– Ваш часовой случайно, видать, смазал меня по губам. Здорово бьет, – с похвалой сказал Александр, очевидно, норовя подбодрить приунывшего условно плененного капитана.
Чоборпов насмешливо покачал головой.
Двери распахнулись. Галимов и Соколов, неловко переступая через порог, тащили красноармейца. Голова его сникла на грудь, ноги чертили носками сапог по дощатому полу.
– Положите на лавку, – сказал сержант Александр Крупнов.
Он помог Галимову и Соколову снять с красноармейца мокрую, уже затвердевшую на морозном ветру шинель.
– К берегу подбило. Нахлебался воды, – проговорил суровый Варсонофий Соколов.
– Молодец, винтовку не бросил, – одобрил Галимов.
– Донага разденьте, укройте на кровати, – посоветовал «пленный» начальник штаба.
Красноармеец, тихо лежавший на лавке, вдруг сел, когда Галимов начал стягивать с него брюки.
– Не троньте его! – остановил Галимова Александр. – Ишь, нянька нашлась! – Он наклонился над красноармейцем, тихо и властно приказал: – Встать!
Красноармеец встал, но тут же снова сел, уткнувшись головой в угол. Его рвало водой. Юрий с жалостью глядел на него.
– Слушай, сержант, ты чересчур того, жестковато, – сказал он брату.
Александр смолчал.
– Делать нам тут нечего, Юрий Денисович, поедем дальше, – сказал генерал.
Александр, не надевая шинели, проводил командующего и брата до машины, защищая широкой ладонью свечу от ветра. Длинные пальцы налились красноватым заревом. И Чоборцов вспомнил: у клокочущего сталью мартена видел он этого молодцеватого парня рядом с седоусым стариком обер-мастером.
– Отметить не грех этих расторопных хлопцев. Ну, и ухари парни! – уже в машине сказал Чоборцов, подавляя в сердце жалость к нахлебавшемуся ледяной воды красноармейцу.
«Воспаление легких схватит… Наверное, есть утонувшие», – горько подумал Юрий, но высказать свою думу постыдился.
– На войне труднее будет, Данила Матвеевич, – сказал он с наигранной боевитостью.
– Что будет на войне, Юрий Денисович, угадать трудно. Техники, ой как много! Стальная, огневая, моторная. А человек-то все из того же мяса и тех же костей… Ан нет! Душа у нашего человека другой конструкции.
В рассветной мгле по тылам «синих» рыскали танки, громыхая гусеницами, гудя моторами.
В прорыв хлынула мотопехота Волжской дивизии. Клин углублялся и расширялся. С полдня авангардные части свернули в тылу «неприятеля» влево, соединились с авиадесантом, окружив большую группировку войск.
Чоборцов и Юрий видели, как авиадесант захватывал аэродром. Внезапно за тучами загудело небо. И вдруг, прорвав облака, посыпались черные комки. Почти одновременно раскрылись парашюты – образовался как бы второй, нижний слой облака.
Занятые наблюдением за боевыми действиями десанта, Чоборцов и Юрий не знали о несчастье: насмерть разбились два парашютиста. Когда командующий и Юрий подошли к месту их гибели, санитары уже положили одного под ясень, прикрыв его брезентом. Другого снимали с дерева: он упал на дуб. Он был еще жив, когда спустили его на землю. Так он и умер с нераспустившимся парашютом за спиной. Командир парашютного десанта с мускулистым узким лицом снял кожаный шлем, постоял молча над погибшими.
– Товарищ командующий, разрешите продолжать? – обратился он к Чоборцову.
– Что продолжать? – недовольно отозвался генерал.
– Завтра повторю массовый прыжок… Жалко, хорошие ребята… Однако… на маневрах, как на войне.
– Продолжай, дорогой. Жестокие испытания впереди, и готовить себя к ним нелегко, – сказал генерал. А когда командир десанта ушел, генерал сказал Юрию:
– Ваш братишка, сержант, наверняка заставит своего утопленника заново переплыть речку. – И вдруг, выкатив накаленные злым азартом глаза, закончил решительно:
– Черта с два возьмешь нас!
С этого дня Юрий втянулся в игру и не заметил, как пролетела неделя. И очень огорчился, когда дали отбой маневрам.
На совещании у командующего шефы выслушали похвалу и критические замечания насчет танков. Юрий повидался с Александром и уехал домой на Волгу. Ему так понравилась армейская жизнь с ее определенностью, ясностью порядка, с ее тяжелой работой, что он пожалел, почему в свое время не остался на военной службе.
Прощаясь с шефами, генерал Чоборпов сказал Юрию:
– Сегодня немцы начали маневры… Ну, брат, до свидания. Летом приеду на Волгу строить гидростанцию.
Юрий сказал, что все будут рады гостям, но умолчал о том, что строительство ГЭС отложено.
