Согласно карте мы сейчас находились строго на восток от лощины. От заминированного участка на берегу реки прямо на запад вела тропинка через заросли травы к опушке леса. Мы не пошли по тропинке, а стали пробиваться через высокую густую траву. Солнце стояло прямо над головой, раскаляя наши каски. У меня стучало в висках, от жары, но еще больше мучила трава. Приходилось рубить ее на уровне глаз, чтобы уберечь лицо от режущих краев. Я держался вплотную к Блонди и не хотел отрываться. Он был единственный человек, который проявил ко мне какое-то участие. Двое других заботились только о себе. Я вспомнил правило из курса начального обучения: на первом месте задание, на втором твои солдаты, а потом уже ты. Чепуха! Долл научил меня истине: на первом месте своя шкура, потом твой приятель, и наплевать на задание. Так было в этом первом патруле, и так было в течение всего года моей службы во Вьетнаме. Спросите любого, кто был там в шестьдесят восьмом и шестьдесят девятом годах. Если они скажут вам другое, значит, врут. Перед лицом возможной казни на электрическом стуле за совершенное мною я не стану лгать. Ложь мне не поможет.
Я не могу отвлечься от условий, в которых пишу. Решетка камеры в трех футах от меня, и мой тюремщик стоит на страже, пока я пишу. Иногда трудно сосредоточиться на том первом патруле и на всем, что потом последовало. Это кажется мне теперь таким нереальным. Единственная реальность для меня — это предстоящий суд. И все же мне нужен строгий взгляд тюремщика, который не может скрыть ненависти ко мне. К счастью, он бессилен мне помешать. Итак, я продолжаю.
Мы достигли опушки леса без приключений. Медленно, с трудом пробивались через заросли травы, усталые как собаки от жары и душевного напряжения, постоянно настороже в ожидании противника. Пока не встретился мальчик на берегу реки, патруль был самым обычным. Мы испытывали только физические трудности. Но убийство мальчика подействовало на меня гораздо сильнее, чем телесные страдания. А внезапная гибель Старика и первая встреча с противником только усилили напряжение. Меня сковал страх перед противником и растущее беспокойство за товарищей по патрулю.
Перейдя реку, мы оказались на территории противника, на его поле, только это была скорее игра в прятки, чем в бейсбол. В приюте, когда мои товарищи прятались, а я должен был их искать, я в напряжении ждал неожиданного. Но когда я прятался, напряжение спадало, потому что я мог наблюдать за искавшим из своего укрытия. На войне я быстро постиг, что всегда ищу, а противник прячется, наблюдает и ловит момент, чтобы застигнуть меня врасплох. За этот долгий год я никак не мог привыкнуть к такому положению, но никогда у меня не были так натянуты нервы, как в этом первом патруле.
Когда мы наконец остановились на опушке леса и бухнулись на землю отдохнуть и перекусить в тени, я уже превратился в сплошной комок нервов. Хотя уже больше семи часов у меня во рту не было ничего, кроме чашки кофе, я едва смог проглотить два кусочка из своего сухого пайка. Зато осушил почти половину фляги, и часть воды стекла по подбородку под рубашку. Я сразу почувствовал облегчение, внутреннее и внешнее.
Остальные ели с большим желанием, особенно капрал Томас, который не терял аппетита ни при каких обстоятельствах. Блонди, почувствовав мое состояние, предложил мне единственное в этих условиях лекарство — еще одну сигарету с марихуаной, всю для меня. Я был ему очень благодарен. Докурив, я размяк, как тряпичная кукла, но внимание мое обострилось. Я с интересом наблюдал за капралом Энди Доллом. Он разглядывал нас с выражением презрения на лице, не наслаждался отдыхом на траве, и мы, остолопы, были ему ни к чему, только раздражали. Капрал Томас сидел в стороне, откинув голову на ствол дерева и закрыв глаза.
Блонди дружелюбно толкнул меня и усмехнулся:
— Тридцать один с половиной день, и потом рай.
Я рассмеялся.
— Курите, курите, — проворчал Долл, — и пуля гука сразу отправит вас в рай!
— Хочешь травки, дружище Энди? Она тебя смягчит.
— Я не такой дурак.
— Конечно, ты не дурак. Ты охотник за трофеями.
— Что ты хочешь сказать?
— Что ты сделаешь с пальцем чарли? Заткнешь им задницу?
— Придержи язык, болван. Я еще могу тебе очень скоро понадобиться.
— Как понадобился Старику?
— Старик в раю.
— Аминь.
— Бросьте! — вмешался капрал Томас.
