— Потом, потом прогонишь, когда канал будет у нас позади, — возразил Вагин.
— Отставку не принимаем, — шутя поддержал его Верба, и было похоже, что они заранее все обговорили.
Когда полк стоял на отдыхе, Верба, подчиняясь Бугрину, отправился в армейский госпиталь. Но сегодня во второй половине дня ему стало известно, что полк снова поднят на штурм. И Верба сбежал из госпиталя. Длинными показались ему улицы, когда он добирался до штаба полка, а оттуда вместе с Вагиным — на рубеж атаки.
— Прошу сообщить решение, — обратился он к Корюкову.
Максим развернул карту.
— Первый штурмовой отряд овладевает мостом и двигается дальше на объект «сто пятьдесят три». Второй и третий штурмовые отряды отвлекают на себя внимание противника справа, остальные слева форсируют канал на подручных средствах, затем штурмуют указанные им объекты за каналом. Начало… — Корюков посмотрел на часы. — Начало по залпу «катюши».
— Все ясно. Главный удар наносит первый отряд. Понятливые мы солдаты, а? — спросил Вагин. — Пойдем, Петрович, посмотрим, что там делается…
Зашумели залпы «катюш», загремели орудия прямой наводки. От сотрясения закачался потолок первого этажа, и в подвал повалились искры, угли, головешки. А с площади уже неслось:
— Вперед! Вперед!..
Это артиллеристы выкатывали орудия на прямую наводку.
Придерживая прихрамывающего Вагина под руку, Максим поднялся на лестничную площадку. А Верба в это время уже бежал за танком, который воспламенился перед самым носом. На глазах Вербы языки огня взвились над башней, над моторной группой, но экипаж танка продолжал действовать: из ствола орудия вылетали вспышки выстрелов, искрились стволы танковых пулеметов. За танками бежали автоматчики первого отряда. Верба пытался повернуть их — спасти экипаж горящего танка, но они и не глядели в ту сторону, будто потеряли за время отсутствия замполита чувство боевой дружбы.
— Вперед! Вперед! — кричали командиры.
И горящий танк вместе с автоматчиками ворвался на мост. Взрывная волна фаустпатрона смахнула кого-то с моста, кто-то мелькнул в воздухе над перилами, и острые огненные клыки взрыва, казалось, рассекли его на лету. Но танк уже проскочил мост и, как огненный таран, пробив железные ворота над аркой высокого углового корпуса, врезался в глубь двора.
— Ура! — покатилось над каналом. — Мост взят!
И только теперь над стенами домов, в окнах, из разных дыр, проломов, освещенных пожарами по ту сторону канала, показались белые флаги. Много флагов. Они забелели над люками канализации и той улицы, по которой Корюков планировал прорваться к имперской канцелярии.
Белые флаги остановили полк.
Теперь, когда обозначился прорыв последнего перед имперской канцелярией оборонительного пояса, генерал Кребс дал сигнал своим помощникам просить русских пропустить немецких парламентеров. Огонь на этом участке был прекращен.
Вышедшие на средину улицы немецкие парламентеры во главе с начальником генерального штаба Кребсом были удивлены, когда увидели, что на территории, которую они считали своей, к ним подошел русский солдат и предложил показать дорогу к ближайшему штабу.
Это был Леонид Прудников. Его оставил здесь Николай Туров, а сам ушел дальше, к имперской канцелярии.
Глава седьмая
КРУТЫЕ ПОВОРОТЫ
1
После вечерней «артиллерийской зорьки» генерал Бугрин заехал в политотдел армии поужинать. Его ждал друг юности, известный писатель Всеволод Вишневский.
В самый разгар ужина дежурный попросил Бугрина подойти к телефону.
— Москва?
— Нет, с наблюдательного пункта.
Бугрин прошел в комнату дежурного.
— Слушаю, — сказал он, взяв телефонную трубку.
— Какой-то генерал Кребс с белым флагом. Просится к вам на прием. У него пакет от Геббельса и Бормана.
— Хорошо. Сейчас буду на КП. Проведите его туда.
Бугрин пытался уехать незаметно, но Всеволод Вишневский перехватил его у выхода и со своей всегдашней хитринкой спросил:
— Что это за дезертирство?
— Вот что, Всеволод… Явился с белым флагом начальник генерального штаба немецкой армии генерал Кребс. Если хочешь, едем вместе…
— Готов, — ответил Вишневский и похлопал себя по карманам, туго набитым блокнотами: он всегда был «вооружен».
— В таком случае садись в машину.
К ним присоединились еще два московских журналиста.
