Один из плотников, чтобы выручить Ротова из неловкого положения, взял модель и понес к машине.
Ротов взглянул на Петю.
— Ну и поросль пошла! Ершистая, — сдерживая улыбку, буркнул он.
В два часа ночи Шатилова разбудила дежурная по общежитию: требовал к себе директор.
В кабинете Ротова были начальник термического цеха и многие инженеры. На письменном столе стояла сделанная Шатиловым модель.
«Неужели получилось?» — обрадовано подумал Василий. Сгорая от нетерпения, он склонился к соседу, чтобы узнать, как обернулось дело, но поднялся директор и, демонстрируя модель, стал объяснять суть предложения Шатилова.
— Мне кажется, что за эту мысль надо ухватиться, — заключил Ротов.
— А горелки? — осторожно напомнил Титов.
— Поставим второй ряд.
Ротов спросил главного механика завода, за сколько дней можно сделать мощную тележку для подины.
— За десять, — ответил тот.
— Даю пять.
Кто-то завопил:
— А с мотором как? А с механизмами?
— Мотор поставим другой. Механизмы? А чем тащите тележки, когда они выходят из строя? Канатом через блочок? И будете так таскать, пока не сделают новые. Да вы понимаете или нет, — вскипел вдруг Ротов, — что никакие трудности, никакие затраты сейчас ничто в сравнении с удвоенной производительностью! Вы, вероятно, до сих пор не уяснили себе, почему мастер из другого цеха додумался до того, что не пришло в голову вам? Он не был в плену ваших узких профессиональных представлений. Характер у него пошире. Еще клевали: грамотности технической мало. Некоторым и грамота не впрок. И немедленно приступать к работе. Отсыпаться после войны будем, — заключил он своей постоянной фразой.
Печь переделали, разогрели, но директор поторопился: не дождавшись, пока изготовят новую тележку, приказал удвоить загрузку старой, и тогда произошло то, что предсказывали специалисты.
В первый же день работы по-новому вышел из строя мотор; его заменили другим, более мощным, и сутки проработали нормально. На третий день сломалась выдвижная подина и из печи вытащили только ее переднюю часть. Другую часть удалось извлечь, зацепив канатом, когда печь остыла. Печь простояла двое суток на дежурном газе, не выдав ни одной тонны листа.
Директору пришлось бесконечное число раз объяснять наркомату причину простоя по телефону. В конце концов он стал отвечать одной фразой: «Кто не рискует — тот не выигрывает».
Но вот новая тележка была закончена, и термисты приступили к решающему испытанию.
Шатилов пришел в цех, когда испытание подходило к концу, и по настроению людей сразу увидел, что все идет хорошо. Ротов переходил от одного прибора к другому, наблюдая за расходом газа, за температурной кривой, и подтрунивал над каждым попадавшимся ему на глаза термистом. В эту смену дежурил Титов, и ему доставалось больше, чем остальным.
Минута в минуту в соответствии с графиком Титов нажал кнопку пускателя мотора. Он загудел, постепенно набирая обороты. Передняя стена печи дрогнула и начала медленно выдвигаться вместе с тележкой, на которой лежали две огромные стопы уложенных поперек броневых листов. Подъехавший кран зацепил крюками партию листов и повез их на склад.
Ротов подошел к Шатилову, крепко стиснул и потряс его руку.
— Говорят, что ты талантливый художник. Но смотри, не сбейся на этот путь. Быть тебе большим металлургом. Хватка у тебя настоящая и размах есть.
Стоявший неподалеку мастер выслушал эти слова с завистью и потом признался Василию:
— Позавидовал я тебе. Когда ученый изобретает что-нибудь, не завидую — на то он ученый, мне до него не дотянуться. А тебе, честно сознаюсь, завидую. И не только голове твоей. Напролом идти умеешь. Это важно.
Заканчивалось партийное собрание. Главный инженер сделал доклад об изобретательской работе на заводе. Установили ему регламент один час, а слушали два с лишним. Докладчик увлекся, увлек и слушателей. Цифрами Мокшин не злоупотреблял — основное место в докладе заняли люди: какими путями шли к изобретениям, как преодолевали препятствия. С волнением Мокшин говорил о том, что часто талантливые изобретатели вынуждены тратить много времени и сил не на полезную творческую работу, а на хождение по инстанциям. Людей этих обычно не любят, потому что они нарушают спокойствие, заставляют думать, а главное, принимать решения и отвечать за них. Бюрократам всегда легче сказать «нет». За отказ никто не привлекает к ответственности. А если они скажут «да», то их может постичь удача или неудача, и боязнь неудачи заставляет говорить «нет». Но из-за этого «нет» надолго задерживаются, а иногда и совсем гибнут большие, серьезные изобретения. Несколько раз главного инженера прерывали аплодисментами. Аплодировали, когда он рассказывал о Шатилове, когда упомянул о Свиридове.