Он достал карту и расстелил ее на земле. Вместе с Доллом они стали изучать и обсуждать маршрут через лес к лощине. Томас предложил двинуться на юг, а потом свернуть направо, чтобы подойти к лощине сбоку. Долл возражал, потому что пришлось бы лишний час пробираться лесом. Он был за то, чтобы идти к лощине напрямик. Томас не соглашался, но не мог объяснить почему. Никто из них не знал, где скрывается противник в этом лесу, если он там есть, но Томас настаивал на своем и требовал, чтобы Долл согласился с его планом, как соглашался с сержантом Стоуном. Так должен был поступить «второй номер», которым теперь стал Долл. Однако он не мог поддакивать Томасу. Он оспаривал его мнение, не выступая открыто против его власти, но Томас знал его достаточно хорошо и понимал, что за этим кроется. Он все еще испытывал сильную досаду оттого, что Долл перехватил инициативу, после того как разнесло на части Старика. Томас твердо решил заставить Долла признать его власть, а Долл точно так же решил поставить ее под сомнение. Борьба была неравная. На стороне Томаса была только храбрость, а она не могла сравниться с проницательностью Долла.
Прислушиваясь к их перепалке, я подумал, что, если бы у меня было право выбора, я предпочел бы следовать за Доллом. Мне не по душе были личные качества капрала Энди Долла. Это был прирожденный убийца, но вместе с тем он был осторожен и сумел выжить, а мне отчаянно хотелось остаться в живых.
К тому времени, меньше чем за восемь часов патрулирования, я стал свидетелем нелепой смерти мальчика, нелепой смерти его убийцы и тоже нелепой смерти неизвестного врага, которого мы фамильярно называли чарли. Все это представлялось мне ужасным безумием, тем более что я был готов следовать инстинктам незнакомого человека, который отпилил палец у мертвого.
И вот такую мерзость я вынужден был терпеть в тот день и во все дни моего пребывания на войне. Я вспомнил как однажды читал, что человеку необязательно съесть дерьмо, чтобы узнать, что оно невкусное, и поверил этому. Но больше не верю. Все зависит от человека.
В тот момент, если бы это было в моих силах, я поставил бы во главе патруля какого-нибудь генерала — нет, самого президента. Что знает президент, сидя в тиши своей овальной комнаты о том, как жрать дерьмо своей войны? Хотел бы я, чтобы он ощутил отвратительный вкус, какой я чувствую во рту.
Таковы были мои дурацкие мысли, когда я размышлял о нелепости своей жизни в этом тихом, тенистом лесу, где таятся маленькие люди в черных пижамах, готовые меня убить. У них было правое дело — у меня ничего.
Обсуждение нашего маршрута через лес кончилось тем, что Томас неохотно согласился с мнением Долла, но лишь потому, что мы не укладывались в сроки. Итак, мы направились прямо в лощину. Долл вызвался идти впереди, и Томас на этот раз охотно согласился. Быть вторым номером было спокойнее. Ведущий всегда подвергается большей опасности. Это доказал сержант Стоун. Но, думаю, у Томаса была другая цель. Если бы мы в чем-то не справились с задачей, рассчитывал он, то ответственность легла бы на Долла. Бедняга не подумал, что начальником патруля официально числится он и, что бы ни случилось, отвечать будет именно он. Выкуренная травка не обострила его ум, только чувства. А этого ему и надо было.
Лучи света, пробивавшиеся сквозь листву деревьев, создавали ряд завес, через которые трудно было смотреть вперед. Это сияние утомляло глаза. Я стиснул зубы и сосредоточил все свое внимание на лежащей впереди местности. Голова была ясная, но я дрожал от волнения. Травка переставала действовать. Тем не менее я упорно тащился вперед, не позволяя себе расслабляться от света и теней леса. На деревьях было полно птиц, и каждая издавала свои трели. Они громко отдавались у меня в ушах, усиливая напряжение. Я не мог заставить их замолчать. Травка обостряла слух. Такое же влияние она оказывала и на Томаса. Чуть ли не с каждым шагом его голова дергалась то вправо, то влево на звук шелестящих листьев или крик птицы. Он нервничал, и это передавалось другим. Меня пугало жужжание насекомых вокруг головы, и звук наших шагов казался слишком громким. На Блонди, похоже, тоже действовали лесные звуки.
Только Долла, казалось, они не тревожили. Он твердо шагал вперед, все дальше отрываясь от нас, пока Томас не приказал ему замедлить шаг. Долл остановился и поглядел назад. Какая-то птица с визгливым криком перелетела через нашу дорогу и скрылась в листве. Справа раздался звук треснувшей ветки. Мы все услышали его и остановились как вкопанные. Звук доносился из зарослей. В колючем кустарнике что-то зашевелилось. Томас среагировал быстрее всех, бросившись ничком на землю. Блонди и я упали рядом. Долл остался на ногах, только присел, направив винтовку на кусты. Оттуда раздался громкий треск. Долл открыл стрельбу, поливая огнем кусты. Томас стрелял короткими очередями. Блонди и я не стреляли, не видя, во что целиться. Послышался странный храп и стон. Кусты затряслись как живые. Долл выпустил весь магазин. Прорываясь сквозь заросли, из кустов вышел буйвол. Он шатался, из его большой головы лилась кровь. Томас разрядил весь магазин прямо ему в глаза. Буйвол рухнул на землю в шести футах от нас. Его тонкие ноги дернулись в предсмертной судороге, точно так же, как ноги того мальчика на берегу реки. Мы испытали огромное чувство облегчения.
