— Где, где? Покажи! — закричали они.
— На четвертом этаже. Целая кровать. Вам не унести.
— Ого! Еще как унесем… Мы вчера железную бочку свезли. Где она?
— В квартире.
— А нам не дадут.
— Дадут. Одна старушка ее выбросить хочет, а ей не поднять. Пошли за мной!
Тоня побежала по двору, перепрыгивая через наполовину засыпанные канавы. Мальчики оставили свою тележку и устремились за ней.
Был час, когда в квартире в одиночестве томилась Василиса. Заснув, она пропустила уход Олега Оскаровича и теперь вынуждена была ожидать первого, кто вернется домой, чтобы отправиться на дневную проверку подвалов. От нечего делать Василиса уже в который раз вынюхивала опустевшую мисочку из-под рыбы, хотя отлично знала, что давным-давно съела все, что там было. Вдруг в коридоре что-то негромко зашебаршило. Василиса подняла голову и кинулась в переднюю.
Как только в дверях показалась Тоня, Василиса приветствовала ее коротким «му-у-рк, мурк» и заспешила на лестницу. За дверьми она увидела еще несколько ног. Тоня была не одна. Впрочем, Василису мало занимали те, кто пришел с девочкой, она благоразумно подалась в сторону и в следующий миг уже бежала вниз по ступенькам, торопясь туда, где ее, наверное, уже заждались.
— Кошка выскочила! — крикнул кто-то из мальчиков.
— Пусть, — сказала Тоня. — Она погулять. Входите!
Мальчики все вместе протиснулись в квартиру и неловко замялись на резиновом коврике. Тоня зажгла свет.
— Вот, — сказала она. — Смотрите!
— Ух, какая здоровенная! — восхитился один из сборщиков, оглядывая прислоненную в углу кровать.
— Меди — законно! — сказал другой.
Тоня оглядела коридор. Тихо. Дома никого. На двери Августы Яковлевны сиротливо висел замок. Из Москвы она не вернулась. Тоня решила, что это даже хорошо. Вот приедет, обрадуется!
— Берите! — скомандовала она мальчикам.
Они какую-то минуту колебались. Потом один сказал:
— Взялись, парни!
— Беремся!
Кровать повалили набок. При этом старые ее пластины издали бронзовый вздох, а ножки проехали по паркету, оставляя двойные царапины. Оно оказалось увесистым, это железное чудовище, столько лет досаждавшее Августе Яковлевне, и мальчики с трудом оторвали его от пола.
Тоня распахнула двери на лестницу. Кровать, как могла, сопротивлялась. Она застряла в первых дверях, потом во вторых. Звенела, призывая кого-нибудь на помощь, скрежетала и вырывалась из рук мальчишек, пытаясь доказать, что с нею нелегко справиться.
На свете, наверное, не было и отцов этих розовощеких упрямцев, а она уже блестела начищенными медными шарами, украшая модным видом петербургскую квартиру. На ней спали и старели люди. Здесь в коридоре она выстояла блокаду и войну. Сколько лет потом дожидалась лучшей участи, и вот все было кончено…
В последний момент кровать еще уцепилась ножкой за коврик при входе, словно хотела, чтобы и он разделил с ней участь изгнанника. Но ковер оставили на своем месте, а она очутилась на лестнице.
Перегнувшись через перила, Тоня с площадки наблюдала, как мальчишки волокли тяжелую добычу.
Когда внизу хлопнули двери, она вернулась в квартиру. Тоня уже не видела, как кровать уложили на тележку и, придерживая, чтобы она не свалилась, повезли прочь со двора. Облезлая и зеленая, она при дневном свете в самом деле выглядела старым изношенным хламом и не привлекла ничьего внимания.
Вероятнее всего в квартире не скоро бы заметили внезапное исчезновение кровати, если бы не Тоня, которой не терпелось похвастаться.
Как только вернулась домой Мария Гавриловна, Тоня бодро сообщила ей:
— А мы чудище на лом сдали!
— Какое чудище?
Мария Гавриловна вынула ключ и стала отворять свою комнату.
— Августы Яковлевны кровать с шариками.
— Так она что же, вернулась уже?
— Как же она вернется? Ее на тележке увезли.
— Кого?! — Мария Гавриловна испуганно обернулась.
— Кровать железную.
— Фу ты! Да я тебя про Августу спрашиваю.
— А, она… Нет, еще не приехала.
— Кто же кровать-то увез?
— Мальчишки. Я им отдала.
Мария Гавриловна не сразу поверила тому, что говорила Тоня. Она зажгла свет и осмотрела опустевший угол:
— Это как же так? Неужели увезли? Кто же тебе велел?
— А никто. Она давно сказала, что это чудище ей надоело. Она хотела, чтобы кто-нибудь помог выбросить. А мы не выбросили, а сдали в утиль. А теперь его переплавят, и будет трактор.
