— Может, не нужно эти деньги брать? — робко предложил он.
— Это еще почему? Они никогда не лишние, вот и тебе, малыш, подарочек устрою. Поедешь со мной к морю?
— А может, не надо?..
Об этом ночном разговоре он лысому тоже не сказал, потому что красочно представлял, что бы произошло, если бы “они” об этой валюте узнали, тут наверняка разговор с Тамарой Николаевной пошел бы иначе. Пока они еще могут надавить на совесть, что, мол, старик академик страдает, а вы, мол… Хотя нет. С их языка сорвалось бы: “…а ты с…, одумайся, зачем тебе эти сомнительные связи с иностранцами, мы постараемся тебе помочь, порекомендуем твои стишки в одно из наших издательств”.
Они сумеют ее разжалобить, а если нужно, запугать. Согласится ли она на это? Ленчику казалось, что она на эту приманку никогда не клюнет. Судя по настрою слависта, он тоже упертый. Дело зашло далеко, что-то там странное, чего он не уловил из слов В. И. о судьбе несчастного мужа Тамары Николаевны. Куда-то он уехал, куда-то его устроили работать? Да неужели он в психушке?! От “них” всего можно ожидать, вот и меня не пожалеют, пока я им нужен, они возятся, обещаниями потчуют, а придет время…
Мысли его сыпались, как семечки из дырявого кулька, прыгали по мостовой, шелухой застревали в горле, от них скребло, мутило. Противная ночь, душное утро, от разговора с лысым холодящий страх. Ленчику стоило большого труда сосредоточиться, прошлое выплывало разными картинками, крючочки дел привязывали следствие. Из “стажировки”, которую он принял играючи от этих типов, совершенно не подозревая, к чему все приведет, на сегодня выстроилась даже не западня, а тюрьма, да ведь сам себя он в нее и засадил. “Ты не волнуйся, ты нам поможешь — мы тебе подсобим. Все через это проходили”. И расписали ему радужные перспективы распределения после диплома с работой в одной из ведущих газет, а еще намекнули на целый ряд “стажеров”, с которыми он сталкивался в университете. Фамилий, конечно, не назвали, а потому оставалось только догадываться, кто под таким паскудным делом подписался.
Ничего от него поначалу не требовали, хотя сразу дали кличку — Длинный.
Жил он один в большой квартире, родители вечно по загранкомандировкам, а потому Ленчик частенько собирал большие компании, и никто не подозревал, о чем он ведет свой дневник. Он писал как бы для себя, ведь он учился на факультете журналистики и хотел отработать стиль, развить наблюдательность, отточить перо; самое-самое сокровенное он доверял этим страницам и особенно о чувствах к Марусе. Он ее боготворил, он стал ее рабом, ее тенью, ради нее он готов был спрыгнуть с Дворцового моста и переплыть Неву в самом широком месте. Высоты он боялся, но ради Муси спрыгнул бы. Ничего у него с ней не было, даже намека на близость, только однажды как-то грустно она ему призналась: “Вот и мои родители были когда-то счастливы, а теперь крышка, папочка уехал”. Никогда никому она не рассказывала о выкрутасах матери, о ее загульной, забубенной жизни, но Леня сведения накопал сам, и дневнику пришлось выслушать и об этом, а теперь придется отчитаться страницам и о проведенной ночи с Тамарой Николаевной.
Мысль, которая пришла ему в голову сегодня утром, хоть и раскалывалась башка от нестерпимой боли, была проста, но если план удастся осуществить, то он спасет Мусю.
Еще до того, как вставить ключ в замочную скважину, он услышал, как за дверью разрывается телефон, но торопиться не стал. В голове промелькнули все те, кому он сейчас нужен позарез, и прежде всего Тамара Николаевна. Главное — затаиться на время, ведь книжечки у него все равно пока нет, большая надежда, что вернут завтра к вечеру, вот тогда он и объявится перед ней.
Леня прошел из комнаты в комнату. Родительская квартира дышала скучнейшим уютом загранпоездок, венгерские стенки, ковры, хрусталь. На кухонном столе под тарелкой с черешней записка. По каракулям он узнал почерк домработницы: “Звонили родители, прилетают через три дня”. Спелые, сладкие ягоды навевали мысли о солнце и отдыхе. Вот и Тамара мечтает поехать в Крым. Может, и вправду махнуть с ней в Коктебель?
