— Толькой звать. Давай сюда фото. — Блашенко аккуратно завернул фотографию в пергамент, положил в планшет, а оттуда достал карту. — Я вот что думаю: привал делать еще рано, а пока я вам объясню обстановку… В общем, проведем совещание на ходу.
Мы раскрыли планшеты, достали карандаши и приготовились слушать.
— Придется нам расставаться, друзья. Вот этот участок линии отдается под охрану нашему батальону. Нашей роте приказано нести службу на флангах батальонного участка. — Блашенко подложил развернутый планшет под карту и продолжал: — Крайним левым будет Коробов. Вот его застава. Соседом справа у него будет Мартов. Мы будем стоять против американской зоны оккупации, а Грошеву придется идти на правый фланг батальона, там уже начинается английская зона. Ваша застава, Грошев, находится в Блюменберге. Штаб батальона расположится вот здесь в Вайсберге. Я буду находиться до отпуска с Мартовым. Об особенностях охраны каждого участка сообщат нам те, кого будем сменять. Инструкции по остальной службе получим потом от комбата. Всё. Вопросы?
— А ну, прикиньте, далеко мы с Мишей разойдемся? — спросил Коробов.
Блашенко посмотрел на карту.
— По дороге километров двадцать пять будет, а по линии, конечно, меньше.
— А как питаться будем? Полковой столовой нет, батальонная кухня далеко, — допрашивал Коробов.
— Кухонное хозяйство найдете на месте, а поваров придется поискать среди солдат.
Все замолчали, потом Мартов сказал:
— Сейчас всего не предусмотришь. На месте больше вопросов появится, а спрашивать не у кого будет.
— Как это не у кого, а телефон зачем? — возразил Коробов.
— Телефон есть телефон, — заметил Блашенко, — а решать многое придется самостоятельно: по телефону комбат не увидит у вас всего.
…Солнце село. Жара схлынула. Идти стало легче, и мы решили не делать привала до развилки дорог, где моему взводу надлежало свернуть направо и пройти еще километров восемь до места.
Шел двенадцатый час ночи, когда мы остановились на привале. Взводу Мартова предстояло сделать еще километров пятнадцать. Коробов же рассчитывал попасть на свою заставу только к утру.
Рота сошла с дороги и расположилась на отдых. Солдаты, развязав вещевые мешки, «расправлялись» с консервами и сухарями.
И странное дело. О роте нельзя было сказать, что жила она очень дружно. Но теперь, когда ей пришлось разделиться, может быть, даже не надолго, на привале не было обычного оживления. Солдаты моего взвода растворились в двух других взводах и тихонько беседовали. Мы лежали на жесткой, выжженной солнцем траве за кюветом дороги. Мартов наказывал мне:
— Ты почаще звони нам, а в выходной приезжай. Мы с Ильей рядом будем, нам веселее.
— Вот какая дьявольщина, — заговорил молчавший до сих пор Коробов. — Ну, вы с Леней, допустим, заправские друзья. У вас мнения во всем сходятся, вы всегда вместе… Ясно, что вам не хочется расходиться. Но ведь я, почитай, слова доброго с тобой не говорил: все шутки да колкости, да и пришел ты к нам давно ли. А вот лежу теперь, и тоска какая-то наваливается, будто теряю что…
— Ну, расчувствовались, — перебил его Блашенко, одиноко сидевший в стороне, — барышни. Будто навек расстаются. Строиться! — скомандовал он и, резко поднявшись, пошел на дорогу.
Я выстроил свой взвод на повороте, ведущем в Блюменберг, и подал команду «шагом марш». Оставшаяся часть роты провожала нас взглядами. Блашенко, помахав рукой, крикнул:
— Счастливого пути!
Мы сразу взяли хороший темп и менее чем через полтора часа наша маленькая колонна остановилась перед аркой заставы в Блюменберге.
Застава находилась на юго-восточном склоне огромного пологого холма, по вершине которого проходила демаркационная линия. А ниже, у самого подножия холма, вдоль маленькой речки раскинулась деревня.
1
Дом, в котором расположилась застава, оказался просторным. Солдатская спальня, столовая и кухня поместились в нижнем этаже. Кроме того, здесь нашлась маленькая комната для связиста и побольше — для оружия. Ленинская комната и мое жилье — наверху.
А вот с досугом… В полку мы регулярно посещали кино, самодеятельные концерты, иногда приезжали артисты. Здесь не только не было всего этого, не было даже выходных дней. Увольнениями не очень баловали и в полку, но иногда солдаты ходили в город, знакомились с его достопримечательностями. Здесь некуда было ходить, ибо в деревне имелось только две «достопримечательности»: маслозавод и мельница.
