Элен, их дочери, сейчас девятнадцать. Коротко стриженная, миниатюрная, талантливая виолончелистка. Очень собранная, как почти все дети слепых родителей. Элен живет с матерью, но все трое — Джон, Мари-Лора и Элен — каждую пятницу вместе обедают в кафе.
Наверное, у всех во Франции, кто застал первую половину сороковых, война остается центром, вокруг которого вращается вся остальная жизнь. Мари-Лоре и сейчас становится дурно от запаха вареной репы или от слишком больших туфель. И еще она не может слышать перечисление фамилий. Состав футбольной команды или редколлегии, представления на конференциях — все они кажутся ей обрывками тюремных списков, в которых снова нет ее отца.
Она по-прежнему считает канализационные решетки: тридцать восемь от дома до лаборатории. На ее крохотном ажурном балкончике растут цветы, и летом она определяет время суток по тому, как раскрылись лепестки энотеры. Когда Элен уходит к подружкам и квартира кажется слишком тихой, Мари-Лора отправляется в ресторанчик, всегда в один и тот же, «Виляж Монж», напротив ботанического сада, и заказывает жареную утку в память о докторе Жеффаре.
Счастлива ли она? По большей части, да. Например, когда стоит под деревом и слушает, как дрожат на ветру листья, или открывает посылку от собирателя и чувствует такой знакомый океанский запах выброшенных на берег раковин. Когда вспоминает, как читала Элен Жюль Верна и та засыпала, привалившись к ней сбоку тяжелой и теплой детской головой.
Однако бывают часы, когда Элен опаздывает и Мари-Лора от волнения не находит себе места; тогда она наклоняется над лабораторным столом и внезапно чувствует все другие помещения музея — кладовки с заспиртованными лягушками, угрями и червяками, кабинеты с гербариями и насекомыми на булавках, полные подвалы костей, — и ей кажется, что она работает в мавзолее, что отделы — кладбища с пронумерованным могилами, что все вокруг — ученые, смотрительницы, посетители и сторожа — гуляют по галереям мертвых.
Но такое случается редко. У нее в лаборатории умиротворяюще булькают шесть аквариумов с морской водой. У дальней стены стоят три шкафа с четырьмя сотнями ящичков каждый, перенесенные много лет назад из бывшего кабинета доктора Жеффара. Каждую осень она ведет занятия у студентов. Они приходят, пахнущие солониной, или одеколоном, или бензином от своих мотоциклов, и Мари-Лора любит расспрашивать их про жизнь, гадать про их прошлое, про то, какие страсти и причуды таятся у них в груди.
Однажды июльским вечером, в среду, к ней, тихонько постучавшись, входит лаборант. Аквариумы булькают, фильтры гудят, нагреватели тихонько щелкают, включаясь и выключаясь. Лаборант говорит, что к ней пришла какая-то женщина.
Мари-Лора не снимает пальцев с клавиш брайлевской пишущей машинки.
— Собирательница?
— Вряд ли, доктор Леблан. Она сказала, что ваш адрес ей дали в Бретани, в городском музее.
Первые предвестья головокружения.
— С ней мальчик. Они ждут в конце коридора. Сказать ей, чтобы пришла завтра?
— Как она выглядит?
— Белые волосы. — Он наклоняется ниже. — Плохо одета. Кожа бугристая. Говорит, что пришла к вам с макетом дома.
Где-то у себя за спиной Мари-Лора слышит звяканье десяти тысяч ключей на десяти тысячах крючков.
— Доктор Леблан?
Пол накренился. Еще мгновение, и она с него скатится.
— Вы учили французский в детстве, — произносит Мари-Лора, сама не понимая, как сумела заговорить.
— Да. Это мой сын Макс.
— Guten Tag, — говорит Макс. Рука у него маленькая и теплая.
— Он французского в детстве не учил, — замечает Мари-Лора.
Обе смеются, потом умолкают.
Женщина говорит:
— Я кое-что вам привезла.
Даже через газету Мари-Лора чувствует, что это макет дома; как будто гостья уронила ей в ладони расплавленную каплю воспоминаний. Ноги подкашиваются.
— Франсис, — говорит она лаборанту, — не могли бы вы немножко поводить Макса по музею? Например, показать ему жуков?
— Конечно, мадам.
Гостья что-то говорит сыну по-немецки.
— Дверь закрыть? — спрашивает Франсис.
— Да, пожалуйста.
Щелкает «собачка». Аквариумы булькают, женщина напротив шумно втягивает воздух, и резиновые кружки, приклеенные к ножкам ее табурета, скрипят по полу. Мари-Лора находит пальцами углы дома, скаты крыши. Как часто она держала его в руках!
