Я скоро заснул. Почти каждый час я просыпался и слышал, как сзади нас по дороге, идущей к Лейпцигу, идет какой-то непрерывный шум: грохот повозок, пушек, орудийных ящиков. Этот шум то возрастал, то затихал, но не прекращался ни на минуту.
Сержант Пинто сидел у костра и покуривал трубочку. Всякий раз, как я подымал голову, он начинал со мной заговаривать, но я делал вид, что не слышу, и засыпал снова.
Когда я проснулся, часы в селении пробили пять. От ходьбы по топкому берегу у меня болела поясница, а ноги были точно налитые свинцом. Я оперся руками на землю и уселся у костра, чтобы согреться: ночь была очень холодная. Но костер только дымил; остался один пепел и несколько головешек. Сержант стоял и глядел на небо, где уже пробежало несколько золотых полос зари.
Все вокруг спали, одни на боку, другие — на спине. Кое-кто громко бредил или храпел.
Сержант положил уголек в трубку и сказал мне:
— Ну-с, Жозеф Берта, ведь мы, кажется, теперь очутились в арьергарде?
Я понял не сразу, в чем дело.
— Тебя это удивляет, новичок? А между тем все очень просто. Мы не трогались с места, а вся армия сделала полукруг. Вчера она была там, около Риппаха, а теперь она уже в той стороне, около Лютцена. Вместо того чтобы быть в голове, мы оказались в хвосте.
Он лукаво поглядел на меня и попыхтел трубкой.
— Что же мы от этого выигрываем? — просил я.
— А то, что мы первыми дойдем до Лейпцига и нападем на пруссаков. Позже ты все поймешь.
Я встал, чтобы оглядеться вокруг. Впереди тянулась большая болотистая равнина, пересекаемая двумя речушками. На берегу их виднелось несколько небольших холмов. А вдали текла большая река, которую сержант назвал Эльстер. Все это еще было покрыто утренним туманом.
Позади, в долине, было расположено несколько деревень.
В шесть часов барабаны пробили зорю. Протрубили трубы конных артиллеристов. Мы пошли в деревню — кто за соломой и сеном, кто за дровами. Прибыли повозки обоза, и нам дали хлеба и патронов. Мы еще должны были ждать, пока армия пройдет вперед.
Мы находились в очень хорошем настроении. Все думали, что русские и пруссаки довольно далеко, а они, оказывается, хорошо знали, где мы находимся. Внезапно, около десяти часов утра генерал Суам со своим штабом въехал на холм во весь опор. Я как раз стоял часовым около сложенных ружей. Как сейчас я вижу генерала с его седой головой и большой шляпой с белым плюмажем. Доехав до вершины холма, генерал вынул бинокль и посмотрел вдаль. Затем он быстро спустился и велел трубить сбор.
Зебеде, который был зоркий, как ястреб, сказал:
— Я вижу там, около Эльстера, движущуюся массу… одни в полном боевом порядке приближаются к нам… другие переходят по трем мостам реку… Не весело придется, если все это свалится нам на голову!
Сержант Пинто поглядел в кулак, задрав нос кверху, и сказал:
— Начинается битва, если я только в этом что-нибудь разумею. Наша армия растянулась на три с лишним мили, и вот эти негодяи — русские и пруссаки — хотят со всеми своими силами ударить нам во фланг и разрезать армию надвое. Они научились всем военным хитростям.
— А мы-то что же будем делать? — спросил Клипфель.
— Дело очень просто, — отвечал сержант. — Нас тут тысяч двенадцать-пятнадцать. Наш старый генерал никогда не отступает. Мы будем держаться на месте, как сваи, вколоченные в землю. Один против шести или семи. Мы будем драться, покуда император не узнает о нашем положении и не придет на помощь. Вон уже поскакали ординарцы.
Действительно, пять-шесть офицеров, как вихрь, помчались через долину, по направлению к Лейпцигу. Я молил Бога, чтобы они успели доскакать вовремя.
Сержант Пинто стал высчитывать неприятельские силы.
— Видите эти синие полосы? Каждая полоса — полк пехоты. Их около тридцати, значит, шестьдесят тысяч пруссаков; а сверх того, направо у них эскадроны кавалерии, а слева — кирасиры и русская императорская гвардия. Я всех их видел при Аустерлице[7]. Одним словом, всего здесь наберется тысяч сто. Вот в такой битве можно заполучить крестик!
— Вы так думаете, сержант? — переспросил Зебеде и его глаза загорелись.
Меня награды совсем не интересовали. Я думал о другом.
Неприятель остановился на расстоянии двух пушечных выстрелов. Его кавалерия кружилась у склона холма, стараясь разведать наши силы. Увидев всю эту массу пруссаков, которая уже начала строиться в колонны, я сказал самому себе:
— Теперь все погибло, Жозеф! Все кончено. Спасения нет… Теперь тебе остается только защищаться, мстить за себя, не иметь ни к кому пощады… Защищайся! Защищайся!
