удержал пулемет.
Бомбы падали вразброс, по крыше вагона шлепали комья мерзлой земли.
Костя стрелял полный отчаяния, пулеметный огонь ничего не значил по сравнению с бомбовыми ударами. Гул, вой и грохот подавляли все, плотно обволакивали эшелон и рассыпавшихся по полю людей.
«Юнкерсы» сделали круг и снова заходили на бомбежку. Передний выплеснул из своего чрева несколько темных слив, и они с бешеным воем понеслись к земле.
— Костя, вниз! Вниз! — крикнул Кравчук и, свесившись с крыши, прыгнул, покатился с насыпи. Сзади ударило тяжело и страшно, вагоны вздыбились, мимо пролетела двухколесная вагонная ось и замерла в снежной яме. Кравчук перебежал и лег за колесом, дававшим ему хоть какое-то укрытие.
Бомбы разломили состав, но Костин вагон оставался невредим, и с него еще били пулеметные очереди. Новые бомбы заглушили и крики людей, и пулеметный треск. По насыпи растекался огонь и дым. Самолетам больше нечего было делать здесь, они покружились и улетели прочь.
Маршевики неуверенно возвратились к железной дороге.
Костя неподвижно лежал на горке стреляных гильз. Лида повернула его голову: осколок попал в висок. Ошеломленная тем, что она пережила, Лида теперь оторопело разглядывала Костю.
— Санитара — сюда! — донеслось с почерневшего от бомбовых взрывов поля.
Лида плакала навзрыд, спрятав лицо на еще теплой Костиной груди, но Костя ничего уже не видел и не слышал.
— Где санинструктор? — спросили рядом.
Кравчук положил руку на Лидино плечо:
— Иди, живые ждут. Слышь, раненые там.
Лида смахнула с лица слезы:
— Прости, Костя. — и опять затряслась всем телом.
— Иди, ждут. — повторил Кравчук. — Слезы-то не последние, все не выплачешь…
Лида спустилась вниз.
— Эх, Костя — Костя, — вздохнул Кравчук. — Не послушал ты меня, а война она вот какая. Жить бы тебе, парень, да жить.
Маршевики понемногу стряхивали с себя ужас бомбардировки, заносили раненых в уцелевшие вагоны, где снова топились печки.
— А ну, пехота, строиться! Чего скисли! — уже звенел голос младшего лейтенанта Якушкина. — Пойдем своим ходом, пешком быстрее! До Ефремова рукой подать, а там и Елец!
Неровная колонна пехотинцев потянулась мимо изуродованных вагонов, повернула на проселочную дорогу. Позади остался разбитый эшелон, раненые и убитые. Красноармейцы рабочего взвода уже копали братскую могилу.
Начинался легкий снегопад. Снег вскоре побелит могилу, а потом и вовсе скроет ее от глаз. Будет ли кто помнить, что здесь похоронен Костя Настин из Покровки?
Земля — что море: время и на ней смывает следы, только не так быстро, как в море. Море поглощает сразу, а на поверхность выносит одни обломки, да и те сама же гонит неведомо куда. То прибьет к берегу, то увлечет на край света, а то вморозит в лед матросскую бескозырку, чтобы живые когда-нибудь попытались разгадать еще одну драму в студеном море, еще одну человеческую жизнь, промелькнувшую, как горсть снега.
Что произошло в северном штормовом море, можно было лишь предполагать. Плавучая ли мина — ужас мореходов — или точно нацеленные глубинные бомбы разрушили искусно созданный подводный мирок, — это не так уж важно. Море вспучилось, выбросило на поверхность широкое масляное пятно и какие-то изломанные предметы, — вот и все, что осталось от подводной лодки. А бескозырка прилепилась к темному обломку и начала свой последний путь. Кому она принадлежала, не узнать. Может быть, и Вале Пилкину, безобидному пареньку из подмосковного города Покровки. Море все-таки поступило щедро: бывает, что и на земле не остается следов.
* * *
Полковой комиссар Храпов получил новое назначение. Так уж повелось: не каждому удавалось после госпиталя попасть в свою часть. Не удалось и Храпову. Впрочем, какая разница куда: его новая дивизия сродни прежней — тоже сформирована из бывших десантников-добровольцев, а их теперь там и здесь по пальцам можно было перечесть. За четыре месяца боев обе дивизии не раз пополнялись людьми из запасных полков, но и пополнения таяли в Сталинграде, как воск в огне.
Конечно, полковой комиссар еще в долгу перед ребятами, вышедшими из окружения: они спасли его в тылу у немцев, они насмерть стояли в обороне за Доном, и он опять был обязан им жизнью.
Танки все-таки прорвались на узком участке, но добровольцы сумели закрыть брешь. Тут его и прихватило. Сержант вынес полкового комиссара в безопасное место, передал санитарам. Молодой парень, симпатичный, крепкий. «Как твоя фамилия?» — успел спросить Храпов. «Парамонов, из Покровки!» — сказал тот и ушел назад, в огонь и дым. Что стало с этим парнем, полковой комиссар не знал. А сколько было тогда таких ребят! Серегин, Шуриков, Фролов, Седой. Свой долг перед ними он выполнил, насколько мог: выйдя из окружения, отправил в политотдел армии подробный отчет о событиях минувших дней. Мужество и самоотверженность таких людей, как Вышегор, Фролов и Добрынин должны быть вознаграждены памятью соотечественников…
Лечился Храпов в Саратове. Оттуда его направили в Москву, а из Москвы — в действующую армию. Поезд шел ходко, но долго простоял на полустанке: где-то впереди гитлеровские самолеты бомбили воинский эшелон.
Война продолжалась, разрушительная, жестокая. Скоро Ефремов, а там и Елец, место нового назначения полкового комиссара. Неспроста гвардейская дивизия перебрасывалась сюда: скоро, теперь скоро двинется вперед и Центральный фронт.
Мать проснулась, как обычно, в шесть утра, но не спешила встать: сегодня у нее выходной, впервые за месяц.
За окном уже светлело, а мать и Шура все еще оставались в постели. Воскресенье для обеих — долгожданный праздник: наконец-то они весь день и весь вечер будут вместе.
Но на сердце у матери было неспокойно: ей приснился странный, нехороший сон. Сна чуднее и не придумать.
Приснилось матери, будто шла она по разбитой дороге, а сбоку от нее, по другой дороге — совсем плохой, хуже некуда! — шел ее сын Женя. У матери под ногами лужи и ухабы, а у сына камни, стекла да гвозди, остриями вверх, будто не дорога это, а борона вверх зубьями лежит. Мать испугалась, позвала его к себе, а он не услышал. Тогда она сама попыталась перейти к нему, но не смогла сделать и шага. А сын шел своей страшной дорогой и улыбался. От ужаса мать закричала, и сын вдруг пропал. Она долго искала и звала его, пока не заметила далеко впереди. Он стоял на горе и махал рукой. Она побежала к нему, поднялась на гору, но сына там уже не было. Он стоял еще дальше от нее и казался совсем маленьким. Она закричала и проснулась.
Странный этот сон все утро не выходил
