Тайна Золотой долины. Четверо из России - Клёпов Василий Степанович

Новый страшный взрыв потряс окрестности. Где-то на севере вспыхнуло зарево.

— Наверно, Макарычев рвет! — обрадовался Димка. — Вот интересно! Эх, хотел бы я быть там!

— Сиди уж, тоже мне — «неторопливый»! — отмахнулась Белка, намекая на наш разговор, когда я доказывал, что Димка будет очень хорошим разведчиком, так как он совсем не теряется и нетороплив.

К полуночи стали возвращаться партизаны. Они тихонько пробрались к землянкам и скоро утихли, видимо, уснули. А Макарычев привел какого-то маленького человечка.

— Оставили на развод, — по его обожженной щеке прокатилась улыбка. — Маленький, горбатенький, таких еще не бывало у немцев.

Мы подошли к подрывнику. Рядом с ним стоял человек, которого мы не могли не знать.

— Господин Камелькранц, как вы здесь оказались? — изумленно спросил я.

Горбун посмотрел на меня. И до того нелепо выглядел этот немецкий солдат с длиннющими руками, искривленными ногами, причудливо изогнутым горбом, что я невольно улыбнулся.

— А ты — как? — не удивляясь, повернул ко мне заросшее седым волосом лицо Верблюжий Венок.

— Да мы-то дома, господин Камелькранц! — засмеялся Димка. — А вы за тридевять земель…

— Гитлер мобилизовал… Пришлось идти…

— Вам что же Гитлер не нравится?

— Гитлер капут… — мрачно проговорил Верблюжий Венок. — Капут.

Я вспомнил, как Камелькранц покупал нас на рынке в Грюнберге, как держал нас в карантине и как вел себя, когда Карл вздумал стрелять в Левку и, несмотря на все это, — не было у меня к горбатому такой ненависти, как к Белотелову.

— Дядя Федя, где вы поймали этого горбуна? — спросил я.

— Он в охране моста был… Ну остальных, кто был посильнее, пришлось убрать, а этого мы нашли в небольшой ямке… Сидит, сволочь, руки поднял и кричит: «Русс, сдаюсь. Гитлер капут!» Что с ним делать? Убивать такого жалко, вот и взяли. Пусть хоть наши ребята посмотрят — увидят, чем Гитлер сейчас воюет…

Верблюжий Венок сидел в углу и плакал. Маленький Камелькранц удивленно подпрыгивал у него на спине.

К утру вернулся отец. Он вошел в землянку и, не раздеваясь, стал допрашивать пленного. Я был переводчиком:

— Ви хассен зи? [130] — спросил я.

Камелькранц глядел на меня и молчал.

— Ви ист ир наме? [131] — громко прокричал я.

— Но ты же знаешь, как меня зовут…

— Спроси его, из какой он части? — спросил отец.

Камелькранц служил ефрейтором в 275-м полку, полк прибыл из Грюнберга, а сейчас брошен в эти леса со специальным заданием — изловить партизанского вожака Свата.

— Сват говорит с вами…

— Сфат? — изумился Камелькранц и воззрился на отца.

Наш бывший управляющий отвечал на вопросы охотно и, по-видимому, искренне. Ответы его подтверждали, что немцы готовили в этом районе серьезную операцию.

Когда отец приказал увести Камелькранца, тот попросил меня узнать, что с ним будет? Я задал этот вопрос отцу:

— Может быть, придется расстрелять, — ответил он.

Когда уж горбун успел узнать жестокое русское слово «расстрелять», не знаю, но только оно не потребовало перевода. Он бросился на колени, стал умолять пощадить ему жизнь.

— Сфат, пощадите! Сфат, пощадите! — ползал Верблюжий Венок на полу.

Все присутствовавшие при этой сцене не могли сдержать смеха. Смеялся и отец.

— Ну куда его девать? Пленных мы не расстреливаем. Отправить в лагерь пока нет возможности. Отпустить?

Тут вмешался Макарычев:

— Отдайте его мне! Я его устрою на работу. Он, говорят, управляющим в имении был, сельское хозяйство знает. Пусть, пока не подойдут наши войска, поработает у нас в колхозе.

Отец согласился и спросил:

— А где Белотелов?

— Сидит… Что с ним будем делать, Николай Васильевич?

— За ним пришлют самолет. Связались по рации с Центром.

На следующую же ночь на поляне недалеко от лагеря горели три костра. Партизаны ждали самолет с Большой Земли. Он должен был эвакуировать раненого летчика Никонова, отвезти Белотелова, а заодно и нас. Как мы ни умоляли оставить нас в отряде, отец был неумолим.

— Я скоро вернусь, — повторял он. — Вот соединимся с частями Красной Армии, и я заеду на несколько дней домой.

Итак, мы ждали самолета. Кругом была темнота, только костер выхватывал из нее белые верхушки осин. Наконец послышался гул, и через несколько минут легкий белый, как голубь, самолет приземлился на маленьком аэродроме.

Мы немедленно побежали к «Антоше». Из него вышел летчик в огромных черных очках, приветливо помахал рукой:

— Как живете? Что нового у вас?

Пока из самолета выгружали ящики с патронами, летчик весело говорил:

— Летать стало лучше… У немцев, видно, нет боеприпасов на зенитной батарее, меня они пропустили без выстрела.

Уже совсем рассвело. Из-за туч вышло солнце и играло в багряной листве. Где-то в лесу тонко звенела синица.

— Споем, Димка?

И мы запели «Марш аргонавтов», с которым шли когда-то в Золотую Долину.

Уже после войны, окончив с успехом школу, я поехал с отцом в Польскую Народную Республику, в те самые места, где было когда-то имение Фогелей. На его месте мы не нашли даже развалин. Новые уютные дома польского кооператива имени Эрнста Тельмана красиво расположились там, где когда-то стоял замок Фогелей. Расспросив местных жителей-поляков, мы установили судьбу некоторых обитателей замка.

Марта Фогель повесилась, когда узнала, что ее любимый сын Рудольф схвачен партизанами. Карл, которого тоже вскоре мобилизовали на фронт, погиб в первом же бою.

Паппенгейм удрал в Западную Германию. Что касается горбуна Камелькранца, то он живет сейчас недалеко от города Виттенберга в Германской Демократической республике. Фрау Бреннер вместе со своим мужем и сыновьями состоит в кооперативе в одной из деревень в округе Магдебург.

Мы с отцом проделали весь наш путь от Зелены Гуры (поляки вернули Грюнбергу его старое польское имя) до станции Клодава, откуда когда-то я, Димка и Белка сели в поезд к немецкому генералу. Долго нам пришлось искать то место (около города Сьрем, а не Шримм, как называли его немцы), где мы навсегда распрощались с нашим незабвенным Левкой. Никакой могилы на холме уже не было, но, расспросив польских мальчишек, мы восстановили памятное место. Мы поставили на могиле памятник и на камне высекли такую надпись: