Ознакомительная версия.
Помыв посуду, она выводит Фредерика во дворик, как всегда в это время дня, и он сидит, по-прежнему в слюнявнике, и глядит в никуда. Завтра она снова покажет ему птиц на картинке.
Осень, над городом летят огромные стаи скворцов. Иногда при виде их Фредерик вроде бы оживляется, вроде бы слушает, как хлопают, хлопают, хлопают их крылья.
Покуда она глядит через ряд деревьев на большую пустую стоянку, что-то темное проносится в ореоле фонаря. Пропадает, возникает снова и внезапно бесшумно садится на перила меньше чем в двух метрах от них.
Это сова. Размером с ребенка. Она крутит головой и моргает желтыми глазами. Первая мысль: «Она прилетела за мной».
Фредерик выпрямляется.
Сова что-то услышала. Несколько мгновений она сосредоточенно слушает. Фредерик смотрит не отрываясь.
Тут сова взлетает: три громких взмаха, и вот уже ее нет.
– Ты видел ее? Ты видел ее, Фредде?
Он по-прежнему не отрываясь глядит в темноту. Однако там ничего нет: только качается на ветке полиэтиленовый пакет да горят десятки сфер искусственного света на автомобильной стоянке.
– Mutti? – говорит Фредерик. – Mutti?
– Я здесь, Фредде.
Она кладет ему руки на колени. Его пальцы впились в подлокотники кресла, все тело напряглось, вены на шее вздулись.
– Фредерик? Что с тобой?
Он смотрит на нее, не моргая.
– Что мы делаем, Mutti?
– Ой, Фредде. Просто сидим. Просто сидим и смотрим в ночь.
Она пережила рубеж тысячелетий и жива до сих пор.
Сегодня субботнее утро, начало марта. Внук Мишель вывел ее прогуляться в ботанический сад. Воздух искрится инеем. Мари-Лора идет, выставив перед собой трость, ветер отдувает вбок редеющие волосы, сверху колышутся голые ветки, и она воображает, будто это колонии португальских корабликов плывут, покачивая ловчими щупальцами.
Лужи за ночь затянуло льдом. Когда Мари-Лора находит тростью такую лужицу, она нагибается и поднимает пластину льда, стараясь ее не сломать. Как будто подносит линзу к глазам. Потом аккуратно кладет обратно.
Мальчик терпелив, поддерживает ее под локоть, только когда это и впрямь нужно.
Они доходят до зеленого лабиринта в северо-западном углу сада. Тропинка идет вверх, все время сворачивая влево. Пройти немного, отдышаться. Пройти еще немного, отдышаться. Вот и вершина холма. Мишель усаживает Мари-Лору на узкую скамейку в старой беседке и садится рядом.
Больше тут никого нет. То ли слишком холодно, то ли слишком рано. Мари-Лора слушает, как ветер шумит в ажурном переплетении беседки. Вокруг – лабиринт живых изгородей, внизу сонно рокочет субботний Париж.
– Тебе ведь через неделю исполнится двенадцать, да, Мишель?
– Наконец-то!
– Ты так торопишься повзрослеть?
– Мама сказала, с двенадцати мне можно будет водить мопед.
– А, – смеется Мари-Лора. – Мопед.
Под ее рукой на скамье – миллиарды крохотных корон и диадем инея, ошеломляющая сложность морозных узоров.
Мишель прижимается к ее боку и затихает. Слышно только, как движутся его руки и щелкают кнопки.
– Что это за игра?
– «Варлордс».
– Ты играешь с компьютером?
– С Жаком.
– А где Жак?
Мальчик целиком занят игрой. Не важно, где Жак; Жак – в игре. Мари-Лора сидит, упершись тростью в гравий, мальчик лихорадочно жмет на кнопки. Через некоторое время он ойкает, и телефон издает прощальное чириканье.
– У тебя все в порядке?
– Он меня убил. – Мишель постепенно возвращается в обычный мир. – Жак, в смысле. Я убит.
– В игре?
– Да. Но всегда можно начать снова.
В саду ветер сдувает с деревьев иней. Солнце греет тыльную сторону ладоней, под боком теплый внук – Мари-Лора целиком ушла в эти ощущения.
– Бабушка, а ты чего-нибудь хотела в подарок на двенадцать лет?
– Да. Книгу Жюль Верна.
– Ту, которую мне мама читала? Ты ее получила?
– Да. В некотором смысле.
– В ней очень много сложных названий рыб.
– Да, и еще кораллов и моллюсков, – говорит Мари-Лора со смехом.
– Особенно моллюсков. Чудесное утро, правда, бабушка?
– Замечательное.
Внизу на дорожках разговаривают люди, ветер в живой изгороди поет торжественный гимн, у входа в лабиринт потрескивают большие старые кедры. Мари-Лора воображает электромагнитные волны, которые входят в телефон Мишеля и выходят из него, примерно как описывал Этьен, только с тех пор их стало в тысячу, а то и в миллион раз больше. Потоки эсэмэсок, реки мобильных разговоров, телевизионных программ, электронной почты текут под домами и над домами, проходят между зданиями, между ретрансляторами в тоннелях метро и на фонарных столбах, между антеннами на крышах; реклама супермаркетов и печенья с двухслойной начинкой несется на космическую орбиту и обратно на Землю, десять тысяч «Я по тебе скучаю», пятьдесят тысяч «Я тебя люблю», оскорбления политикам, напоминания о встречах, реклама украшений, реклама кофе, реклама мебели и биржевые сводки летят невидимо над лабиринтом парижских улиц, над полями сражений и солдатскими кладбищами, над Арденнами, над Рейном, над Бельгией и Данией, над тем вечно меняющимся ландшафтом, который мы называем странами. И так ли трудно поверить, что души странствуют теми же путями? Что ее папа, и Этьен, и мадам Манек, и немецкий мальчик по имени Вернер Пфенниг летят в стаях, как цапли, крачки, скворцы? Что караваны душ невидимо проносятся наверху и, если хорошенько прислушаться, их можно услышать? Они летят над крышами, вдоль тротуаров, проходят сквозь твое пальто, рубашку, грудину и легкие и мчат дальше; воздух – библиотека и патефонная пластинка всякой прожитой жизни, всякой прозвучавшей фразы, и в нем по-прежнему отдаются все когда-либо сказанные слова.
Каждый час, думает она, из мира уходят люди, помнящие войну.
Мы возродимся в траве. В цветах. В песнях.
Мишель берет ее под руку, они спускаются по тропинке к воротам на улицу Кювье. Мари-Лора проходит одну канализационную решетку, две, три, четыре, пять, а перед входом в свой дом говорит:
– Можешь оставить меня здесь, Мишель. Дорогу сам найдешь?
– Конечно.
– Тогда до следующей недели.
Он целует ее в обе щеки:
– До следующей недели, бабушка.
Она слушает его шаги. Наконец они затихают, остается лишь шуршание шин, лязг трамваев и быстрая поступь озябших пешеходов.
Я глубоко признателен Американской академии в Риме, Комиссии по искусству штата Айдахо и мемориальному фонду Джона Саймона Гуггенхайма. Спасибо Франсису Жеффару, который впервые привез меня в Сен-Мало. Спасибо вам, Бинки Урбан и Клер Рейхилл, за ободрение и доверие. И особое спасибо Нэн Грэм, которая ждала десять лет, а потом не пожалела для этой книги своей любви и многих часов редакторского труда.
Мне очень помогли книги «И стал свет» Жака Люссейрана, «Kaputt» Курцио Малапарте, «Лесной царь» Мишеля Турнье и «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!» Ричарда Фейнмана («Он починил приемник силой мысли!»); Корт Конли, регулярно присылавший в мой почтовый ящик тщательно отобранный материал, первые читатели Хол и Жак Истмены, Джессика Сакс, Меган Твиди, Джон Силверман, Стив Смит, Стефани Неллен, Крис Дорр, Марк Дорр, Дик Дорр, Мишель Мурамбль, Кара Уотсон, Честон Кнапп, Мег Стори и Эмили Форленд, а особенно мама, Мерилин Дорр, которая была моим доктором Жеффаром и моим Жюль Верном.
Больше всего я благодарен Оуэну и Генри, которые прожили с этой книгой всю свою жизнь, и Шауне, без которой ничего бы этого не было и на которой все держится.
Stardust – песня, написанная Хоуги Кармайклом в 1927 г., исполнялась почти всеми великими джазовыми исполнителями. Stormy Weather – песня Гарольда Арлена и Теда Келера, написанная в 1933 г. In the Mood – песня Джо Гарленда, ставшая хитом Гленна Миллера. Pistol-Packin’ Mama – песня, написанная Алом Декстером в 1943 г.; в 1944-м ее записали Бинг Кросби и сестры Эндрюс. (Здесь и далее прим. перев.)
8,8-cm-FlaK, известное также как «Восемь-восемь» (нем. «ахт-ахт»/Acht-acht) – германское 88-миллиметровое зенитное орудие, находившееся на вооружении в 1928–1945 гг.
«На Влтаве, на Влтаве, где солнце золотое светит» (нем.). Австрийская народная песня.
Милая (фр.).
Амбротип – один из ранних видов фотографии на стеклянной пластинке.
Ознакомительная версия.
