Юрий Коротков. Олег Вихлянцев
Девятая рота. Дембельский альбом
Часть первая
МАТЬ МОЯ МАЧЕХА
Сначала откуда-то из глубин сознания донесся мерный стук вагонных пар. Открыв глаза, Олег увидел отражение бледно-желтого солнца в зеркале купе. Наше родное северное солнце! Он почти дома. С этим чувством завершения армейской жизни Олег Лютаев по прозвищу Лютый проснулся в то майское утро, когда пассажирский поезд «Ташкент-Красноярск», кряхтя и покачиваясь на поворотах, приближался к его родному городу. Этот путь из пункта А в пункт К занял у Олега два долгих года… Вернее не занял; а отнял.
А поезд все долбил и долбил по мозгам перестуком колес: чем лучше нам вечером, тем хуже нам утром, чем лучше нам вечером, тем хуже нам утром, чем лучше нам вечером, тем хуже нам утром…
Что там было вчера? Кажется, опять пили. А где водка, там и драка. С попутчиком Лютаеву не повезло, — мент попался, к тому же недоделанный — гаишник. Олег с детства терпеть не мог милиционеров и воспитателей. На ночь глядя, когда он уже забрался на свою верхнюю полку, пытаясь изо всех сил заснуть, сосед — толстяк в промокшей от пота майке напился до поросячьего визга и начал приставать к девчонке, которую затащил в купе из коридора. Та скулила, как обиженный щенок, пыталась боднуть мужика белесой головой в покрасневшее от похоти лицо. Но мент был здоровый, как боров, и легко подмял ее под себя.
У Лютаева и в мыслях не было вмешиваться — не его это дело. Он накрылся с головой одеялом и не видел, как раззадоренный сопротивлением попутчик сдернул с девахи кофточку, запустил руки под юбку…
— Давай, афганец, присоединяйся! — кричал он, похрюкивая от удовольствия. — Распечатаем ее на двоих! Она же хочет! Хочет, сучка, я вижу!
— Помогите! — верещала девчонка, пытаясь выбраться из-под стокилограммовой туши. — Милиция!
— А тут уже милиция! Гы-гы-гы! — хохотнул красномордый. — Я и есть милиция! Давай, давай, милая! Раздвинь ножки!..
Нет, этот урод до утра не успокоится. Лютаев спрыгнул с верхней с полки, схватил со стола бутылку и со знанием дела шарахнул ею попутчика по затылку, где надо. Во все стороны брызнули осколки, в купе остро запахло водкой. Мужик обмяк, съехал на пол, в проход между полками. Увидев злое лицо Лютаева, девчонка пискнула, сжалась, словно хотела стать меньше, закрылась проспиртованной подушкой.
Олег схватил ее за волосы и вышвырнул в коридор — в чем мать родила. Следом выбросил ее одежду, сумку, а напоследок зачем-то изо всех сил запустил ей в голову проспиртованной подушкой. Девчонка, перепуганная до смерти, принялась дрожащими руками натягивать на голое тело юбку… Упругие груди с острыми сосками подрагивали вслед за каждым ее движением. Олег с грохотом задвинул дверь у нее перед носом, стряхнул с ладоней несколько длинных золотистых волосков…
И машинально взглянул в зеркало. Он уже забыл, когда последний раз видел свое отражение. Опершись руками на стенку, он с удивлением разглядывал статного, загорелого парня в полосатой тельняшке. Неужели это он, тот самый Олег Лютаев, который перед армией весил шестьдесят пять килограммов при росте метр восемьдесят.
Куда подевался тот дохляк и заморыш, одному богу известно. Кому война, а кому мать родна — кажется, это про него сказано.
Сосед уже очухался и сидел на полу, ощупывая пальцами окровавленную плешь. Потом поднял на Олега мутные глаза.
— Ты чего, обалдел, сержант? Она же только с виду целка! — заревел было он и поперхнулся, увидев выражение лица афганца.
— Выйдешь в коридор — убью, — честно признался Олег.
Сосед, хоть и был отчаянно пьян, поверил ему на все сто. Поверил, потому, что взгляд у Лютого тяжелый, свинцовый, давящий, как туго затянутая марлевая повязка. И он подействовал лучше, убедительнее любых слов…
— Ладно, придурок, проехали, — сдался гаишник, — завтра договорим…
Встать без посторонней помощи он был не в состоянии. Ему не оставалось ничего иного, как протянуть руку обидчику. Олег сделал вид, что не видит измазанной в крови ладони. Гаишник чертыхнулся, с трудом перебрался с коврика на свое нижнее место, нашел полотенце и пьяными руками принялся вытирать кровь на руках и голове.
— Слышь, а ты после Афганистана не контуженный? — спросил он, со стоном заваливаясь на полку.
