Владимир Першанин - Последний бой штрафника

— Слава, пойдем, глянем, как сработали.

Вдвоем со старшим сержантом побежали к месту, откуда вели огонь. Рассматривали в бинокль переправу. Сколько было попаданий? Наверное, штуки три, не меньше. Один понтон исчез под водой. Соседние под его тяжестью, возможно, пробитые осколками, тоже притонули. Но цепочка наплавных емкостей, наверняка оборудованных переборками, продолжала связывать оба берега. По мосту осторожно двинулась пехота. С грузовиков, подъехавших к берегу, сбросили на воду плоскую посудину, следом за ней два понтона.

Я не имел дела с наплавными мостами и не знаю, насколько они прочны. Февралев, наверное, тоже. Мы успели выпустить штук по десять-двенадцать снарядов. Что-то повредили. Однако главной цели не добились. И что хуже всего, второй возможности вести такой интенсивный огонь нам не дадут. Немецкие артиллеристы сейчас наготове. Ждут появления танков, и вряд ли поможет, если мы уйдем влево-вправо. Местность позволяла маневрировать на участке шириной метров сто пятьдесят. Секунды, чтобы довернуть стволы орудий и поймать нас в прицел.

— Хреново сработали, Слава…

— Почему? Нормально. У нас же не гаубицы, а каждый понтон в длину метров семь.

— Перемещаемся правее. Больше трех-четырех выстрелов сделать не успеем. Лучше несколько подскоков.

Февралев согласно кивнул, и мы снова побежали к машинам. Со второй попытки успели выпустить девять снарядов, но нас уже поджидали. Последние выстрелы делали уходя, почти наугад. Зато болванки немецких орудий вспахивали землю и ломали деревья совсем рядом. Ну что, Бог троицу любит? Давай!

Давай! Емкое слово, а результат оказался паршивым. «Тридцатьчетверка» Славы Февралева горела. Болванка пробила лобовую броню возле курсового пулемета. Стрелок-радист погиб, заряжающему оторвало ступню. Старший сержант вместе с механиком-водителем едва успели его вытащить и отнести в сторону. Фрицы добили из гаубиц танк Февралева, досталось и нам. Крупные осколки пробили кожух орудия и надорвали гусеницу. Пока спешно гнали задним ходом, гусеница порвалась окончательно. Приехали!

Экипаж взялся за ремонт. Февралев и механик-водитель принесли раненого башнера. Его надо было срочно отправлять в санбат. Несмотря на жгут, из обрубка сочилась кровь. Старший сержант и механик, оба оглушенные, сидели и курили. Дать своих людей для эвакуации раненого я не мог. Рафик не имел достаточного опыта в ремонте, распоряжался я. Хорошо, хоть огонь прекратился. Механик Февралева, тоже старший сержант, не выдержав, поднялся:

— Отдохни, старшой. Без меня, гляжу, не обойдутся.

Приехал на джипе маленький комбат и майор из штаба полка. Комбат оглядел раненого и поцокал языком. Майор обошел «тридцатьчетверку», пощупал рукой пробитый кожух, откуда торчал осколок.

— Орудие повреждено?

— Исправно.

— Снаряды имеются?

— Так точно.

— Почему не ведете огонь?

Почему? Потому что стоим в лесу и ремонтируемся. Майор стал доказывать, что огонь можно вести и с закрытой позиции. Вместе с Легостаевым, сбросив телогрейки, мы тянули изо всех сил один конец гусеницы. Объяснять, что танковые орудия не предназначены для ведения навесного огня, не было времени. Но объяснять пришлось, потому что майор кричал о судьбе плацдарма и хватался за кобуру. Обычная реакция начальства в таких ситуациях, к которой я давно привык. Может, только поэтому не сорвался, а терпеливо объяснил:

— Товарищ майор. Для стрельбы с закрытой позиции нужна телефонная связь. Метров сто кабеля и два телефонных аппарата. У нас этого добра нет. Да не хватайтесь вы за кобуру! Надоело. Через полчаса ремонт закончим. Лучше отвезите раненого.

Вмешался маленький комбат Федор Матвеевич и сказал, что это разумно. Пока майор обдумывал дальнейшие действия, запищала рация. Меня вызывал командир роты. Хлынов интересовался, как идут дела. Майор вырвал трубку и пригрозил Хлынову трибуналом за срыв приказа.

— Твои ничего толком не сделали, оба танка навернулись. Было приказано прислать взвод, а не две машины.

Майор напирал со злостью, козырял неизвестным мне генералом. Хлынов пообещал прислать еще один танк. Потом все немного успокоились и даже сходили глянуть на переправу. Все же мы ее крепко побили. Половина моста была под водой, один из понтонов стоял торчком. Майор сказал, что если я удачно вложу еще пяток снарядов, то переправе конец. За ее уничтожение посулил орден.

