же через пять минут вбегает снова в дом и ко мне на кухню. В руках у Интера цинк с патронами калибра 5,45.
– Вот! Нужно вскрыть! – говорит он мне восторженно.
– Хорошо, – отвечаю я ему и забираю у него из рук цинк. Интер уходит, а я начинаю вскрывать цинк штык-ножом. Думаю про себя: «Нашел где-то цинк, уже хорошо, хоть мужики восполнят БК».
Через некоторое время Интер снова вбегает в дом, забирает у меня патроны. Огонь не прекращается, бьют очередями. Минут через семь или десять снова вбегает в дом и затем на кухню, держась руками за голову.
– О-о-о!!! Вот это да!!! Клас-с! – восторженно объявляет мне Интер, смотря на меня бешеным взглядом.
– Вы и этот БК расстреливаете? – спрашиваю я его.
– Конечно! – кричит мне старший и убегает на улицу.
Утро. На мужиках лица нет. Сидят все, кроме нашей группы, в хозпостройках. Задумчивые. Один говорит другому:
– Если сейчас он себя ведет так, что дальше-то будет?
Боец, что сидит с ним рядом, кивает головой.
– А что будет? Совсем бешеный, и не спали даже.
– Так вы… – заикнулся я, было, обращаясь к мужикам.
– Так мы… Мы потом всю ночь сидели здесь в складах. Он спать нам не давал, – отвечают.
В этот же день Сухова перевели на другую точку. Пулеметчик был встроен опять в проем у забора, откуда вел в постоянном режиме беспокоящий огонь по противнику. Я успел побывать у Белого, к которому ходил за пайками для группы. Белый меня спросил тогда:
– Что у вас там происходит? Накат сильный был ночью?
– Не было наката. Стрелять старший своих заставил в темноту, – отвечаю я своему командиру.
– Как это… Там рация просто разрывалась. Он кричал, что хохлы накатывают со всех сторон, снайперы бьют, – говорит мне Белый.
– Не было этого. Наших отпустил спать, а своих стрелять заставил. Я ему говорил и цинк вскрыл с патронами, чтобы БК восполнили, так он и это выпустил, похоже. Надеюсь, сегодня они за боекомплектом пошлют людей.
– Ну, судя по рации вчера, я думал, что вам совсем конец там пришел. И снайперы, и хохлы со всех сторон. Он помощи еще просил у Пепла…
При этих словах Белого я понял, что Интер сумасшедший. И хорошо, что я рассказал все Белому, так я тогда думал. В хитрый ход командования по поводу всего этого ночного буйства я не верил, но более всего мне было интересно, как сами вэсэушники отреагировали на крики Интера в эфире, ведь радиоперехваты осуществляли в постоянном режиме и наши, и украинцы. Наверное, «обзванивали» своих и искали тех, кто решил где-то и в каком-то месте штурмануть нас ночью. Не знаю. Знаю одно, даже беспокоящий огонь надо вести по целям, а не в холм из земли и вести тогда, когда имеется в наличии БК. Ладно.
На следующую ночь мы все, и я тоже в том числе, сидели в хозпостройках нашей точки. Интер приказал всем не спать, а ждать наката. Как хохлы, по его мнению, преодолеют сетку железную, спустившись на наши автоматы с холма, только ему было, наверно, известно. О чем он там думал, можно лишь догадываться. Сижу около маленького окошка, смотрю в дерево, а рядом, у стены напротив меня, еще двое сидят. Там у них окон нет. Просто сидят. Наверное, Интер их про запас туда посадил, если меня убьют, то они будут попеременно заменяться у этого вот окошка. Я же говорю, что сумасшедший. Досидели так тихо до трех часов ночи. Потом Интер выходит во двор и говорит:
– Кто на посту, остается, а остальные могут идти спать.
Ушел я спать, а про себя думаю о том, что вот ведь как приятно человеку власть получить и будет ему что рассказать дома. Если, конечно, доживет, придурок. На следующий день, утром, один из бойцов засобирался к тамбовским на усиление их позиций, и не только его решили направить к тамбовским, но и услышал я от пулеметчика, с которым на переезде был, что туда идут и Белый со своим замом-армянином.
– Во как получилось-то, – думаю я. – Получается, что командиры наши к тамбовским уходят, а там ведь жарко у них. И, значит, к тому же наша группа фактически не существует теперь, раскидают нас всех.
В этот же день вернулся на 155-ю точку и Гена. Жив-здоров и весел этот Гена, хотя настроение его испортилось уже сразу после того, как он решил проверить свои припасы. А припасы его я давно скормил Сухову и еще бойцам другим. Гена ругался, клял всех, а я молчал и ничего не говорил никому. Стою вот и смотрю на Гену молча.
– Что же это за люди-то такие! – кричит Гена возмущенно. – Оставил ведь вот мясо я здесь, и все сожрали. Супа была целая кастрюля с мясом, и мяса в супе хоть отбавляй. Здоровенные куски были! Сожрали цыгане! Они ведь сами достать не могут ничего, им готовое подавай. Им подай, а они все сожрут, – сокрушается искренне Гена.
Я же стою молча и поддакиваю Гене, улыбаясь внутренне всему происходящему. Думаю о Сухове, что хорошо хоть славный человек Сухов успел мясца поесть, ему силы нужны, вдруг опять командиром станет, а командиру завсегда силы необходимы. Стою я так и размышляю, смотря на страдания Гены. И не просто смотрю, но и киваю его словам в такт, поддакиваю.
– Сволочи! И не говори даже, Геннадий, им бы только прийти и уйти, а вот чтобы самим что-то достать, то они никак не могут, – возмущаюсь я наигранно, и кажется мне, что Гена меня подозревает, однако же молчит насчет меня.
Гена и Интер нашли общий язык сразу, как будто с первого взгляда, родственные души. Один сумасшедший, а другой барыга законченный – славный союз. Но не долго мне на них смотреть пришлось, и может быть и к счастью… Уже днем, после обеда, пришли на точку нашу зам – армянин и с ним еще один боец из нашей группы. Подходят сразу ко мне и говорят:
– Жалуются на тебя, Провиант.
– Кто жалуется? – спрашиваю.
– Говорят, что ты старшему точки не подчиняешься… Но мы бы хотели выслушать версию твою, как дело было. Его версию выслушали уже, но хотелось бы и твою версию послушать, – говорит мне зам.
– Ах, вот оно что… Уже нажаловался на меня. Успел нажаловаться на меня вам, а ведь при мне молчал, ничего не говорил, не возражал. Версия моя? Во-первых, я подчиняюсь только вам, тебе и Белому, а во-вторых, дело-то было так… –
