник. Самый главный, поняли? Если будет надобность, вы встретитесь.
— Хорошо! — немец кивнул головой. — Склад взять нетрудно. Можно сделать подкоп. Там рядом есть домик, один бельгиец живет. С ним можно договориться. А еще лучше подождать, когда часовыми поставят моих друзей. Нас четверо. Я посоветуюсь со своими друзьями. Мы придумаем, как это сделать. Я приеду через два дня, с товарищем. Он тоже в складе работает. Встретимся и договоримся, как действовать. Ваш начальник будет?
— Будет. Когда вас ждать?
— Послезавтра, в это же время. Мы захватим патронов. Куда приезжать?
— Сюда, гэносэ. Мы будем здесь… — Трефилов говорил, дружелюбно посматривая на ефрейтора, а сам думал: «Заход далекий, а работа грубая. Тонкости вам, гестаповцы, не хватает. Недооцениваете противника. По виду тебе за сорок, значит, взят из запаса. А выправка отличная, кадровая, офицерская выправка… И мундир на тебе новый, еще не обмялся как следует. Нет, ты на фронте не был… А руки? «Рабочий, металлист. На фронте солдатом воевал»… Нет, эти руки окопы не рыли! Руки офицера…
Вон даже след от кольца. Да, грубо работаете. И этот стандарт: каждый раз одна и та же приманка — оружие… Знаете, сволочи, что с оружием у нас плохо! А лицо волевое, крепкий, видать, орешек. Черный, как наш Браток… Черный… не ты ли пожаловал к нам собственной персоной, Черный Голландец? Ход главным козырем…»
Трефилов проводил ефрейтора до шоссе, постоял, пока тот не скрылся из вида.
— Ну как, командир, будет оружие? — спросил Браток.
— Будет!
* * *
В назначенное время ефрейтор появился на дороге. Сойдя с велосипеда, он окинул быстрым взглядом лес и отер белым платком лицо. Постояв на шоссе, неторопливо, сильно хромая, пошел через луг.
В это время опушкой леса, прячась за деревья и кустарник, двигались немецкие автоматчики. Они шли с двух сторон к тому месту, где в прошлый раз Трефилов встретился с ефрейтором.
Партизаны, находившиеся в засаде, их хорошо видели. Гитлеровцы шли в приготовленную для них западню…
Черного Голландца взяли живым, привели на допрос в командирскую землянку. Шукшин, с усмешкой взглянув на него, спросил:
— Так сколько ты должен получить за меня — сто тысяч? Что же, свою задачу ты выполнил: Констан перед тобой… Только деньги получишь от Гитлера на том свете. Не беспокойся, долго фюрера тебе ждать не придется.
Люди, поклонитесь их праху!
Ночь по-настоящему летняя, теплая, тихая, звездная. Партизаны расположились на небольшой, круглой полянке окруженной стеною густого сосняка. Небольшой костер, спрятанный в яме, под тяжелыми ветвями, догорает. Лица людей, сидящих близко к костру, кажутся бронзовыми.
Шукшин рассеянно смотрит перед собой, на отсветы слабого пламени. Около него, заложив руки за голову, лежит Зуев. Он приехал к Шукшину вместе с Марченко, чтобы посоветоваться насчет одной операции, которую они задумали провести. Шукшин и командир отряда Трефилов одобрили замысел. Прямо отсюда Зуев, Марченко и Браток отправятся на разведку.
— Интересная штука — небо… — задумчиво говорит Зуев. — Звезды тут совсем, как у нас дома. Вон Большая Медведица, семизвездный ковш, а это вот Венера светит. Красивая звезда… Самой последней гаснет. Замечали, как она блестит на рассвете? Небо уже совсем светлое, все звезды погасли, а Венера все блестит. Как алмазная капля…
Зуев умолкает, смотрит в небо. Потом, вздохнув, говорит:
— Может, сейчас на эти звезды глядит мать или жена… Наверное, погибшим считают. Да, не ждут, не чают, а мы приедем. Думаю я, Константин Дмитриевич, что войне скоро конец… Вот вернемся мы домой, а добрые люди спросят: на каких фронтах воевали, молодцы, много ли орденов-медалей заслужили? А что мы им ответим? Из плена вернулись… Про нашу эту борьбу, про все наши муки мы одни знаем… А вот что мы в плену были — об этом узнают. Это теперь на всю жизнь! Кто он такой, попавший в плен? Изменник, предатель.