— Господи! — Мария Гавриловна всплеснула руками. — Выходит, ты, Антонина, чужое имущество на свалку отправила?!
— Не на свалку, а в утиль! — поправила ее Тоня.
— И дома никого не было?
— Не было никого. Мы всё сами. Знаете, какая она тяжелая! Взрослым и то бы не снести. Одному мальчику чуть ногу не придавило.
Но Мария Гавриловна уже не слушала Тоню.
— Ой, девчонка, девчонка, что же ты наделала! — причитала она.
Это было только начало новых неприятностей. А потом пошло.
Вернулась с работы Аня.
— Как же ты это могла додуматься, Тоня?! — горько воскликнула она. — Что же теперь мы Августе Яковлевне скажем?
Хотя Тоня и почувствовала, что произошло неладное, она никак не могла понять, в чем теперь виновата: она только хотела помочь Августе Яковлевне.
Явился к обеду Петр Васильевич, узнал о происшедшем, даже не стал ничего говорить. Строго спросил:
— Ты не знаешь, в какой пункт они ее свезли?
Но так как Тоня об этом понятия не имела, он велел ей не уходить, а сам сразу же оделся и ушел из дому.
Вернулся он скоро. Сбросил пальто и сообщил:
— Кровать эту чертову куда-то дальше из пункта приема успели отправить. Теперь ищи-свищи.
Молча пообедав, Петр Васильевич отправился на работу.
А Тоня думала про себя, что, когда из Москвы вернется Августа Яковлевна и похвалит ее, — все станут у нее просить прощения, что зря ругали.
Глава 23
ДО СВИДАНЬЯ, МАМА С ПАПОЙ!
Была у Петра Васильевича тетка Прасковья Федоровна, по-семейному — просто тетя Панюша.
Панюша жила в поселке Тайцы, минутах в сорока с лишним езды по Балтийской дороге. Там у ее мужа, отличного плотника, когда-то был собственноручно выстроенный добротный дом. Дом сгорел во время войны. Муж Прасковьи Федоровны умер. Время раскидало детей. Панюша одна коротала свой век в Тайцах.
По-старушечьи нетребовательная, жила она в маленькой комнате с кухонькой и подобием веранды. Летом сдавала неказистое жилье дачникам, сама перебиралась в оклеенный изнутри обоями сарайчик, с окошечками величиной в тетрадку.
Раза два в год, по теткиным праздникам, Петр Васильевич и Аня наезжали к ней в гости. Привозили нехитрые подарки: ситцу на платье или какой-нибудь платочек. Иногда Панюша, захватив «своего» лучку или морковки, наведывалась в город, пила чай, рассказывала тайцевские новости. Потом, бестолково потолкавшись по универмагам, снова уезжала к себе.
На зимние каникулы было решено отправить Тоню к тете Панюше.
Девочке хорошо побыть две недели на воздухе — рассудили Аня с Петром Васильевичем. В свободные дни они станут посещать дочку, заодно выполняя свой родственный долг перед теткой.
Про себя каждый из них еще подумывал о том, что все-таки надо увезти Тоню на некоторое время и дать соседям привычно пожить в квартире. Тем более трудно надеяться на спокойствие в каникулы, когда Тоне придется подолгу оставаться одной.
В отсутствие дочки Петр Васильевич и Аня собирались подвести итоги прожитого втроем времени и выработать дальнейший план воспитательных мер.
Мысль повезти девочку за город нравилась обоим. Говорили об этом полушепотом, ночью, когда Тоня крепко спала.
И вдруг Аня тихо сказала:
— А ведь скучно без нее станет. Привыкла я. Бегает рядом, делает что-то свое.
Аня не видела, как счастливо улыбнулся ее словам муж. Кашлянув, Петр Васильевич произнес тоном умудренного в родительском деле человека:
— Ну, ну… Придется и расставаться. Не все вместе. А летом… Лагеря или что. Не станешь же ты держать ее при себе в городе. Вернется, я ее в цирк на елку поведу.
И Аня, вздохнув, умолкала.
Тоне так и объявили, что она поедет на каникулы в Тайцы к тете Панюше. Будет там дышать воздухом и ходить на лыжах.
Тоне не хотелось уезжать. Куда лучше оставаться в городе. Но возраженья были бы напрасны. Все равно ее никто не послушает. Взрослым ничего не докажешь.
С тетей Панюшей она была знакома. Эта толстая тетка в сером платке уже приезжала при Тоне в город. Ане нужно было куда-то выйти. Она оставила их вдвоем. Прасковья Федоровна пила чай и поглядывала на Тоню. Потом вздохнула и сказала:
— Сирота ты моя горемыкая.
Тоня не знала, что такое сирота, но поняла, что тетя Панюша ее жалеет, и ей это не понравилось. Ехать к тетке Панюше в Тайцы у Тони не было желанья.
