воду и, пользуясь короткими вспышками света от разрывов и прожекторов, стали разливать ее в кружки и стаканы. Первую кружку поднесли к губам бойца, раненного в голову. Но он отвел руку с кружкой и прохрипел: «Нет, нет! Вначале детям!..»
Евгений сам взял кружку и, приподняв голову бойца, стал его поить, говоря: «Ничего, ничего! Детям уже дали. Пей, дорогой!»
Первый день войны остался позади.
Брестская крепость выстояла…
Я проснулся от ласковых лучей только что взошедшего солнца. Зажмурился, в недоумении огляделся вокруг: грязный дощатый настил, весь покрытый обломками кирпичей, засеянный пылью и заваленный кусками сломанных деревянных стропил. Метрах в пяти торчала кирпичная печная труба, а из этой трубы выглядывала живая, невесть как попавшая туда человеческая голова. Вращая огромными белесыми белками, она, эта голова, во весь рот улыбалась ослепительным оскалом ровных, один к одному, зубов.
Воздух был густ и расцвечен запахами: терпким ароматом жасмина, сирени, увядающих роз, еще чего-то горьковатого и необъяснимого. Я вдохнул в себя добрую порцию этой ароматной, упругой и прохладной свежести и почувствовал, как у меня закружилась голова. Согнав последние остатки сна, я вновь увидел голову со всклокоченной шапкой волос, с черной, будто начищенной ваксой, кожей лица, торчащую над трубой наподобие затычки в графине. То и дело левая щека головы зловеще дергалась.
«Где я? Откуда здесь негры? — тщетно пытался я решить. — Уж не сон ли это?» — тряхнул я головой, но, увидев прикорнувшего рядом Николая, ящик с гранатами на длинных деревянных ручках и политрука в грязной, изодранной в клочья гимнастерке, на которой инородным телом сиял орден, все сразу вспомнил.
Николай проснулся, разминаясь, сделал несколько взмахов руками и удивленно уставился на черномазую физиономию, торчащую из трубы.
— Ты чего туда забрался, Федор?
— А что?! Все видно и безопасно. Дом рухнет, а труба-то, может, и устоит.
— Тебе теперь не отмыться и за полдня. А уж коли вспомнить про наши водные ресурсы, то лучше записать тебя сразу в африканцы да так черным и оставить! — расплылся в добродушной улыбке Николай. — Вот только не знаю: Гитлер к неграм благоволит? По-моему, не очень!
— А мне на Гитлера плевать, — зло усмехнулся Федор, выбираясь из трубы. — Меня больше жратва интересует да когда наши подойдут. Не можем же мы здесь сидеть до второго потопа.
— Э, брат, куда хватил! — усмехнулся политрук. — Ты разве забыл рассказ Матевосяна? Они пытались по радио связаться с командованием, да ничего не вышло. В эфире на всех волнах слышна немецкая речь да ругань наших летчиков, дерущихся с гитлеровцами.
— Так что, Федя, придется нам сидеть здесь уж если не до второго потопа, — закончил Евгений, — так до первого приказа.
Федор ничего не ответил, вытащил из кармана носовой платок и начал тщательно стирать с лица сажу. Приведя себя в порядок, он, ни к кому не обращаясь, сказал;
— Я думаю так: если мы голодны, то уж дети внизу давно просят есть! А что им могут дать? Ничего! А ведь жратва есть, и недалеко. — Он указал на противоположную сторону дороги, где под защитой вековых деревьев прятался одноэтажный домик — военторговский магазин.
— Ну да! — вставил я, удивившись его смелости. — Разве можно вскрывать государственный магазин? Нагорит за это.
Все заспорили. Одни говорили можно, другие — нельзя. Политрук не вмешивался, раздумывая о чем-то. Решившись, ударил кулаком по ладони и отчеканил:
— Голодны дети! Магазин открыть, все продукты передать женщинам. Пусть хозяйничают!
Где-то за северными валами родился монотонный гул. Жирные черточки четко вырисовались на прозрачном горизонте. Черточки плыли и плыли к востоку, неся свой смертоносный груз к Минску, Смоленску, а может, и к Москве.
«Уу-уу-уу», — доносились к нам зловещие надрывные голоса фашистских эскадрилий.
— Да! — уныло проговорил Федор. — Бабка еще надвое сказала — выручат нас или нет. Вон какая силища валит!
— Ты что сказал? — наливаясь кровью, рванулся к нему Николай. — А ну, повтори!
Я испугался за маленького и щуплого Федю, видя, как над ним взметнулся тугой кулачище. Еще миг, и лететь бы Феде прямо с крыши на землю, да подоспел политрук.
— Отставить! За самосуд спуска не дам! — вполголоса, сквозь сжатые зубы процедил он Николаю. И повернувшись к Федору: — Подобные же разговоры буду расценивать как предательство, а виновных, как только подойдут наши, — в трибунал! Стыдно, товарищи, стыдно! — добавил он более спокойно. — Вчера оба со смертью в прятки играли, а сегодня — в драку! Нехорошо!
— Да я, того, так брякнул, — оправдывался Федя, — а он — с кулаками!
— Ну его! — махнул рукой Николай. — И так тошно! А тут с дурацкими шуточками…
Инцидент был исчерпан, и мы, пользуясь тем, что вражеские пулеметчики досматривали короткие солдатские сны, направились к магазину. Нам надо было выйти через парадный вход и осторожно переползти дорогу. А там мы уже были под защитой стен.
Выломать железную скобу вместе с большущим висячим замком и болтающейся на нем пломбой было делом нетрудным. Через пару минут мы уже в душном полумраке, пронизанном запахами копченой колбасы, брынзы, прогорклого масла, табака и мыла.
Странно, но припасы, которые мы принесли из магазина, вовсе не обрадовали женщин. Никто даже не притронулся к колбасе и печенью. Только Томка радостно схватила большущую плитку шоколада и стала сосредоточенно ее жевать. Покончив с плиткой, размазывая коричневую массу по мордашке, она захныкала и начала приставать к матери; «Пить хочу, хочу пить!»
— Ой, горе ты мое! Что же с тобой делать? — начала тихонько причитать молодая женщина, подолом платья вытирая дочурке щеки.
— Тетя Паша! — попросил Евгений. — Дайте девочке полстакана воды из НЗ.
Вернулся Николай с бойцами. Вторым заходом они принесли рулон бязи, а Федор зачем-то прихватил патефон с пачкой пластинок.
Тетя Паша тут же оторвала метра два материи и, опустилась на колени около раненого бойца, намереваясь сменить ему повязку на голове, вдруг вскрикнула и зарыдала. Я подошел к ней и, взглянув на раненого, попятился. Даже в полумраке разглядел я его лицо с широко раскрытыми глазами, с навечно застывшей в них безмерной тоской и ужасом, заострившимся носом. И тут до меня дошло — это смерть! Она здесь, совсем близко, рядом. Просто случай заставил ее пройти мимо меня, мимо Николая, мимо девчурки Томки. И кто знает, может, уже погиб мой друг Володька, нет в живых и моих родителей? Страх обуял меня, и липкий холодный пот выступил на лбу.
В этот короткий миг второго дня обороны я полностью ощутил, что война не имеет ничего общего с