Зима этого года казалась Юрию необыкновенной. Не только лютыми морозами и вьюгами отличалась она от прежних зим, но и повышенным напряжением в труде и, главное, ощущением надвигающейся опасности. Но, несмотря на это, а может быть, именно вследствие этого молодые люди особенно жизнерадостны были в эту зиму. Как будто бы кто-то говорил им:
«Катайтесь на лыжах, пока есть время, пока жизнь не омрачена горем и страданиями!» – И по склонам волжских берегов каждый вечер, едва всходила ясная луна, бегали лыжники.
«Танцуйте, веселитесь, пока не загрохотали пушки, пока ружья не отяготили плечи!» – И до полуночи гремели оркестры в клубах, институтах, на катке, кружились пары.
«Любите, пока душа не омрачена тяготами и заботами войны!» – И многие девушки выходили замуж, а через неделю прощались с мужьями, уезжавшими на границы.
Как бы наперекор чьей-то мрачной решимости отнять у людей радость жизни люди больше работали, читали, горячее любили, становились гостеприимнее и общительнее. Много женщин рожало в эту зиму, а акушерки шутили, что в родильных домах не хватает места для всех желающих родить.
Потаенные нравственные силы теснее связывали людей перед лицом грозы. И вместе с тем мирные настроения не покидали людей.
В городе, казалось, один Агафон Холодов не переставал твердить своим стариковским, дребезжащим голосом: «Немцы непременно и очень скоро пожалуют к нам в гости».
Анатолий Иванов затребовал старика в горком для объяснений. «Откуда у тебя такие мрачные мысли? – наседал на него Иванов. – Не читал разве, что не превходящие, а коренные интересы лежат в основе нашего договора с Германией?!» Холодов будто взбесился, начал поучать Иванова: война-де в наше время локальной быть не может, локальная война в Европе еще не развязала ни одного узла. Так они ни до чего и не договорились.
В город вернулись из лагерей Заволжья армейцы и летчики. Театры и клубы наполнились загорелыми, обветренными, здоровыми красноармейцами, сержантами, лейтенантами, капитанами.
Елена Крупнова со своими подругами ходила в Дом Красной Армии на танцы.
Однажды она пошла на выпускной вечер снайперской команды Осоавиахима. Агафон Холодов сказал короткую патриотическую речь. Глазами своими, манерой говорить короткими, четкими фразами он напомнил Лене Валентина. Ушла с вечера и дома написала Валентину:
«Чует мое сердце, что не скоро увидимся мы с вами. Вчера на лекции по военному делу целый час сидели в противогазах. И я решила: увидимся с вами лет через пять. Теперь уж я не рада, что познакомилась с вами. Я хочу быть правдивой. Если бы вы были тут, я бы не замечала парней. Вы опять скажете: «Работай, учись, жди». Все это я делаю, но этого для меня мало… Я подружилась с вашей Верой и скажу вам: вы недостойны ее! Я бы на вашем месте женилась на Вере. Но теперь поздно: она любит другого, хотя он не знает об этом. Ваш друг Ленка».
Вечером под Новый год Лена и Вера Заплескова собирались в театр на бал-маскарад. Вера, окончив уроки в школе, зашла к Ясаковым лишь на несколько минут, взяла платье, туфли и отправилась к Крупновым. Бывала она у них часто, как советовал ей Александр, прощаясь с ней в саду. Сняв пальто, накинув на плечи пуховую шаль, она брала на руки маленького Костю и так ласкала, прижимая к груди, что Любовь Андриановна с опаской поглядывала на нее. «Пора тебе, милая, замуж, и детей надо, да и не одного», – думала старая.
Иногда вечерами Михаил читал свои рассказы, а Вера, сидя за столом напротив него, подперев рукой белый с ямочкой подбородок, грустно смотрела в его лицо большими глазами.
«Не те страницы читаешь ты ей, – думала Любовь, все больше проникаясь недружелюбием к Вере. – Упрямая, зловредная тихоня! Ишь как обожгла парня, до сих пор на воду дует».
Все чаще Вера забывала в комнате Лены то книгу, то тетради, то шарфик. Со временем накопилось немало ее вещей. Однажды Лена попросила мать:
– Пусть Вера живет у нас. – И, не давая матери раскрыть рта, обнимая ее, горячо убеждала: – Куда нам эти хоромы? Я люблю Веру, она сирота, тихая, добрая. Согласись, мама, а?
– Это зависит не от нас, дочка.
– От Михаила? Он тут ни при чем. Он согласится, но только совсем по другим причинам. Они с Верой теперь вроде брата с сестрой. Понимаешь? Миша может так, потому что он изуми-и-тельный человек! Юра не мог бы. Юрий… он, знаешь, такой… А Мишку я люблю больше всех.