В квартире было душно, в этом году стояло необыкновенно жаркое лето. Перед домом во дворе, почти влезая ветками в окна, рос старый гигантский тополь. Каждую весну он цвел, приходилось держать окна закрытыми, иначе белый пух залетал в квартиру, оседал на коврах, забивался под мебель. Мать очень сердилась и много раз писала в жилищное управление с требованием спилить его. Но на домкомах все соседи выступали против. Споры доходили до криков и обвинений в адрес “семейки”, которая разъезжает месяцами по заграницам, а приезжает и свои законы устанавливает. Больше всех разорялись старухи. Они под этим гигантским стволом, в тени кроны, пасли детишек, часами судачили на лавочке и следили за подъездом. За этот стратегический наблюдательный пункт старшее поколение билось насмерть. Для Ленчика тополь тоже был дорог, он в детстве с дворовыми ребятами тополиный пух поджигал. Чирк спичкой — и пламя бежит вдоль тротуара, синей дымкой забегает в желобки, исчезает в люках. А если накидать спичек по всей длине пухового одеяла и особенно под скамейку со старухами, то выходили замечательные взрывчики.
Черешня была на редкость вкусной, косточки он сплевывал в окно, стараясь попасть в ствол тополя. Потом он набрал целый рот ягод и, надув щеки, выплюнул все кости сильной шрапнелью. Большая птица, мирно дремавшая в глубине веток, испуганно шарахнулась прочь. Тарелка опустела. Он поставил ее в раковину, достал из холодильника бутылку пива и сразу обратил внимание на то, что к приезду родителей домработница постаралась. Купила овощи, сметану, любимый материнский творог, а на плите большая кастрюля. Леня снял крышку. Аппетитные пары еще не остывшего борща напомнили ему, что отец всегда заказывал к своему возвращению борщ с уткой. Говорил, что за границей он страдает, потому как ничего там есть не может.
Осенью у Лени начинался последний год в аспирантуре, потом защита и распределение. Он надеялся, что это будет даже назначение. Отец обещал помочь, у него были связи, старые друзья, которые добра не забывали, а ведь без этого никуда. Будь хоть гением и отличником, а хорошего места не добьешься без блата. Кто-то намекал о Госкомспорте, а это наверняка иностранные командировки. Виктор Иванович тоже говорил, что при знании языков сможет устроить спецкором в одну из аккредитованных газет. Однажды в разговоре промелькнула даже Франция, Париж! Родители с детства, не скупясь, нанимали ему учителей, привозили журналы, интересные книжки, пластинки с французскими шансонье. У него оказались недюжинные способности, и он довольно бойко годам к пятнадцати уже лопотал по-английски, а потом стал читать и французские книжки.
Так как же теперь быть?
План дальнейших действий он почти в деталях обмозговал, но обстоятельства превыше всего. Малейший промах, и все пойдет насмарку. Да и не от него это все зависит.
Он прилег на диван, от выпитого пива и от того, что целый день ничего не ел, приятно закружилась голова. Надо не торопиться. Может, подождать до завтра? Поесть, выспаться и с утра начать действовать, но, будто против воли, ноги сами понесли его к телефону, и нужный номер всплыл в памяти. Он расслабленно опустился в кресло и, поставив аппарат на колени, крутанул диск. С первым длинным гудком его словно кипятком обдало, он швырнул трубку, как ядовитую змею, и выдернул шнур из розетки. Ну, и болван! Хорошо, что вовремя сообразил! Коли уж действовать по плану, так необходимо уйти в глубокое подполье. Да так, чтобы дня на два, а лучше на три исчезнуть, быть недосягаемым для всех. Напялив джинсы и майку, он спустился на улицу. Телефонная будка маячила на противоположной стороне, но, приблизившись, Ленчик увидел, что над ней совершен акт вандализма, так что придется дойти до следующей и попытать счастье.
Время перевалило за десять, серенькая ночь наплывала на пустой город, синюшный свет фонарей слеповато подмигивал, впереди маячила одинокая фигура мужчины, прогуливающего рыжего сеттера. Собака виляла плоским профилем, и по вытяжке, и по понюшке было понятно, что она не только породистая, но и холеная. На углу улицы Марата издалека он заметил будку и отчетливо понял, что сейчас подойдет, наберет номер, дозвонится и отступления уже не будет. Говорить нужно не дольше трех минут. Иначе засекут, а квартиру, где ночует иностранец, наверняка прослушивают. Ржавый диск сопротивлялся, вихлял, скрипел, и с первого раза он попал на какое-то хамское, по-солдатски рявкнувшее “слушаю”. Вторая двушка выдала длинные, степенно низкие гудки, и на пятое сиплое “буууу” бодрый голос сказал: “Oui, je vous e2cute, — и, спохватившись, поправился: — Пардон, да, я слушаю”.
— Простите, что беспокою, — у Ленчика перехватило дыхание, и он как можно быстрее затараторил: — Мы вчера были вместе с вами в одной компании, и Тамара Николаевна нас познакомила. Она дала мне ваш телефон… — врать, так с музыкой, — и просила вам позвонить. Помните, мы с вами говорили о Рильке?
