Ознакомительная версия.
Выпускники училища во время государственных экзаменов носили офицерскую полевую фуражку, полушерстяную гимнастерку, портупею, только погоны были еще курсантскими.
Китель гимнастерки курсанта валялся на топчане напротив, а сам он в тельняшке выложил руку без кисти на стол. Из незажившего пока отверстия сочилась мутноватая жидкость, врач надавливал на предплечье, и с каждым нажимом сукровица капала в эмалированную посудину.
Мы уже слышали об этом происшествии. Во время стрельб из «Мухи» курсант не успел произвести выстрел во время первого показа мишени. Для второго выстрела он должен был сменить позицию, но вместо этого он принялся складывать РПГ-18 из боевого положения в походное, что категорически запрещалось делать. Произошел выстрел, и от реактивной струи оторванная кисть отлетела назад на несколько метров.
В дальнейшем курсанту позволили сдать экзамены, получить диплом о высшем образовании и только после этого комиссовали.
В этот день я наглядно увидел, что предстоящее дело моей жизни было не только трудным, но и реально опасным. Как ни удивительно, но такого рода открытия только усиливали мое желание стать офицером. При этом я вовсе не был исключением, скорее — заурядностью в ряду более отчаянных и без преувеличения лихих парней.
* * *
Январь 1976 года, аэродром ДОСААФ г. Томска
Погода была очень морозная, но тихая. Любое дуновение ветерка могло послужить к очередной отмене прыжка. При такой минусовой температуре выброска парашютистов должна совершаться только при полном штиле.
Ранним утром еще затемно мы прибыли на аэродром, но погоды не было. В ожидании наша группа парашютистов просидела здесь до обеда. Нас покормили тушенкой, которую мы ели прямо из банок, заедали хлебом и запивали горячим чаем из армейских термосов.
А совсем недавно едва ли не весенняя погода позволила нам сделать первый прыжок. Было так тепло, что укладку парашютов провели здесь же и сдали на холодный склад. Там же хранился второй комплект куполов, которые уложили еще в Томске, в аудитории ДОСААФа.
Прыжок тогда совершился вполне удачно, и затем все остановилось на неделю. Каждый день нас привозили на аэродром, но мороз с ветром портили все дело, и вот сейчас появился шанс. После обеда ветер стих.
Я неуклюже облачался в подвесную систему, тщательно проверяя каждый карабин. Еще несколько лет назад, когда мне было лет десять или двенадцать, я оказался свидетелем того, как разбился парашютист.
Аэроклуб тогда находился в черте города, и из моего района часто можно было видеть, как Ан-2 совершает выброску парашютистов. В тот день мы сидели с пацанами на сугробе и считали распускающиеся в небе купола. Как правило, их было восемь, но сейчас раскрылось только семь и одна маленькая черная точка — парашютист — камнем падала вниз. Потом точка скрылась за домами — и все.
Только сейчас на курсах парашютистов, куда я был направлен от военкомата, мы узнали подробности. У него случился полный отказ основного купола, а запасной он не сумел открыть от испуга. Рухнул юноша в сугроб, наметенный перед высоким забором, выбрался из него в горячке, пробежал около двух десятков метров и упал замертво.
Теперь я сам стоял в шеренге парашютистов в ожидании проверки. Я до сих пор не могу ответить себе на вопрос: почему меня в молодости так тянуло в экстремальные ситуации, связанные с риском для жизни?
Меры тогда были приняты, и запасной парашют, так же как и основной, был снабжен специальным прибором, который по достижении определенной высоты открывал его автоматически. Однако страх от этого не уменьшался, скорее наоборот — перед глазами так и стояла та картинка с падающей черной точкой в небе.
Старенький Ан-2 тарахтел, разогревая двигатель. Инструктор проверял нас, бесцеремонно дергая за лямки, осматривая контровки и правильность установки парашютных приборов. Затем дал команду, и мы, неуклюже переваливаясь, двинулись по натоптанной тропинке к самолету. С трудом преодолевая напор обжигающего ветра от винта Ан-2 и с помощью бортинженера, мы по очереди взбирались в самолет.
К тому моменту, как Ан-2 набрал нужную высоту и вышел на боевой курс, не было уже ни страха, ни волнения — полное отупение овладело моим разумом. Если бы мне тогда сказали, чтобы я снял парашют и выпрыгнул, — я бы так и сделал.
Рявкнула сирена, и загорелся оранжевый огонек. Все встали. Я был седьмым, то есть предпоследним. Выпускающий инструктор отворил дверь, и поток ледяного ветра ворвался внутрь. Загорелся зеленый свет на табло, а сирена уже ревела не прекращаясь.