— Брось, Александр, не трави душу. — Шукшин сердито шевельнул бровями. — Узнает о нас народ правду! А если и не узнает… Лишь бы, Саша, совесть чистой была, чтобы мог в глаза людям смотреть. Не за славой и не для оправдания вины своей пришли мы в лес.
Подошел Браток. Присев на корточки, поворошил палкой затухающий костер, подбросил сухих сучьев. Когда костер ожил, он пристроил над огнем чайник и негромко позвал:
— Луиза! Иди сюда…
Луиза перед вечером приехала в лес со стариком Густавом, привезла продукты, собранные крестьянами для русских партизан. Густав вернулся в деревню, а Луиза осталась. Утром она пройдет по землянкам, чтобы починить одежду и постирать белье.
Луиза подошла к костру.
— Сейчас мы с тобой чай будем пить, — весело сказал Браток, поднимаясь. — Проголодалась?
— Правда, проголодалась! — Луиза тихо засмеялась, положила голову на плечо Братка. — Так хорошо на сердце, Мишель… Мне всегда хорошо, когда я с тобой. Почему ты не хочешь, чтобы я жила в отряде? Я бы не была здесь лишней!
— Нет, Луиза. Здесь опасно… Ни за что! Кто-то громко, радостно воскликнул:
— Комиссар приехал!
Шукшин повернул голову и увидел Маринова. Последние дни Маринов находился в новых отрядах бригады, в районе Диета и Хасселта. Что заставило его приехать в четвертый отряд ночью? Шукшин встал, протягивая руку, встревоженно спросил:
— С какими вестями, комиссар?
— С добрыми! Союзники высадились на побережье Франции!.. Вчера высадились…
Партизаны вскочили, обступили комиссара. На поляне сразу стало шумно. Шукшин с трудом водворил тишину.
— Тихо, товарищи! Садись, Григорий, и рассказывай! Все, что слышал…
— Дайте закурить!
К Маринову сразу потянулся десяток рук. Он закурил, сел у костра, рядом с Братком.
— Слушал я английское радио и Берлин. Союзники высадились крупными силами, бои идут большие. Это, конечно, не частная операция. Второй фронт… Англичане сообщают, что за берег зацепились. Сил у немцев тут не много, наверное, нет и пятой части того, что стоит против Красной Армии. Да и дивизии тут больше потрепанные…
— Через неделю здесь будут, в Бельгии! — нетерпеливо перебил Зуев. — Тут же рядом!
— Нет, на это не походит, — ответил Маринов. — По сообщениям чувствуется, что союзникам приходится туго…
— Это тебе не Красная Армия! — проговорил Марченко — Наши бы их так шибанули, что и тут, в Бельгии, не задержались бы!
— Известное дело — Черчилль! — послышался бас Мити. Пузо у него, ядрена палка, больно большое…
Раздался дружный хохот.
— Гадать, когда союзные войска освободят Бельгию, трудно, — сказал Маринов. — Ясно одно, товарищи: бригаде предстоят решающие бои.
— Наше дело — бить по коммуникациям! — проговорил Марченко. — Дороги надо рвать, мосты…
— Дороги — это верно. А насчет мостов — подожди! — возразил Новоженов. — Ты мосты уничтожишь, а как союзникам через каналы идти? Захватывать мосты надо!
— А я бы туда, во Францию рванул! — горячо сказал Браток и сбил на затылок кепку. — К союзникам пробиться можно!
— Хо, сказал! — Новоженов покачал головой. — Они десанты будут выбрасывать, чтобы по тылам бить, а мы к фронту пойдем… Стратегия! Завязался спор.
— Ну что вы шумите? — примиряюще сказал Чалов. — Такие дела, а они спорят… Домой скоро, друзья-приятели! Эх, баяна нету… Спеть бы, сплясать! — Чалов хлопнул по спине Новоженова, сидевшего с ним рядом. — Давай, Петро, споем! — Чалов весело поглядел на друзей, обнял Новоженова за плечи и запел сильным, звонким голосом:
Ты сторонка, сторонка родная,
Нет на свете привольней тебя,
Шукшин и Маринов, посидев немного с партизанами, ушли в землянку. Поднялся и Марченко, тронул Зуева за плечо:
