Александр вытащил из-под койки ящик, поставил на стол:
– Ешьте, пожалуйста. Из дому получил.
Холодов нахмурился, потом махнул рукой, взял яблоко.
– Чудесные! Наверное, сестра прислала? Да?
– Ленка вот эти перчатки связала. – И Александр достал из кармана шубы мягкие перчатки.
Холодов с задумчивой улыбкой мял их в руках.
Александр набил его карманы яблоками, вышел проводить на крыльцо.
– Это память о Волге, – сказал Холодов. – Будете писать своим, от меня поклон… Ведь земляки!
Взвихривая снег, машина покатила за околицу. Александр постоял, пока не исчез ее красный хвостовой огонь, потом вернулся в комнату, одарил яблоками товарищей. В эту ночь он долго не мог заснуть, растревоженный встречей с Холодовым.
Рано утром получил приказ готовиться к походу. Под вечер батальон снялся и вышел на железную дорогу. Через сутки выгрузились на предпоследней перед границей станции и маршем, в составе батальона, перешли на новые позиции.
Утром Вениамин Ясаков в паре с Абзалом Галимовым встал в дозор у опушки леса.
– Ай, Ясак, Ясак, какая земля наша громадная! – сказал Галимов, жмуря тигриные глаза. – Дальний Восток и вот этот край!
С этого дня и началась особая, пограничная жизнь, полная таинственности и настороженности.
В Москву, на первомайский парад, поехал Александр Крупнов со своим батальоном. Интендант выдал бойцам новое обмундирование взамен старого.
В вагоне, как только поезд тронулся, Ясаков распаковал ящик.
– Удружил нам интендант! Консервы, компот. Эге!
На самом дне лежал узелок с приколотой к нему запиской: «Поручение дорогим орлам от интендантской крысы: смело развяжите узел – в нем взрывчатых веществ нет, а есть только горючее и туфли. Горючее выпейте, подкрепив свое пошатнувшееся здоровье. Туфли снесите моей сестре Лине, которая живет в доме № 20 по Тверской-Ямской да вдоль по Питерской. Передайте боевой привет Москве от интенданта 3 ранга».
Красноармейцы засмеялись, но тут же умолкли под строгим взглядом сержанта. Александр вертел в руках литровку, хмурился, и желваки вспухали под тугой кожей на его челюстях. Ясаков, как бы нечаянно, закрыл окно.
Александр отдал бутылку Ясакову, подошел к двери теплушки. Провожая взглядом залитые вешними водами низины и леса в первой зелени, он вспоминал Волгу, и сильно хотелось ему простого, но невозможного теперь счастья: побывать дома. В финскую кампанию тоска по дому не так сильно давила сердце. Тогда верилось в скорое возвращение. Теперь уже не было надежды: его сделали сержантом, учтя боевой опыт. А вдруг всю жизнь служить! И не было желания подавлять эту горячую тоску по родному гнезду. Хотя бы на один час домой! Повидать родных. Он прислонился плечом к приоткрытой двери теплушки. Тень поезда гасила солнечные краски на полях, дым обволакивал деревья…
Мечты его настойчиво кружили вокруг Веры, и губы ее манили к себе томительно. Это было страшно, как преступление: ее любит брат. Но что-то подсказывало Александру, что любовь Михаила необидчивая, безнадежная и потому неуязвимая. Пожалуй, самое главное, что привязывало Александра к Вере, было ее сиротство, тихий нрав, скрытность, за которой таилось так много недосказанного, доброго и прекрасного. Он воображал, как они с Верой заживут в родном доме со стариками, станут воспитывать Женю и Костю. Вера – учительница, скромная, любимая в семье Крупновых, он – обер-мастер, учит ремеслу Женю. Вечерами в их дом приходят сталевары, Рэм, Веня…
Он не говорил Вере о своих чувствах к ней, сам еще не зная, как он любит ее: как сестру или женщину. Временами все же казалось, что она – не случайна в жизни Михаила.
Александр вернулся к бойцам. На ящике был собран обед. Медленно жевал Александр хлеб, вслушиваясь в степенный говор красноармейцев, лежавших на нарах. Им тоже хочется домой, особенно Ясакову.
– Вам, Александр Денисович, да еще Абзалу чего скучать по дому? – говорил Ясаков. – Холостые, неженатые, ребята тороватые. Вот Варсонофий Соколов, тот, наверное, горючей тоской исходит по своей хохлушке. Верно, Варсонофий?
– Не разобрался я еще в семейной жизни. На станции встретит – не узнаю.
– Затянем, братцы, нашу волжскую, – предложил Александр. – Начинай, Абзал.
Галимов спрыгнул на пол по-кошачьи ловко и легко, приподнял полудужья черных бровей, чуть скривил рот и затянул:
– Эх, да вни-и-из по ма-а-а-тушке по Волге… – Тянул он так длинно, будто плыл от Казани до Астрахани.