— Это сделал мой отец, — говорит она.
— Вы знаете, как этот домик попал к моему брату?
Все кружится, закладывает вираж по комнате, затем возвращается в сознание Мари-Лоры. Мальчик. Макет. Открывали его? Не открывали? Внезапно она ставит домик на стол, будто обжегшись.
Женщина, Ютта, наверняка пристально на нее смотрит. И произносит, словно извиняясь:
— Он забрал его у вас?
Со временем, думает Мари-Лора, непонятные события либо запутываются еще больше, либо проясняются. Мальчик трижды спас ей жизнь. Первый раз, когда не разоблачил Этьена, хотя должен был. Второй — когда убрал фельдфебеля. И третий, когда вывел ее из города.
— Нет, — отвечает она.
— В то время, — говорит Ютта, явно не в силах подобрать нужных французских слов, — трудно было быть хорошим.
— Я провела с ним день. Даже меньше.
— Сколько вам было тогда лет? — спрашивает Ютта.
— Во время осады — шестнадцать. А вам?
— Пятнадцать. К концу войны.
— Мы все повзрослели раньше, чем стали взрослыми. А он?..
— Он погиб, — отвечает Ютта.
Ну конечно. В историях про войну все бойцы Сопротивления — решительные мускулистые герои, способные собрать автомат из канцелярских скрепок. А все немцы — либо богоподобные блондины, взирающие из открытых танковых люков на разрушенные города, либо похотливые маньяки, пытающие еврейских красавиц. Тому мальчику просто не осталось места в общей картине. Он был почти неощутим, как будто рядом с тобой — перышко. И все же его душа светилась глубочайшей добротой, ведь правда же?
Мы собирали ягоды в Рурской области. Мы с сестрой.
— У него были руки меньше, чем у меня, — говорит Мари-Лора.
Женщина прочищает горло.
— Он всегда был слишком маленький для своих лет. Но обо мне заботился. Ему трудно было не делать того, чего от него ждали. Я понятно говорю?
— Да, да.
Аквариумы булькают. Улитки едят. Сколько, наверное, мучений пережила эта женщина… А домик? Получается, что Вернер зашел за ним обратно в грот? Остался ли камень внутри?
— Он сказал, — говорит Мари-Лора, — что вы с ним слушали передачи моего дядюшки. Что вы ловили их в Германии.
— Вашего дядюшки?..
Мари-Лора гадает, какие воспоминания крутятся в голове у женщины, сидящей напротив нее. Она собирается ответить, но тут в коридоре слышатся шаги. Макс пытается что-то сказать по-французски. «Нет-нет, — смеется Франсис, — не „в заде“, а „сзади“».
— Извините, — говорит Ютта.
— Детская рассеянность-то нас и спасает, — со смехом отвечает Мари-Лора.
Открывается дверь и Франсис спрашивает:
— Все в порядке, мадам?
— Да, Франсис. Можете идти.
— Нам тоже пора, — говорит Ютта и задвигает свой табурет под стол. — Я хотела бы оставить вам домик. Лучше он будет у вас, чем у меня.
Мари-Лора упирается ладонями в стол. Она представляет, как мать с сыном проходят в дверь, маленькая рука зажата в большой.
В горле у нее стоит ком.
— Подождите, — зовет она. — Когда дядя после войны продавал дом, он съездил в Сен-Мало и забрал единственную сохранившуюся запись моего деда. Про Луну.
— Я помню. И про свет? На обратной стороне.
Скрип половиц, бульканье аквариумов. Шуршание улиток по стеклу. Деревянный домик между ладонями.
— Продиктуйте Франсису свой адрес. Запись очень старая, но я ее вам отправлю. Максу должно понравиться.
— И Франсис сказал, там сорок две тысячи ящиков с сушеными растениями, а еще он показал мне плезиозавра и клюв исполинского кальмара…
Гравий хрустит под ногами. У Ютты кружится голова, так что она должна прислониться к дереву.
— Mutti?
Темнота перед глазами медленно проясняется.
— Я просто устала, Макс. Вот и все.
Она разворачивает карту и пытается сообразить, как им вернуться в гостиницу. Машин мало. Почти каждое окно, которое они минуют, вспыхивает голубыми отсветами телевизора. Именно отсутствие тел, думает Ютта, позволяет нам забыть. Трава и дерн запечатывают их накрепко.
В лифте Макс нажимает кнопку шестого этажа, и они едут вверх. Ковровая дорожка в коридоре — малиново-бурая река, расчерченная золотыми прямоугольниками. Ютта отдает Максу ключи, он некоторое время возится с замком, потом распахивает дверь.
