Иосиф Гольман - Вера, Надежда, Виктория

Ознакомительная версия.

Меня всегда мучает пустой лист бумаги. Так много хочется сказать, а… страшно, что ли.

Да, наверное, страшно. Потому что уже не раз утыкалась в пренеприятнейшее обстоятельство. Вроде бы захватывающая история. Живу ею несколько дней, а то и недель – спать не могу, все обдумываю, что за чем идет и кто кого любит. Уже вижу нарядную книжку в руках моих сограждан, так же, как и я, не теряющих в метро время даром. Более того, вижу восторженные рецензии в прессе, Букеровскую или, в крайнем случае, Антибукеровскую премию. Гонорар уже пересчитываю мысленно, в каждый пересчет изрядно увеличивая его сумму. Но…

Изложенная на бумаге, моя история, как правило, оказывалась весьма посредственным чтивом. Похоже, в такой интерпретации она захватывала только меня. Несколько утешает, что я еще не волшебница, а, как говорилось в одной сказке, только учусь. Однако все равно чертовски обидно. И страшно предпринимать новые попытки.

Впрочем, еще обиднее будет не написать эту главу. Она ведь – не только рассказ о моей Бабуле. И даже не только возможное начало будущей замечательной книги («будущей замечательной писательницы» – с упором на «будущей» непременно добавит мой друг и соратник Борька Савченко). Не написанный пока текст – это еще и курсач на журфаке. Или, переводя с русского на русский, курсовая работа на журналистском факультете, который я, даст бог, через год закончу.

Всё.

Беру себя в руки, выключаю Интернет – я сапожки рассматривала. Миленькие такие, бежевые, с темно-коричневой отделкой. Ценой, наверное, в половину гонорара из моей мечты. Борька бы оборжался, если б узнал. Ему почему-то всегда смешно, когда я прицеливаюсь к тому, что в принципе не могу приобрести. И что здесь смешного? А как же люди в музеи ходят? И большинство ведь не планируют ничего оттуда спереть. Просто ходят и смотрят. Получают удовольствие.

Вот и я получаю удовольствие, в реале и виртуале посещая бутики. Даже если не собираюсь покупать себе все эти штучки.

Суперсапожки уплыли в туман Всемирной паутины, а я, открыв страницу текстового редактора, тупо уставилась на пустой экран.

Эх, была не была! Я подняла обе руки над компом, как вдохновенный пианист над роялем, и быстро («Как дятел», – сказал бы Борька) застучала двумя пальцами по клавиатуре.

«Бабуля неторопливо шла к двухэтажному, недавно покрашенному в веселенький желтый цвет зданию городской больницы».

…Черт, какая она тогда была Бабуля? Ей было максимум на пару лет больше, чем мне сейчас. Аккуратнее надо быть. Препод по практике рекламы, Ефим Аркадьевич Береславский, тот еще змей. Обрызгает ядом – мало не покажется. И действительно, смешно, чувство юмора, пусть и черноватого, у него явно в наличии, поржать над его «разбором полетов», то бишь студенческих опусов, всегда прикольно. Но я бы не хотела, чтобы ржали конкретно над моими опусами. Тем более – про мою Бабулю.

Итак, начнем заново.

«Верочка неторопливо шла к двухэтажному, недавно покрашенному в веселенький желтый цвет зданию городской больницы. Неторопливо – потому что времени до начала дежурства оставалось прилично. И еще потому, что такая погода – не жарко, не холодно и почти без ветра – стоит здесь недолго. Ну, может, месяца полтора.

Все прочее время и погода тоже прочая.

Зимой – убиться можно от едкого, душащего мороза. Дополнительно обидно, что мороз – есть, а снега – почти нет. Даже на лыжах не прокатиться. Потому что сушь вокруг.

Летом, соответственно, такая же удушающая жара.

А вместо отсутствующих осадков – гадский ветер, даже без всяких наполнителей хлестко бьющий в лицо. Его так и называют – мордотык. Однако без наполнителей он бывает редко. Обычно в качестве закуски в рот, глаза и ноздри еще попадает песок, разносимый буранами. Местные говорят, раньше было полегче. А как стали распахивать целину – в небо поднялись миллионы тонн казахской степной землицы. Часть ее непременно оказывалась во рту неосторожного пешехода, вовремя не обмотавшего низ лица шарфом или платком.