Благодарить майора за обещание не стал. На джипе отправили в санчасть покалеченного башнера. Гусеницу натянули, проверили орудие, сделав пробный выстрел. Сели покурить на мокрую траву возле танка. Ветер снова разогнал облака, показалось солнце. Часы показывали половину второго, но казалось, что мы находимся здесь уже сутки. Кибалка, жмурясь от солнечных лучей, пробормотал:

— Неужели опять под снаряды лезть…

Он не спрашивал, а просто констатировал факт. Я ничего не ответил, и сержант, вздохнув, пожаловался:

— Перебьют нас всех до вечера. И целиться удобно. Солнышко борт освещает.

— Брось, Ленька, — попросил я. — Не наводи тоску.

Вскоре в сопровождении бойцов пехотного батальона прибыл Женя Пимкин со своим танком. Не слишком надеясь на опыт «шестимесячного» младшего лейтенанта, я предложил Февралеву сесть за прицел. Пимкин сразу надул от обиды губы, а Зима посмотрел на меня с выражением: «Ты, случаем, не заболел, взводный? Чудом живым выбрался, а он опять под снаряды зовет. Два раза чудес не бывает, расхлебывай сам».

И молча пошел прочь. С такой же молчаливостью я проглотил враждебную реакцию старшего сержанта. Зажрался ты, Февралев. Ну и черт с тобой! Объяснил тактику ведения огня Пимкину:

— Женя, двинешься в полсотне метрах справа от меня. Добивай ближний край переправы. Даешь задний ход сразу за мной. Никакой самодеятельности, понял?

— Так точно.

У Пимкина круглое лицо и пухлые детские губы. Он, как и я, учился в Саратове, но его танковое училище было номер три. Танкистов не хватает, и создаются новые училища. Был бы толк! Жене недавно исполнилось восемнадцать, он уверял, что закончил училище на «хорошо» и «отлично». Правда, боевые стрельбы за восемь месяцев проводились раза четыре. Плюс немного пострелял в запасном полку. Ладно, все мы набираемся опыта в бою. Если успеваем.

Мы сменили позицию и выскочили для ведения огня немного в стороне. Я выстрелил три раза. Ответный снаряд прошелестел совсем рядом. Второй врезался в землю, отрикошетил и ударил машину в бок. Мы гнали задним ходом под защиту деревьев. Пимкин замешкался. Он стрелял торопливо, мазал и непременно хотел поразить цель. В бою теряется чувство времени и ощущение опасности.

— Женька, назад! — крикнул я Легостаеву, но радист не успел передать приказ.

Танк младшего лейтенанта Пимкина, принявшего свой первый бой на Букринском плацдарме, получил снаряд в лобовую часть башни. Наверняка это была болванка калибра восемьдесят восемь. Литую «башню-гайку» сдвинуло мощным ударом. Я отчетливо видел происходящее, расстояние до машины Пимкина было совсем небольшое. Откинулся командирский люк. Еще одно попадание, и показавшаяся в люке верхушка шлема исчезла. Неуправляемая «тридцатьчетверка» разворачивалась, подставляя борт.

— Женька, назад! Полный ход.

Я снова кричал в микрофон рации, которую подсунул Вася Легостаев. «Тридцатьчетверка» младшего лейтенанта Пимкина катилась, как в замедленном фильме. Когда я выскочил и добежал до нее, из узкого отверстия между сорванной с погона башней и корпусом выбился язык пламени. Второй танк из моего взвода погибал у меня на глазах вместе со всем экипажем, оглушенным, контуженным сразу двумя попаданиями. Возможно, все четверо были уже мертвы.

Я дернул приоткрытый водительский люк. Дым из него не шел. Но машина изнутри освещалась желто-красным светом, как в кочегарке, где в замкнутом пространстве гудит и бьется пламя. В раскаленной топке находились люди, которых я хорошо знал. Все четверо — молодые ребята одного возраста с Пимкиным.

Огненный язык лизнул лицо, я отшатнулся. Пламя, скручиваясь в спираль, било из командирского люка и щели под башней. Я понял, что сейчас рванут снаряды, и побежал в сторону. Натолкнулся на Февралева, оба упали. Позади рвануло, сбросило на землю башню.

Огонь, вырвавшийся из железной утробы, взвился, выталкивая шапку черного маслянистого дыма. Продолжали взрываться снаряды, ручные гранаты. Выброшенная орудийная гильза, по-змеиному шипя, ударилась возле нас. Мы поднялись и побежали прочь.

Лезть вперед я пока не рискнул. Выждем с десяток минут. Отогнали машину немного подальше от горящего танка Жени Пимкина. Он служил хорошим ориентиром, в этот квадрат сыпались гаубичные снаряды. Опять курили, думая об одном и том же. Ребята поглядывали на меня, ожидая и не веря, что я снова поведу их обстреливать переправу. Февралев со своим механиком оставался с нами, хотя сидел немного поодаль.