Что ж, сказал он самому себе, я рад, что ты мало-помалу начинаешь накапливать то, чего за последнее время тебе так сильно не хватало. А то ты совсем было сдал. Мне даже стало стыдно за тебя. Но ведь я — это ты. И такого «я», который мог бы судить тебя, нет. Мы оба сдали. И ты, и я, и мы оба. А ну, брось. Перестань раздваиваться, как шизофреник. Хватит и одного. Теперь ты опять такой, как нужно. Но слушай, нельзя думать о девушке весь день. Единственное, что ты можешь сейчас сделать для нее, это постараться, чтобы она была в стороне, и ты это сделаешь. Судя по всему, лошадей, наверно, будет достаточно. Самое лучшее, что ты можешь сделать для нее, это выполнить свою работу как следует и побыстрее и убраться оттуда, а мысли о ней тебе только помешают. Так что не думай о ней больше.
Решив все это, он остановился и подождал, когда Мария подойдет к нему вместе с Пилар, Рафаэлем и лошадьми.
— Guapa, — сказал он ей в темноте. — Ну, как ты?
— Хорошо, Роберто.
— Ты не тревожься, — сказал он ей и, перехватив автомат левой рукой, правой коснулся ее плеча.
— Я не тревожусь, — сказала она.
— Мы хорошо все подготовили, — сказал он. — Рафаэль тоже будет с тобой держать лошадей.
— Я бы лучше хотела быть с тобой.
— Нет. Ты всего нужнее там, где лошади.
— Хорошо, — сказала она. — Там я и буду.
Как раз в эту минуту одна из лошадей заржала, и тотчас же из-за скал ей ответила другая пронзительным, дрожащим, резко оборвавшимся ржаньем.
Роберт Джордан разглядел в темноте силуэты новых лошадей. Он прибавил шагу и подошел к ним вместе с Пабло. Рядом с лошадьми стояли люди.
— Salud, — сказал Роберт Джордан.
— Salud, — ответили они в темноте.
Он не мог разглядеть их лица.
— Это Inglés, который пойдет вместе с нами, — сказал Пабло. — Он динамитчик.
Никто ничего не сказал на это. Может быть, они кивнули в темноте.
— Пора идти, Пабло, — сказал один. — Скоро начнет светать.
— Вы принесли еще гранат? — спросил другой.
— Много, — сказал Пабло. — Возьмите себе, сколько нужно, когда спешитесь.
— Тогда поехали, — сказал кто-то еще. — Мы уж и так полночи здесь прождали.
— Hola, Пилар, — сказал один из них подошедшей женщине.
— Qué me maten[113], если это не Пепе, — хриплым голосом сказала Пилар. — Ну, как дела, пастух?
— Хорошо, — сказал он. — Dentro de la gravedad.
— Что это у тебя за лошадь? — спросила его Пилар.
— Пабло мне дал своего серого, — сказал он. — Хороший конь.
— Пошли, — сказал другой. — Пора. Нечего тут болтать.
— Ну, а ты как, Элисио? — спросила Пилар другого, когда он садился в седло.
— А что мне, — грубо ответил он. — Отстань, женщина, надо дело делать.
Пабло сел на гнедого.
— Ну, а теперь молчите и поезжайте за мной, — сказал он. — Я покажу, где мы оставим лошадей.
Пока Роберт Джордан спал, пока он обдумывал, как взорвать мост, и пока он был с Марией, Андрес медленно продвигался вперед. До того как выйти к республиканским позициям, он шел быстро, минуя фашистские посты, так быстро, как только может идти в темноте здоровый, выносливый крестьянин, хорошо знающий местность. Но стоило ему выйти к республиканским позициям, как продвижение его сразу замедлилось.
Предполагалось, что достаточно будет показать пропуск, удостоверение с печатью СВР, полученное от Роберта Джордана, и пакет с той же печатью, и все будут помогать ему возможно скорее добраться до места назначения. Но, попав на республиканскую территорию, он сразу же столкнулся с командиром роты, который насупился, словно сыч, и взял под сомнение все с самого начала.