Но сейчас – ни ветра, ни жары, ни холода. А если добавить к этому любимую работу, о которой мечтала, сколько себя помнила…

Вера аж заулыбалась, как Чеширский кот…»

Или не надо про Чеширского? Зачем я его воткнула? Не помню в деталях, что он там творил и как улыбался. Мне никогда не нравилась «Алиса в стране чудес». Я люблю более земные истории.

Однако убирать котяру почему-то не хотелось. Возможно, потому, что, по моим ощущениям, Чеширский кот улыбался, как бы это сказать, неконкретно и обобщенно. И Бабуля, направляясь в свою больницу тем утром, по моим ощущениям, улыбалась так же.

Ладно, оставим пока. Я лишь пометила спорное слово красным цветом. Потом разберусь и решу, что с ним делать. А пока продолжим.

«А потом Вера вспомнила про свою двухнедельную задержку, и на душе стало еще лучше. Вот Вовка обрадуется, когда узнает! Если, конечно, это беременность. Вера Ивановна, как врач, даже в мыслях сразу расставила необходимые акценты. Если задержка станет беременностью – это здорово. И так два с половиной года откладывали. Сначала заканчивал училище Вовка, потом он устраивался в своем гарнизоне, потом заканчивала институт она. Но сейчас будет все хорошо. Его переводят в соседний поселок, там тоже ракетчики. Двадцать три километра – это не расстояние. Будет наконец жить в одной комнате с мужем, а до больнички своей добираться на попутках, уже с двумя шоферами договорилась.

Тут Вера расстроилась. Все же действует местная жизнь на столичную выпускницу!

С театрами – понятно. Их здесь нет. Но читать тоже стала меньше. Идти в библиотеку полтора километра по свистящему ветру часто неохота.

И больницу, пусть и в мыслях, не вслух, назвала больничкой. Так ее называло почти все местное население. Вообще-то это зэковский сленг, жаргон. Однако в их поселке, если сложить бывших зэков и нынешних ссыльных, больше почти никого и не останется. Разве что бывшие и нынешние охранники этих самых зэков и ссыльных.

Огромный лагерь – зона строгого режима – начинался прямо за окраиной райцентра. А ссыльные здесь вообще были везде: и немцы Поволжья, и чеченцы, и ингуши, и татары крымские, и, конечно, люди, выжившие в лагерях. Они хоть и освободились, но не имели права покидать эти удаленные места, пока не пройдут сроки их послелагерных поражений в правах.

Да, все меньше Вера напоминает девчонку-москвичку. Прическу и маникюр уже год не делает. Носит не то, что модно, а то, что защитит от мороза и ветрища с песком.

Неужели и она станет как Валентина Петровна?

Бр-р-р! Вера аж головой затрясла. Только не это.

Валентине Петровне еще и тридцати пяти нет, а она уже на женщину не похожа. Да и на врача, откровенно говоря, тоже. Как может врач не интересоваться новинками по работе? А может, эта самая новинка сегодня спасет больного, еще вчера безнадежного?

Вера мгновенно проглатывает всю научную периодику, которую только может достать. По всем специальностям. Дважды в месяц, в свой выходной, ездит в областную библиотеку. Один раз поездка наложилась на Вовкин приезд, обоим было жутко обидно, но в глубине души Вера радовалась, что не пропустила свой «библиотечный» день.

Во-первых, потому, что ей безумно нравится ее профессия. С детства. С тех пор, как себя помнит. А во-вторых, и это объясняет ее научную всеядность, в их больнице на всех больных, с любой болезнью, приходится четыре доктора. Не считая главного врача, конечно. Но его и не надо считать. Он не врач и не руководитель. Он – национальный кадр. Так положено: главный – значит, казах. Заместителем может быть кто угодно: русский, грузин, еврей, даже немец из ссыльных – из-за жесточайшей нехватки квалифицированных кадров на это могли закрыть глаза. Но главным должен быть национальный кадр.

Нет, Вера никоим образом не страдала национализмом. Кроме того, ей доводилось видеть умнейших казахов, в том числе докторов, на конференциях в Алма-Ате. Просто она не понимала, почему в едином Союзе, где, по идее, все и везде равны, на самом деле всё иначе.

Ну да бог с ним, с главврачом. Канат Сеймурович ничем не помогал советской медицине, но, надо отдать ему должное, особо и не мешал. Даже спирт расхищал так, чтобы его нехватка не чувствовалась в работе…»

И вот опять я не уверена. А надо это все – про лагеря, про ссыльных, про Каната Сеймуровича? Ну, про Каната надо, он дальше участвует в действии. А остальное? Не затуманивают ли эти необязательные описания основное действие?

Ознакомительная версия.