На собрании присутствовал секретарь горкома. Он не был уверен, что Гаевой не вздумает утверждать решение парткома, и пришел, чтобы предотвратить это. Ход собрания успокоил его. Когда Мокшин, ответив на записки, сошел с трибуны и уселся в стороне, секретарь горкома с уважением и даже с любопытством посмотрел на него. «Такой сухой с виду, а о людях говорит тепло, проникновенно, умеет и приподнять и ударить. Вот был бы партийный работник! Да и директором может быть хорошим», — он с прищуром взглянул на Гаевого — уж не задумал ли тот свалить Ротова и поставить Мокшина?
— Хороший доклад, — шепнул он Гаевому.
— Человек хороший, — ответил парторг.
— У меня вопрос, — зычно выкрикнул с места рабочий из бригады Первухина. — Почему не премировали Свиридова? Или только потому, что его изобретение на пользу другому заводу?
«Ну, сейчас заварится каша», — подумал с тревогой парторг.
Мокшин заметно смутился. Готовя доклад, он долго размышлял над тем, не вызовет ли бурю упоминание о Свиридове, но счел невозможным для себя умолчать о нем. К тому же Мокшин рассчитывал помочь директору выйти из тупика, из которого тот, наверное, хочет, но не знает, как выбраться.
— Это решается в особом порядке, — ответил Мокшин.
— В каком таком особом? — не унимался рабочий.
Мокшин просительно взглянул на Гаевого — «да помогите же», но парторг не заметил его взгляда.
Подняла руку женщина, закутанная в платок, хотя в зале было очень жарко, и, не ожидая разрешения, хриплым, простуженным голосом спросила, почему в повестку дня не внесли постановление парткома о выводе Ротова из состава парткома. Это была дробильщица доломитной фабрики. Она только вчера вышла из больницы, и ее не успели предупредить, что горком рекомендовал не выносить решение партийного комитета на собрание.
Секретарь горкома нехотя поднялся и сказал, что городской комитет партии считает решение парткома неправильным и настаивает на пересмотре его самим парткомом, поэтому выносить его сейчас на общее партийное собрание нецелесообразно.
В глубине зала встал длинный и тонкий, как вечерняя тень, рабочий и заявил, обращаясь к секретарю горкома:
— Я член бюро горкома. Такой вопрос на бюро не стоял. Значит, это лично ваше мнение?
— Таково мнение и обкома партии, — ответил секретарь горкома.
— Бюро обкома или опять чье-то личное мнение? — домогался рабочий.
— Мнение заведующего промышленным отделом обкома.
Рабочий сел, но работница доломитной фабрики опять попросила слово.
— В таком случае я предлагаю включить этот вопрос в повестку дня, — потребовала она.
Председатель собрания поставил предложение на голосование — оно было принято единогласно.
Слово для информации предоставили Пермякову.
Пермяков доложил о поездке Первухина на танковый завод, о том, как бригада прокатчиков в свои выходные дни осваивала оборонный профиль и как их всех поставил в неудобное положение директор, не премировав создателя этого профиля — калибровщика Свиридова.
По залу пронесся ропот. Он перерос в гул, когда Пермяков сообщил, что директор уклонялся от явки на заседание парткома.
Ротов слушал Пермякова, опустив глаза, пытаясь уловить хоть какую-нибудь неточность в изложении фактов, но ничего не нашел.
Огромную силу имеет критика, когда она правдива, когда в ней нет искажений, дающих возможность обвинить в необъективности. Добавь Пермяков что-нибудь от себя — и эта маленькая неправда обозлила бы директора и заслонила бы в его сознании большую правду. Но придраться было не к чему, и Ротов вдруг увидел свой поступок со стороны, глазами людей, сидевших в зале.
— Я считаю, — продолжал Пермяков, — что в этой истории виноваты и вы, товарищ парторг, — он посмотрел на Гаевого, — и все мы, члены парткома. Мы понимали, что директор очень загружен, но слишком часто освобождали его от заседаний парткома. Он привык к поблажкам — и вот результат.