По улицам стлался дым. С неба валился пепел, местами перед фарами кружились красные, будто пропитанные кровью, клубы кирпичной пыли. Вскоре на стеклах машины заиграли блики пожаров Тиргартена.
У командного пункта, перемещенного сегодня вечером ближе к переднему краю, дымились развалины.
— Обстановка не для встреч с парламентерами, — заметил Вишневский, глядя на запыленный пол и разбитые стекла помещения, занятого под командный пункт.
— Сойдет, — сказал Бугрин. Выслушав доклад дежурного на КП о прибытии Кребса, приказал: — Ведите его сюда.
Генерал Кребс, сухой, сгорбленный, с позеленевшим лицом, устало переступил порог, приглядываясь к Бугрину и стараясь припомнить: тот ли это генерал Бугрин, которого он знал по фотографиям в дни разгрома немцев под Сталинградом.
Кребс протянул Бугрину пакет с завещанием Гитлера и письмом Геббельса:
— Генерал Кребс. Имею честь представиться по поручению нового германского правительства.
— Дайте ему стул, — сказал Бугрин. Взглянув на завещание, с которым был уже знаком, он стал читать письмо Геббельса.
«Советскому командованию, — говорилось в письме. — Мы уполномочиваем генерала Ганса Кребса в следующем… (ниже шел перечень полномочий). Мы сообщаем вождю советского народа, что сегодня в 15 часов 30 минут по собственной воле ушел из жизни фюрер. На основании законного права фюрер в составленном им завещании всю свою власть передал Деницу, мне и Борману. Я уполномочен Борманом установить связь с вождем советского народа. Эта связь необходима для мирных переговоров между державами, у которых наибольшие потери.
Геббельс».
Выждав, когда Бугрин окончит читать, Кребс произнес:
— Буду говорить особо секретно: вы первый иностранец, которому я сообщаю о том, что тридцатого апреля Гитлер покончил самоубийством.
— Мы это знаем, — заметил Бугрин. — Где сейчас Гиммлер и что он делает?
— Гиммлер — предатель. Он давно задумал заключить сепаратный мир с западными державами. Это одна из причин самоубийства фюрера. Перед смертью фюрер искал повод для заключения мира в первую очередь с Россией.
— Свежо предание, да верится с трудом.
— Война Германией проиграна. Правительство решило просить советское командование о перемирии.
— Поздно спохватились.
— Мне поручено начать переговоры об условиях капитуляции.
— Никаких условий, — перебил Кребса Бугрин, — только безоговорочная капитуляция!
Кребс, помолчав, сказал:
— Невозможно принять решение о полной капитуляции без сообщения Деницу всех обстоятельств.
— Но вы, кажется, уже послали Деницу завещание Гитлера, — вскользь заметил Бугрин.
Это должно было насторожить Кребса, но он сделал вид, что ничего не знает, и ответил:
— Для Деница это будет полной неожиданностью. Ему еще неизвестно о завещании. — Прикинувшись, что раздумывает, он сказал осторожно: — Я склонен опасаться, как бы не образовалось другое правительство, которое пойдет против предсмертных решений фюрера. Я слушал радио Стокгольма. Мне показалось: переговоры Гиммлера с союзниками зашли уже далеко… Мы предпочитаем вести переговоры с Россией.
— Я так и понял ваш ход. — Бугрин намекал, что хитрость гитлеровского генерала разгадана.
Но Кребс невозмутимо продолжал:
— Мы просим признать новое правительство и начать переговоры в Берлине тотчас же, как только прибудет Дениц.
— Пожалуй, он не будет спешить в Берлин. Проще говоря, вы просите прекратить огонь в Берлине на длительное время. Не правда ли? — спросил Бугрин.
— Мы просим признать новое правительство до полной капитуляции, — повторил Кребс.
На переговоры ушел час. Содержание письма Геббельса и смысл разговора с Кребсом Бугрин передал по телефону в штаб фронта.
Наше командование не сомневалось, что в конце войны фашистские главари задумали осуществить свой план столкновения советских войск с американскими и английскими: на Западе уже начались переговоры о сепаратном мире с Германией. Необходимо было сохранять спокойствие и огромную выдержку, несмотря на то, что, казалось бы, еще один удар советских войск по центру Берлина, и фашистское гнездо будет раздавлено. Но этот удар был связан неизбежно с большими потерями, и в первую очередь для немецкого народа. Поэтому все советские воины, от рядового солдата до Верховного Главнокомандующего, честно и серьезно относились к каждому сигналу со стороны немецких войск, к каждому белому флажку, выброшенному населением. Они щадили врага, чтобы не допустить бессмысленного кровопролития: на злобные выстрелы в час прекращения огня отвечали молчанием, на коварную хитрость в переговорах — открытой правдой.