Глава ХVI. Наш полк разбит
Генерал Шемино выехал перед фронтом и крикнул нам:
— Стройся в каре!
Все офицеры, находившиеся направо, налево, спереди и сзади, повторили эту команду. Мы выстроились в четыре каре, по четыре батальона в каждом. На этот раз я оказался во внутреннем ряду каре, и это мне доставило большое удовольствие. Я, естественно, думал, что пруссаки, двигавшиеся тремя колоннами, прежде всего обрушатся на наши передние ряды.
Пока я размышлял об этом, на нас посыпался целый град пуль. В это же время послышался грохот пушек, которые пруссаки поместили слева, на одном из холмов. Здесь было около тридцати орудий. Можете себе представить, что это был за грохот!
Наши пушки тоже палили, не переставая. Офицеры все время повторяли: «Сомкнуть ряды! Ряды сомкнуть!», и это не очень хорошо на нас действовало.
Мы находились в густом дыму и еще не дали ни одного выстрела. Я подумал: «Если мы останемся здесь еще четверть часа, нас перебьют всех, и мы даже не сможем защищаться». Это казалось мне ужасным. Вдруг первые колонны пруссаков появились между двух холмов. Слышался странный шум, словно от наводнения. Передний и два боковых ряда нашего каре немедленно дали залп. Один Бог знает, сколько пруссаков полегло тут! Однако вместо того, чтобы остановиться, неприятель продолжал наступать с криком: «За родину! За родину!» Они палили в нас за сто шагов, прямо, можно сказать, в упор.
Затем пошли в ход штыки и приклады. Пруссаки были словно безумные. Они хотели опрокинуть нас. Я как сейчас помню, что один батальон пруссаков дошел как раз до нашего ряда. Они кололи нас штыками, и мы отвечали им на удары, не выходя из рядов. Батальон был весь уничтожен. После этого ни один неприятельский отряд не осмеливался войти в пространство между двумя каре.
Пруссаки стали спускаться с холма, а мы стреляли им вслед, чтобы уничтожить всех до последнего. Неприятельские пушки снова стали стрелять. Направо послышался какой-то шум: на нас летела конница. Она атаковала другой фланг нашей дивизии, и я не видел, чем все кончилось. Снаряды продолжали валить нас дюжинами.
Генерал Шемино получил рану в бедро. Наше дело становилось все хуже. Было приказано отступать, и мы выслушали эту команду с понятным удовольствием.
Мы пошли кругом селения Гросс-Горшен. Пруссаки преследовали нас. Перестрелка не прекращалась. Две тысячи солдат, находившихся в деревне, остановили неприятеля выстрелами, раздававшимися из каждого окошка дома. Тем временем мы стали подыматься на другой холм, чтобы добраться до второй деревни.
Тогда вся прусская кавалерия появилась около холма с целью отрезать нам отступление и помешать выйти из огня вражеских орудий. Этот маневр вызвал у меня страшное негодование. Зебеде кричал:
— Лучше кинуться вниз по склону, в атаку, чем оставаться тут!
Но это было так же опасно. Гусары двигались в строгом порядке. Мы продолжали отступать. Вдруг с вершины холма нам крикнули: стой! В это время раздалась пальба из пушек, и гусары, уже кинувшиеся на нас, получили хороший заряд картечи. Оказалось, что дивизия генерала Жирарда подоспела к нам на помощь и поставила две батареи немного справа. Картечь произвела впечатление, гусары ускакали еще скорее, чем они появились, а шесть каре дивизии генерала Жирарда соединились с нами. Нам предстояло теперь задержать прусскую пехоту. Она все продолжала наступать. Три колонны шли впереди, три — сзади.
Мы потеряли деревню Гросс-Горшен и теперь должны были драться между Клейн-Горшеном и Рахна.
Я думал теперь только о мести и стал ненавидеть пруссаков, их крики возмущали меня.
Я поглядел, жив ли сержант. Он стоял сбоку и спокойно поправлял штык. Я стал отыскивать глазами Клипфеля и Фюрста, но в это время раздалась команда и пришлось думать о другом.
При первых неприятельских выстрелах колонны остановились на холме около Гросс-Горшена, поджидая три других колонны, которые шли с ружьями на плечо. Деревушка, стоявшая в долине, горела и дым шел клубами до самого неба. Слева, на другой возвышенности, двигался ряд пушек.
Было около полудня, когда шесть прусских колон начали наступление. По бокам находилась конница. Наша артиллерия, расположенная на высоте, позади нас, открыла огонь против неприятельских батарей. Те отвечали.