Андрес пошел с этим ротным командиром в штаб батальона, и батальонный командир, который до начала движения был парикмахером, выслушал его и горячо принялся за дело. Этот командир, по имени Гомес, отчитал ротного за его глупость, похлопал Андреса по спине, угостил его плохим коньяком и сказал, что он сам, бывший парикмахер, всегда хотел стать guerrillero. Потом он поднял своего спавшего адъютанта, передал ему командование батальоном и послал вестового разбудить мотоциклиста. Вместо того чтобы отправить Андреса в штаб бригады с мотоциклистом, Гомес решил, что лучше он отвезет его туда сам; Андрес вцепился в переднее сиденье, и, подскакивая на выбоинах, они с ревом помчались по изрытой снарядами горной дороге, окаймленной с обеих сторон высокими деревьями, и фара мотоцикла вырывала из темноты побеленные стволы, известь на которых облупилась и кора была ободрана осколками снарядов и пулями во время боев, происходивших на этой дороге в первый год после начала движения. Они въехали в маленький горный курорт, где в домике с развороченной крышей помещался штаб бригады, и Гомес ловко, точно гонщик, затормозив, прислонил свою машину к стене дома, и мимо сонного часового, взявшего на караул, протиснулся в большую комнату, где стены были увешаны картами и совсем сонный офицер с зеленым козырьком над глазами сидел за столом, на котором было два телефона, лампа и номер «Мундо обреро». Этот офицер взглянул на Гомеса и сказал:
— Ты зачем сюда явился? Разве тебе неизвестно, что существует телефон?
— Я хочу повидать полковника, — сказал Гомес.
— Он спит, — сказал офицер. — Я твою фару еще за милю увидел. Хочешь, чтобы нас начали бомбить?
— Вызови полковника, — сказал Гомес. — Дело крайне серьезное.
— Говорят тебе, он спит, — сказал офицер. — Что это за бандит с тобой? — Он мотнул головой в сторону Андреса.
— Это guerrillero из фашистского тыла, у него очень важный пакет к генералу Гольцу. Генерал командует наступлением, которое должно начаться за Навасеррадой завтра на рассвете, — взволнованно и очень серьезно сказал Гомес. — Разбуди полковника, ради господа бога.
Офицер посмотрел на него полузакрытыми глазами, затененными зеленым целлулоидом.
— Все вы не в своем уме, — сказал он. — Никакого генерала Гольца и никакого наступления я знать не знаю. Забирай с собой этого спортсмена и возвращайся в свой батальон.
— Я тебе говорю, разбуди полковника, — сказал Гомес, и Андрес увидел, что губы у него сжались.
— Иди ты знаешь куда, — лениво сказал ему офицер и отвернулся.
Гомес вытащил из кобуры тяжелый девятимиллиметровый револьвер и ткнул им офицера в плечо.
— Разбуди его, фашистская сволочь, — сказал он. — Разбуди, или я уложу тебя на месте.
— Успокойся, — сказал офицер. — Очень уж вы, парикмахеры, горячий народ.
Андрес увидел при свете настольной лампы, как у Гомеса перекосило лицо от ненависти. Но он только сказал:
— Разбуди его.
— Вестовой! — презрительным голосом крикнул офицер.
В дверях появился солдат, отдал честь и вышел.
— У него сегодня невеста в гостях, — сказал офицер и снова взялся за газету. — Он, конечно, будет страшно рад повидать тебя.
— Такие, как ты, делают все, чтобы помешать нам выиграть войну, — сказал Гомес штабному офицеру.
Офицер не обратил внимания на эти слова. Потом, продолжая читать газету, он сказал, словно самому себе:
— Вот чуднáя газета!
— А почему ты не читаешь «Эль Дебате»? Вот газета по тебе.
Гомес назвал главный консервативно-католический орган, выходивший в Мадриде до начала движения.
— Не забывай, что я старше чином и что мой рапорт о тебе будет иметь вес, — сказал офицер, не глядя на него. — Я никогда не читал «Эль Дебате». Не взводи на меня напраслины.
— Ну конечно. Ведь ты читаешь «АБЦ», — сказал Гомес. — Армия кишит такими, как ты. Такими кадровиками, как ты. Но этому придет конец. Невежды и циники теснят нас со всех сторон. Но первых мы обучим, а вторых уничтожим.
— Вычистим — вот правильное слово, — сказал офицер, все еще не глядя на него. — Вот тут пишут, что твои знаменитые русские еще кое-кого вычистили. Так сейчас прочищают, лучше английской соли.
— Любое слово подойдет, — со страстью сказал Гомес. — Любое слово, лишь бы ликвидировать таких, как ты.
— Ликвидировать, — нагло сказал офицер, словно разговаривая сам с собой. — Вот еще одно новое словечко, которого нет в кастильском наречии.
— Тогда расстрелять, — сказал Гомес. — Такое слово есть в кастильском наречии. Теперь понял?
— Понял, друг, только не надо так кричать. У нас в штабе бригады многие спят, не только полковник, и твоя горячность утомительна. Вот почему я всегда бреюсь сам. Не люблю разговоров.
Гомес посмотрел на Андреса и покачал головой. Глаза у него были полны слез, вызванных яростью и ненавистью. Но он только покачал головой и ничего не сказал, приберегая все это на будущее. За те полтора года, за которые он поднялся до командира батальона в Сьерре, он хранил в памяти много таких случаев, но сейчас, когда полковник в одной пижаме вошел в комнату, Гомес стал во фронт и отдал ему честь.
