В то же время я ясно видел, что военное дело — это лишь маленькая часть громадного океана вопросов большой политики, решать которые я не считал себя подготовленным. И эти вопросы должны были решать люди, вся жизнь которых готовила их к этому.
Керенский и Церетели, Никитин и Терещенко в моих глазах пользовались всем нужным авторитетом.
Я говорил себе: «Я стою, как солдат перед проволочным заграждением противника, которое надо преодолеть. Передо мной простой и ясный долг: всеми силами, не взирая ни на какие препятствия, обеспечить родной стране почетный мир на войне и предотвратить гражданскую войну».
Эти простые и бесхитростные мысли солдата ни в какой мере не отражали того, что в это время происходило.
3 августа закончился VI съезд партии. Ленина на съезде не было, но решения были приняты в полном соответствии с ленинской стратегией и тактикой. Партия ориентировалась на вооруженное восстание.
Все это было для меня книгой за семью печатями. Я входил в дом военного министерства, убежденный, что для той России, буржуазно-демократической, не все потеряно, что при искреннем желании и готовности к жертвам все задачи могут быть решены.
Я вошел в кабинет военного министра, и невольное чувство брезгливости и отвращения охватило меня. Это была резиденция Сухомлинова, так тяжело виноватого перед родиной. Я осмотрелся. Громадная комната. Дешевый [347] стиль модерн. Неподалеку от рабочего стола была устроена ниша, закрытая занавеской, за которой стоял уютный диванчик и была дверь, ведущая прямо в комнаты Сухомлиновой.
Невольно вспомнились слухи, ходившие по городу, что Сухомлинова и её друзья за этой занавеской присутствовали при самых секретных докладах военному министру.
Позади кабинета была частная квартира военного министра, теперь занятая политическим отделом министерства; во главе отдела стоял прапорщик Степун, философ по образованию, трудовик по партийной принадлежности и ставленник Савинкова. Это был представитель того слоя прапорщиков полукорниловского толка, которые выдвинулись во время июньского наступления, ненавидели Советы и были сторонниками прямого действия. Филоненко и Степун были их яркими представителями. Он встретил меня кислой улыбкой.
Первое, что нужно было сделать, — ехать в Зимний дворец, явиться к Керенскому и вместе с ним наметить конкретный план действий. Но тут встретилось неожиданное препятствие: у военного министра не было автомобиля.
Как нет автомобиля? Что за ерунда! Ведь не на ровное же место я приехал?!
Оказалось, что все автомобили военного министра взял Керенский, когда он с этого поста перешел на пост председателя Совета министров. С тех пор у военного министра автомобиля не было.
На этом я впервые почувствовал тот саботаж, который должен был окружать всю мою деятельность в правительстве в крупном и малом. На первый раз автомобиль мне дал Туманов.
Выйдя на улицу, я столкнулся с Сухотиным, и мы радостно приветствовали друг друга.
— Ты как здесь? — спросил я его.
— Хотел тебя повидать. Узнал о твоем назначении и пришёл поздравить.
— Садись в автомобиль, мы поговорим по дороге.
Автомобиль уже трогался, когда адъютант доложил мне, что Керенского нет в городе.
Зато из Центрального исполнительного комитета звонили [348] и говорили, что было бы хорошо, если бы военный министр мог заехать в Смольный.
— Ну что же, в Смольный так в Смольный, нам все равно там придется бывать.
Автомобиль быстро помчался по набережной Мойки, выбрался на широкий, знакомый с детства Невский проспект и влился в нескончаемую вереницу экипажей, автомобилей, людей, наполнявших громадную артерию великого города.
— Ну, рассказывай, как ты живешь, — обратился я к своему другу, радуясь, что он решил найти меня в такое время, когда мои старые знакомые по большей части меня забыли.
— Как? Плохо живу, — отвечал Сухотин. — Надеялись мы на Корнилова, что он наведет порядок, даст возможность снова развернуть промышленность и закончить войну почетным миром, да сорвалось... Ты в этом деле много помешал. Мы считали, что если бы Московский округ примкнул к Корнилову, то Корнилов мог бы победить.
— Ты говоришь ерунду, — перебил я его. — Неужели ты не понимаешь, что я мог что-нибудь сделать только потому, что шел вместе с народной массой, а не против нее, как Корнилов. Если бы я повернул за Корниловым, то и я был бы сметен так же легко, как и он. И потом ведь мы же присягали Временному правительству; это обязывает, как ты думаешь? — как заученную фразу повторил я довод, который бросил в качестве последнего аргумента и Корнилову.
