тридцать три!
Теперь уже ничего не изменить. Полетели ангелы кары небесной, сокрушая воздух пламенем и гулом, соизмеримыми с тысячью громов и молний, освежающих майские вечера в весенних парках и дворах. Но тогда был август две тысячи пятнадцатого, раскалённый жарким солнцем последний месяц лета.
А на расстоянии в десять тысяч метров от батареи в сторону Донецка двигалась колонна противника из шести реактивных систем залпового огня и двух грузовиков с боезапасом. Двигалась, чтобы удобно расположиться за терриконами и прицельно-методично начать убивать спящее население города-миллионника, в котором, помимо дислоцирующихся на окраинах воинских частей и блокпостов, жили простые мирные люди: старики, женщины, дети.
Там в этот час мирно спали семьи многих, кто в данную минуту подавал снаряды, заряжал и наводил орудия, корректировал огонь и отдавал команды. За их спинами не было Москвы, но отступать ни одному из них уже было некуда.
– Расчётам! Десять беглым по мере заряжания! Огонь! Огонь, пацаны! – надрывным криком отдавал приказы комбат Лёха.
И пошла канитель, отражаясь эхом от гранитных скал по ушам батарейцев, оглушённых напрочь работой собственных орудий. Заряжающие, заливаясь потом и подгоняемые командирами расчётов, спотыкаясь о стреляные гильзы, то и дело ослепляемые яркими огненными вспышками из стволов, спешно подносили снаряды и гильзы к казённикам, через мгновение вновь и вновь возвращаясь с очередной порцией смерти. Через минуту-другую в резко наступившей тишине послышался уже спокойный голос комбата:
– Отбой орудиям! В укрытие, братва!
И снова Бурый по пути к яме успел пошутить:
– Будем слушать «Спокойной ночи, малыши» в исполнении украинской арт-филармонии.
Бойцы, не особенно поспешая, побрели к буссоли, рядом с которой была вырыта неглубокая землянка, покрытая двумя слоями толстых брёвен. У входа в укрытие сидел Лёха, разговаривая по рации с «глазами» – корректировщиками огня на передовой.
– Вот, парни, – закуривая папиросу и уже поудобнее располагаясь среди бойцов в землянке, весело начал Лёха, – батарею БМ-21 мы сейчас накрыли. Там огня столько, хоть за сто метров прикуривай. Амиго с Батей говорят, что процентов на девяносто накрыли бандерлогов поганых.
Народ, затягиваясь куревом, одобрительно загудел басами, одновременно с тревогой прислушиваясь к отдалённым взрывам ответной работы украинской артиллерии.
* * *
Корректировщики, неделю пронаблюдав за передвижениями техники противника, передав точные координаты и убедившись в хороших результатах работы батареи, прибыли на огневую. Утомлённый взгляд над впалыми щеками на пропитанных пылью и до черноты загоревших лицах, изнурённых длительной и рискованной боевой работой под палящим солнцем, говорил об огромном желании мужчин просто упасть в тени и отрешиться от суеты окружающего бытия глубочайшим сном. В широких маскировочных комбинезонах со свалявшейся бахромой они напоминали трёх леших из сказочного леса, пугая двух непрестанно крестившихся и причитающих бабулек, стоявших за плетнём небольшого хуторка вдоль просёлочной дорожки.
– Ну и что мы там намолотили за неделю, пацаны? Интересно хоть разок посмотреть, как ложатся наши фугасы, – нетерпеливым тоном спросил комбат Лёха, сидя с голым торсом на пустом ящике из-под снарядов и подшивая свежий подворотничок.
– Это поначалу весело, – выбросив окурок, ответил всегда неторопливый Формил и, открыв журнал наблюдений, продолжил: – А когда полежишь в горизонтальном положении три-четыре дня, то всё проклянёшь.
– Ага. Летом ещё куда ни шло, если дождя нет. В снегу совсем мало радостного, – включился в разговор Саня, которого вся батарея с самого начала формирования части вполне заслуженно именовала Батей. – Помню, как в первый раз меня Амиго зимой оставил в наблюдении на ночь. Так к утру метра полтора навалило, что откапывать пришлось.
– Да ладно вам, братва, на боекомплект не ездим, в наряды ходим меньше всех. Ну, бывает, что и под дождичком лежим, и в снегу в памперсах. Но вы слышали, чтобы из разведки хоть кто-то добровольно уходил? – высказался наконец Амиго, уже более года воевавший на Донбассе, приехав добровольцем из Рязани.
– И то верно, – за всех согласился Батя.
– Намолотили, комбат, мы хорошо. В штаб дивизиона отчёты каждый день отправляли, – листая страницы журнала боевых действий, начал отвечать старший группы Формил. – Попадания почти каждый день больше семидесяти процентов, а ту колонну «Градов» под Гранитным в пух и прах с первого залпа расколошматили. Беглым огнём вы уже просто рвали недобитый хлам. Беготни не видно было. Наверное, в живых не осталось никого.
– Это здорово! – удовлетворённо проговорил лейтенант, зубами отгрызая нитку от подшитого подворотничка на застиранном, выцветшем кителе и любуясь проделанной работой. – Это очень хорошо. Значит, не зря мы тут загораем. Хорошая стрельба при удачной корректировке огня всегда неплохой результат приносит. Одно без другого не может работать. Швейная иголка без нитки не пришьёт пуговицу, как и нитка без иглы бесполезная в этом деле ерунда получается.
Алексей был связан с вооружёнными силами не более, чем многие парни, встретившие призывной возраст ещё в Советском Союзе, где было недостойным не служить. Как и большинство добровольцев, создавших костяк ополчения Новороссии, он работал в мирной стране на шахте, растил сына и строил планы на будущее. Война изменила привычный образ жизни и прописанный сценарий семейного счастья, как и судьбы сотен тысяч жителей Донецка, Макеевки, Горловки, Енакиево, других городов и сёл Донбасса. Войну он начинал с обычного заряжающего, как и большинство артиллеристов, однако уже через полгода боевых действий взял под командование батарею гаубиц Д-ЗО, чему был не просто рад, но и всемерно старался соответствовать высокому званию офицера. И это у него получалось безупречно. Солдаты заслуженно уважали лейтенанта Алексея Фурсова.
У Сани Бати всё оказалось намного трагичнее. Война вынудила его добровольно оставить врагу дом, хозяйство и всё нажитое и просто бежать на территорию Донецкой Народной Республики, буквально за считаные минуты до ареста уйдя из-под носа офицеров контрразведки Украины. Уже несколько месяцев спустя вся семья воссоединилась в районном посёлке, где дислоцировался гаубичный артдивизион мотострелковой бригады армии ДНР. А там и муж единственной дочери также пошёл служить с тестем в одну батарею. Пришлось снова влезать в солдатскую гимнастёрку спустя почти тридцать лет после службы на Байкало-Амурской магистрали. Главное – надо было многому учиться заново. Особенно учиться воевать, чему способствовала жёсткая самодисциплина Александра, воспитанная нелёгкой жизнью человека, оставшегося рано без отца и взвалившего на свои плечи воспитание младших сестёр. Любое дело, за которое брался Батя, буквально горело в его руках, он показывал мастерство в любой сфере – от иголки с ниткой до восстановления разной бытовой техники и машин с двигателем внутреннего сгорания. Его самодельный вещевой мешок, с которым он отправлялся в разведку, способен был вмещать в себя определённо всё, что могло пригодиться на задании, без увеличения в объёме