В этих условиях одними уставными требованиями не обойдешься. Служба на линии будет настоящей проверкой сознательности и выдержки каждого солдата.
Со двора в распахнутое окно донеслись слова Таранчика:
— Сюда, сюда, голубчики! Вот та-ак. Смотри, Митя, они меня и по-русски понимают.
Он конвоировал троих мужчин, задержанных на линии. На посту у заставы стоял Митя Колесник. Он показал, куда следует направиться прибывшим.
Я пошел вниз разбираться с задержанными. Это были пожилые шахтеры из-под Нордхаузена. Документы у всех оказались исправными. Шли они в Западную Германию к родственникам, которых не видели несколько лет. У них даже имелось официальное разрешение на проезд туда и обратно. Однако на вопрос, почему они не воспользовались данным разрешением и не поехали через специальные таможенные пункты, худой немец в плаще и шляпе, отирая пот, ответил:
— Там очень далеко, господин лейтенант: потребуется много денег и времени. Придется исколесить пол-Германии.
— Но ведь вы знаете, что здесь нельзя переходить линию?
— Знаем, — с улыбкой подтвердил коренастый шахтер в синей рубашке с подвернутыми рукавами. Пиджак висел у него на руке. — Думали, удастся проскочить. Завтра утром мы бы уже пили кофе у своих родственников.
— Вперед умнее будете, — сказал третий, комкая в руках старенькую фуражку и обращаясь к коренастому. — Говорил вам, что сразу ехать надо, — не согласились. Теперь еще больше времени потеряем. Тебе все скорей надо…
Этот маленький, небрежно одетый человек, молчавший до сих пор, сердито начал корить своих спутников, не обращая внимания на их возражения, и замолчал только после того, как они были отпущены.
Я хотел вернуться к себе, но со двора позвал Колесник:
— Товарищ лейтенант, дедушка пришел.
«Дедушкой» мы называли Карла Редера, бургомистра села Блюменберг. Это был суетливый тощий старик с отвисающей складкой кожи у подбородка. Одевался он бедно, но всегда опрятно.
С Редером у нас установились довольно дружеские отношения с первого дня. Он был очень услужлив, не лишен чувства юмора, и это помогало ему быстро сблизиться с любым человеком.
Когда мы только пришли в Блюменберг, дел было, хоть отбавляй: принимать линию, устраивать людей, налаживать связь, оборудовать кухню, словом, всего не перечтешь. А как только связисты установили телефон, старший адъютант потребовал план расположения постов, интенданты — точные сведения о количестве людей, числящихся на довольствии, и т. п.
Вот в это-то трудное время к нам явился Карл Редер и предложил свои услуги. Помощь его оказалась очень кстати. Он разыскал и привел двух плотников и столяра, которые помогли соорудить стеллаж для пулеметов, кое-что сделали в столовой, кухне и складе для хранения продуктов.
Шел уже шестой час вечера, а мы еще не обедали.
Суп, правда, уже варился, но второе и третье не в чем было готовить. Карл Редер заметил мое замешательство и, прищурив глаз (что, как я узнал после, было признаком его самодовольства), спросил, в чем мы еще нуждаемся. Я с жаром начал объяснять ему, что нам нужны два бачка для приготовления пищи, что лучше всего найти бы их сегодня же. Подавая ему деньги для приобретения бачков, я как-то незаметно для себя назвал его товарищем. Старик сорвал шляпу, взъерошил на затылке седые волосы, страшно округлил глаза и прошипел:
— То-ва-рищ?! Какой я вам товарищ, господин лейтенант? Я — г о с п о д и н Редер, бургомистр этой деревни! Я еще не коммунист, чтобы называть меня товарищем!
Обескураженный, я стал перед ним искренне извиняться и объяснять, что это случилось непроизвольно, что я просто устал и заговорился. Редер слушал подчеркнуто серьезно. Когда у меня кончился весь запас красноречия, и я выжидательно уставился на собеседника, желая узнать, простил ли он меня, старик прыснул, потом до слез расхохотался, приговаривая сквозь смех:
— Вот это я вас пробрал! Вот пробрал!
Я не знал, что ему ответить и как вести себя. Редер взял у меня деньги, положил мне на плечо сухощавую руку и задушевно сказал:
— Господин лейтенант, сын вы мой! Не сердитесь на старика Редера за эту глупую шутку. Зовите меня господином, товарищем, или просто Редером, или даже стариком — как вам угодно — мне совершенно все равно. Господин я невелик, а товарищем еще, пожалуй, могу быть.