— Ты, конечно, здорово отбрил Корнилова, но по существу ты был неправ. Недаром в морском уставе, как говорят офицеры, написано: если в эскадре, идущей за своим адмиралом, заметят, что головной корабль идет на камни или мель, то каждый, кто это заметит, должен нарушить строй и подать сигнал: «Путь ведет к опасности». Ну да что об этом говорить. Что ты теперь думаешь делать?
Я еще не терял надежды убедить своего старого друга в правильности своей линии и поделился с ним своими планами. Сухотин слушал внимательно.
— Я был бы очень рад, если бы мне удалось тебя убедить. Со своим народом воевать нельзя. Он, может, и ошибается, с нашей точки зрения, но он хозяин. [349]
— А ну тебя с твоими эсеровскими фантасмагориями, — засмеялся Сухотин. — Надо реальнее смотреть на вещи, и большевики правильно делают, разоблачая все пустые предрассудки. Все дело в том, в чьих руках власть. Мы много обсуждали твою работу в Москве и решили предоставить в твое распоряжение крупные средства, до сотни миллионов. Деньги, брат, великая сила. Где надо — смазать, чтобы лучше ехало; где надо — замазать, чтобы иной рот не говорил слишком громко...
— Попросту говоря, на подкуп?
— Ну зачем так резко?.. Словом, если тебе понадобятся деньги, обратись ко мне, и они будут.
Я замолчал.
Я видел, как трещина в моих отношениях с Сухотиным, наметившаяся вовремя последнего разговора с ним в Москве перед выступлением Корнилова, вырастала в непреодолимую пропасть!
Сухотин шел по пути крови и подкупа. Однако он без слов понял, что миссия, с которой его направили к новому военному министру, не удалась.
Автомобиль выехал на Знаменскую площадь.
— Ну что же, высади меня, — сказал он, — у меня тут маленькое дельце. А если что, позвони мне.
Мы расстались холодно. Сухотин спешил уйти. Я был глубоко разочарован беседой. Друг детства ничего не понял из того, что я говорил, и даже пробовал меня подкупить.
В Смольном я был встречен приветливо. Церетели радостно пожал мне руку. Гоц весело сказал мне, что мое назначение военным министром — это прямая победа демократии. Вторая такая же победа — назначение морским министром адмирала Вердеревского.
На заседании присутствовало не более двадцати человек — руководящих членов ЦИК. Собрались в небольшой комнате правого флигеля, служившей ранее классом, неподалеку от большого зала заседаний. В комнате стоял простой стол, видимо, из прежней институтской столовой. Меня посадили рядом с председательствующим Чхеидзе. Говорившие не вставали, так как народу было мало и беседа носила интимный характер.
Тяжелый осадок, оставшийся после разговора с Сухотиным, когда мне казалось, что безнадежно искать [350] своих людей, здесь сменился бодрым и радостным чувством.
— Ну расскажите нам, Александр Иванович, — начал Чхеидзе, — как вы предполагаете решить стоящую перед вами задачу восстановления армии.
Взволнованный, я внимательно смотрел в глаза окружавшим меня людям, таким малознакомым мне, таким чуждым мне по всему прошлому, наследственным навыкам, отношениям, связям, привычкам. Мне странно было, что я называю их товарищами, а между тем в них я встретил людей, которые, как я думал, могли понять мои мысли о спасении родины, людей, которые стояли на той же, как и я, позиции соглашения классов. Все, даже самые передовые люди моей среды, принимали это как ловкий маневр, который надо смазывать деньгами.
— Есть два пути восстановления армии, — говорил я в Смольном. — Один из них — путь плетей и пулеметов. Это путь, по которому пытался идти Корнилов. Этот путь насилия над волей народной осужден историей. Мне кажется, что вернее другой путь — путь здоровых организационных перестроек, проводимых через командный состав и через армейские организации. В Петрограде не пошли по этому пути, в результате к моменту наступления Корнилова в распоряжении правительства не оказалось ни одной части, которую можно было бы противопоставить организованной силе контрреволюции...
Я сделал паузу, проверяя свои впечатления о действительной ценности петроградских войск, в которых произошел тяжелый разрыв между офицерством и солдатскими организациями; в результате солдаты остались почти без военного руководства в дни борьбы с Корниловым.