— Контуженный, — согласился Лютый…
Военные действия закончились, а мира в душе не было и нет. Бродит вирус войны по организму — ничем его не вывести, нет таких лекарств, не придумали еще. Афганское прошлое, словно падальщик, вцепилось в память когтями, острым клювом выдирает из нее черные куски… Потому и сон не идет, и водка тоску не лечит.
Уже через минуту сосед храпел. Олег, выключив верхнее освещение, забрался на свое верхнее место. По большому счету он не осуждал попутчика за то, что тот полез спьяну на девку. Ну, поехала у мужика крыша от водки, с кем не бывает? Другой вопрос — душа просит покоя, а тут мусорком снизу тянет. Заснул Олег с трудом, только под утро. И, как всегда, снился ему детский дом…
Дверь переоборудованного в спальню класса распахнулась, и на пороге возник растрепанный и потный от возбуждения одноклассник Олега Васька Клепиков.
— Братва, — радостно заорал он. — Там Ленку Матрехину старшеклассники трахают. Тяжелая эротика на халяву, пошли смотреть!
Детдомовцы стаей поснимались с мест. Олег выбежал в коридор последним. Все помчались на запасную лестницу, потом вниз, навстречу шуму борьбы и отчаянному, переходящему в ультразвук девчоночьему крику. На первом этаже, под красным противопожарным щитом, двое ребят из десятого класса завалили на пол дебелую восьмиклассницу Матрехину.
Один из парней, Бурундуков, стоял на коленях у нее в головах — Олег вдруг увидел Ленкино лицо его глазами, кувырком, — прижимая к полу ее руки. А второй, по кличке Кабан, придавив ей ноги задом, с треском раздирал на ней ситцевую юбку.
Весь задор у зрителей мгновенно улетучился, как только они уловили запах насилия и животного страха, витавший над этой тройкой. Было в этой картине что-то мерзкое и парализующее волю. И только Олег без единого звука бросился к щиту, схватил подвернувшуюся под руку лопату, — хорошо еще, что не топор, — и с размаху опустил железку на голову Кабану. Удар только по счастливой случайности пришелся плашмя. Это и спасло Кабана от трепанации черепа, но отключился он надолго. Его приятеля как ветром сдуло.
Второй раз ударить Олегу не дали: кто-то схватил его за шиворот и оттащил от потерявшего сознание парня, выбил лопату. Она со звонким стуком упала на кафельный пол. Ленка отползла к стене и села, пытаясь прикрыть рыжий лобок остатками юбки. Ее всю трясло.
Олег попытался вырваться, пнул несколько раз поймавшего его великана по голени каблуком, а когда из этого ничего не вышло, оглянулся. Его держал Винни-Пух, директор детского дома, один к одному похожий на актера Леонова. Его обычно доброе лицо было искажено гневом. Винни-Пух заломил Олегу руку за спину и повел по коридору в учительскую — на ковер.
В учительской директор отпустил Олега, вызвал по телефону «Скорую помощь». И только после этого заглянул ему в глаза:
— И в кого ты только звереныш такой уродился, ответь мне, Лютаев…
А утром все началось по-новой. Упрямый мент попался, надо отдать ему должное. Правда, когда Лютаев свесился со своей полки, на нижнем месте, которое занимал попутчик, никого не было. Но вещи лежат — интересно, куда он подевался? Олег спрыгнул с полки, натянул ушитые (собственными руками) армейские брюки, зашнуровал ботинки и, прихватив афганский трофей — пачку сигарет «Camel», вышел из купе. Навстречу ему по коридору шла та самая девчушка, которую он так невежливо выставил ночью из купе. Она возвращалась на свое место с мыльницей, зубной щеткой, пастой и полотенцем руках. Олег подумал, что она на кого-то похожа, он уже где-то видел эти красивые карие глаза. Вопрос «где» так и остался открытым.
— Спасибо вам за вчерашнее! — Она робко улыбнулась Олегу.
Лютый молча пожал плечами, разминулся с ней в узком проходе и пошел в тамбур. За что спасибо? За то, что не стал насиловать ее вместе с гаишником?
В туалете он наскоро привел себя порядок, а потом перебазировался в тамбур, встал у запыленного окна и потянулся за сигаретой. В пачке оказалась всего одна, а еще вечером было штук десять.
— Вот тварюга! — выругался он, не сдержавшись.
Значит, гаишник ночью по ментовской привычке без лишних слов конфисковал у него последнее фирменное курево. Закурив, Лютый смял пустую пачку, с силой швырнул ее в мусорное ведро, глубоко затянулся, выдохнул струйку сизого дыма и пустым взглядом уставился в запыленное окно.
Вагон покачивался, словно катер на легкой волне, места за окном поплыли уже родные, сибирские. Хвойные и смешанные леса, изредка — заболоченные проплешины, на которых по осени тьма тьмущая диких уток, голубики и клюквы. Узенькую речушку проскочили, а вот — убогая серая деревенька развернулась к железной дороге окнами потемневших от времени и непогоды бревенчатых срубов. Край ты мой заброшенный…