Парашютисты один за другим исчезали в проеме, салон пустел. Вдруг передо мной открылась бездна, ноги мои подогнулись от страха, и я выпал наружу. Как положено, отсчитав «пятьсот один — пятьсот два — пятьсот три», я дернул кольцо и стал ждать рывка открывшегося купола. Время как будто остановилось. Наконец последовал рывок. Я даже не успел выдернуть «красную стропичку», которая отсоединяла петлю металлического тросика прибора от запаски, и плюхнулся в сугроб.
Счастье переполняло меня. Я не торопился вставать со снега и, улыбаясь во весь рот, глядел в небо влюбленным взглядом. Ветра не было, оба купола, основной и запасной, лежали рядом со мной.
Громкое тарахтенье заставило меня поднять голову. Ко мне, вздымая тучи снега, мчались аэросани. Не доезжая десятка метров, они резко остановились, дверь распахнулась, и ко мне, увязая в глубоком снегу, бежал инструктор. Лицо его было белым, под стать снегу. На ходу он кричал:
— Ты как? Ты что?
Я поднялся на колени и бодро, с дурацкой улыбкой отрапортовал:
— Нормально!
Инструктор вздохнул, лицо его приобрело обычный цвет, и он молча принялся вместе со мной собирать купола. Потом помог взобраться в салон авиасаней, и мы помчались к деревянному зданию аэроклуба. «Повезло-то как!» — думал я и был прав, но речь должна была идти совсем о другом везении.
Не дожидаясь остальных парашютистов, инструктора взялись за разборки. Они вскрывали один за другим подготовленные к третьему прыжку парашюты. Купола, как замершее на морозе постиранное белье, не желали расправляться.
Тут выяснилось следующее: мои друзья-парашютисты взяли те парашюты, которые мы укладывали еще в авиаклубе в городе, а мне достался один из тех, что пролежали на здешнем холодном складе на морозе целую неделю. Это притом, что укладка происходила едва ли не при плюсовой температуре. За это время сырые купола просто-напросто замерзли.
Я покинул самолет седьмым по счету, а приземлился первым — мой смерзшийся парашют просто не желал раскрываться. Пока я падал вниз, бедные инструктора следили за моим падением, вероятно, гадая, успеет купол раскрыться или нет. Повезло. Раскрылся, но я ничего этого даже не заметил и, соответственно, не испугался. Даже полное осознание происшедшего пришло ко мне много лет спустя.
Зато на укладке мне делать было нечего. Мой второй парашют был вполне годен для прыжка, а вот всем остальным пришлось свои купола переукладывать после тщательной просушки.
Глава 7. Карантин. Прыжки
За месяц службы мы уже привыкли к строгому распорядку, постепенно научились «стойко переносить тяготы и лишения воинской службы». Кроме того, приспособились дремать в любой позе, буквально пять минут сна казались колоссальным временем для отдыха.
Пришло время отрабатывать строевую подготовку в составе взвода, и возникла необходимость в хорошей строевой песне. Мы и до этого пели в строю и делали это неплохо. Кроме наших талантливых запевал братьев-близ-нецов Саши и Сергея Лавровых, были другие поющие — Витя Грузд очень хорошо пел и играл на гитаре, еще и Андрей Дорохов, Коля Макагонов.
Уж не знаю почему, но нашей визитной карточкой в строю на все четыре года стала песня о Севастополе. «Ты лети, крылатый ветер, над морями, над землей. Расскажи ты всем на свете про любимый город мой», — чистыми тенорами начинали Лавровы, а затем все дружно подхватывали: «Легендарный Севастополь, неприступный для врагов, Севастополь, Севастополь — город русских моряков».
В этой песне не было ни слова ни про разведку, ни про ВДВ, но почему-то она так брала за душу, что до сих пор, особенно в связи с известными событиями в Крыму, слезы наворачиваются на глаза, а душа вновь переживает то необычное и напряженное состояние курсанта 9-й роты РВВДКУ.
Помимо ВДП, была еще и огневая подготовка, но достаточно редко. В основном все ограничивалось чисткой оружия и отработкой нормативов по разборке и сборке автомата. Стрельбы проводились, как мне запомнилось, лишь однажды, и это нас радовало, потому что кроме зарядки и вечернего кросса добавлялся марш-бросок на полигон и обратно.
Однажды на вечерней поверке было объявлена укладка парашютов для первого прыжка. Все радостно загудели, но, уверен, сердце каждого в этот момент екнуло. Впрочем, и в дальнейшем в течение всех четырех лет никто не мог воспринять известие о начале прыжков равнодушно.
Ознакомительная версия.