– По широкому, братцы, раздолью, – подкрепил Абзала сердитым голосом Соколов.
А когда вплелись голоса Ясакова и Крупнова, Абзал передохнул, и под конец куплета тонкой струной зазвенел его тенор. Теперь пели тише, задушевнее, зажмурившись, опустив головы…
На разъезде Полесье встретила Соколова плотненькая жена – та самая Катерина, с которой гулял он зимой. Бойцы оставили молодых и стояли на перроне, пока не подали паровоз. Катерина вышла из вагона румяная и смущенно-счастливая.
А как тронулся поезд, Соколов вскоре уснул. Товарищи его долго возились на нарах.
– Жестко спать! – жаловался Абзал Галимов.
– На голой земле ты никогда не валялся, в грязи не леживал. Вот и трудно… – возразил Ясаков.
– Честное казанское слово, земля мягче!
– Спите! – проворчал Крупнов.
Все умолкли, но спустя некоторое время Вениамин нарушил покой тяжелым вздохом:
– Эх-хо-хо, а моя Марфутка не догадалась бы выйти хотя бы на десять минут на станцию.
Потом снова тишина да равномерный стук колес.
– А кто понесет туфли к этой самой сестре интенданта? – спросил Галимов.
– Я, – отозвался Крупнов.
– Вы? Гм. Я ведь холостой.
– Я тоже неженатый.
– Зря, женился бы дома, теперь не мешал бы мне.
Опять тишина, потом голос Ясакова:
– Раздумаешься – скучно служить, братцы.
– Теперь дома хорошо!.. Но присяга… Так надо. Все тяжелое – надо, чтоб войны не было, – сказал Галимов.
– Я робкий и жалостливый, Абзал. Истреблял жалость боксом – не вышло. И как я буду стрелять в человека? Не знаю…
В Москве их поместили в Чернышевских казармах – тут формировался для парада сводный полк Западного военного округа. До парада оставалось несколько дней, и все это время тренировались то в составе роты, то в составе батальона и полка. И как ни дружно и ни слаженно ходили, поворачивались, кричали «ура», генерал был недоволен ими. Недоволен он был еще и тем, что среди рослых солдат оказалось несколько человек маленьких. Сам же генерал Кошкаровский был среди всех едва ли не самого маленького роста, но такой осанистый, так пронзительно глядел острыми глазами, так лихо были подкручены его черные усы, до того ладно облегал мундир полное тело, что казалось, он и родился настоящим генералом, а другие генералы в сравнении с ним – какое-то отклонение от нормы.
Проходя перед строем, генерал остановился перед Галимовым, измерил его взглядом, спросил полковника:
– Это чей же недоросток?
Галимов вскинул голову: он плохо понимал сейчас, что говорят о нем. «Халхин-Гол» – расслышал он. Ему велели выйти из строя. Сделал он это так ловко владея каждым мускулом своего крупного тела, что генерал смягчился.
Генерал пощупал его широкие плечи, попробовал взять винтовку и не мог: намертво застыла она в железной рука Абзала.
– Ну что? – спросил генерал, улыбаясь, все еще пытаясь вырвать винтовку.
– Товарищ генерал, я могу любого длинного побороть.
Генерал остановился перед Ясаковым и Крупновым.
– Вот эти два красавца и понесут знамена дивизии, – сказал он сопровождавшему его полковнику.
После смотра 30 апреля вечером Александр Крупнов, завернув туфли в бумагу, поехал на Тверскую-Ямскую. На редкость был теплый вечер. Москва шумела тем постоянным неумолкающим гулом, который создавал впечатление неспадающего рабочего веселого напряжения. Всюду попадались люди с покупками, слышались разговоры о празднике.
Двери в общую квартиру открыла молодая женщина в халате, одна половина головы была завита, другой еще не коснулись щипцы, которые держала женщина в руке. Это и была сестра интенданта.
Она провела его в маленькую комнату, пригласила сесть на жесткий диван.
– Может быть, вина?
– Мне и так весело.
– Еще бы! Такой молодец!
Он пил воду и исподлобья посматривал на хозяйку, выжидательно стоявшую перед ним. Была она лет двадцати пяти, полная, красивыми бараньими глазами смахивала на своего брата.
Александр подал ей туфли, она всплеснула руками.
– Он с ума сходит. Мне что, прикажете коллекцию делать из обуви? Подумайте, третья пара. Он лишен юмора! Вы заводите радиолу, а я пока закончу свой туалет.
Женщина ушла на кухню к газовой плите, а Крупнов принялся рассматривать книги на этажерке. После каждого вновь завитого локона женщина заглядывала в комнату, предлагала то альбом, то карты.
