После того как наши войска овладели всем побережьем Ладожского озера, флотилия закончила свою боевую деятельность. За три года войны она сделала очень многое. Во-первых, это около двух миллионов тонн грузов, перевезенных для снабжения осажденного города, фронта и флота. Во-вторых, надежное прикрытие флангов войск Ленинградского, Волховского и Карельского фронтов, огневое содействие войскам. В-третьих, успешная высадка крупного десанта. Таков далеко не полный перечень боевых дел флотилии.
В ясный сентябрьский день член Военного совета Краснознаменного Балтийского флота вице-адмирал Н. К. Смирнов вручил Ладожской военной флотилии орден Красного Знамени, которым она была награждена за образцовое выполнение заданий командования в боях с врагом и проявленные при этом доблесть и мужество.
Командующий Ладожской военной флотилией, обращаясь к личному составу, призвал в грядущих боях умножить славу флотилии.
В напряженной тишине звучат слова клятвы Родине, которую дают моряки-ладожцы, — биться до конца, до полного уничтожения врага.
Поздравляя контр-адмирала В. С. Черокова в связи с награждением флотилии орденом Красного Знамени, я сказал ему:
— Вы и ваши подчиненные действовали на Ладоге умело, умно. Возросло мастерство офицерского состава. Но теперь, Виктор Сергеевич, вас ждут другие дела. Никого из опытных офицеров штаба и тыла не отпускайте. Считанные месяцы остались до вашей передислокации на Балтику.
Увидев его вопрошающий взгляд, я рассмеялся:
— Что, вы привыкли только к пресной воде? А теперь будет вам сочетание соленой и пресной…
В декабре В. С. Чероков вступил в командование Рижским морским оборонительным районом. Под его опеку попадала обширная операционная зона — Рижский залив, Ирбенский пролив, район Моонзундских островов. А Западная Двина, как известно, несла в море пресной воды побольше, чем старый Волхов…
Александр ШЕВЧУК
Александр Андреевич Шевчук прибыл на Ладогу в феврале 1942 года. Служил на сторожевых катерах матросом-сигнальщиком. Участвовал в боевых действиях Ладожской флотилии.
Ныне рабочий-строитель.
О Ладога-малина, Малинова вода…
А. Прокофьев1
Началась моя служба на Ладоге с того, что мне дали каши. Перловой. Но… совсем немного (а ребята в Ленинграде, в резервной роте связи, говорили: «Там дают 900 граммов настоящего хлеба! А каши — сколько хошь…»).
Здоровенный матрос, Толя Молодцов, наш «кормилец», подкладывая деревянной ложкой добавку, басил:
— Ты не обижайся… как тебя зовут-то? Ты не обижайся. Я могу тебе отдать все двадцать порций, да боюсь, загнешься к фигам.
И это свободно могло со мной случиться.
2
Когда мы, резервники, ехали ночью из Ленинграда, где-то в районе Невской Дубровки, что ли, зашли к нам в вагон, чиркая спички, два красноармейца в заскорузлых шинелях.
— Матросы, хлебца хотите?
Эх, пехота — прошел сто верст, еще охота, — хотим ли мы хлеба!
— Давай.
Солдат вынимает из-за пазухи буханку ситного:
— На! На!
Вгрызаемся цинготными зубами в твердый, как гранит, кирпичик. Хлеб… Солоноватый от крови… Не беда!
Утром на станции Ириновка моего блокадного дружка унесли в армейский лазарет. А я — ничего. У меня закалка с детства.
3
Вот речь веду о еде… Не знаю, поймут ли меня никогда не голодавшие.
А таких теперь, к счастью, все больше и больше.
Мы тоже не думали, что все так будет. Собирались воевать на территории врага. А враг загнал нас за Шлиссельбург. В родимые болота…
4
Бухта Морье…
Несколько раз потом приходилось заходить в эту бухту, а помню ее, в основном, только белой — подо льдом да под снегом.
Белые корабли, белый дым из труб, белые березовые дрова тащат на дровнях морячки, покрикивая вместо «Дубинушки»:
— Давай, давай лошадки!
5
Я прибыл в Морье в сорок втором, в конце февраля. Командир 1-го дивизиона сторожевых катеров МО капитан-лейтенант Куриат наставлял отечески:
— Направляю тебя на «двести первый», к Колеснику. Отличный катер. Смотри, сигнальщик!
6
Смотрю, зачищая хлебной коркой алюминиевую миску, смотрю: ордена, медали на фланелевках… И это за сорок первый год-то?
После узнал, когда сам про Ханко рассказал, как ладожские МО стрелковую дивизию у Питкяранты спасали.
7
Из-под больших сосен, от землянки, идем друг за дружкой, след в след, на катер. Лед скалывать вокруг корпуса.
До чего же он махонький, мой новый корабль. Деревянный!
…обшивка в три доски, Пять-шесть шагов от мостика до юта. А люки так расчетливо узки. Что, если толст, — не попадешь в каюту.
8
А среди нас и не было толстых. Все под стать командиру.
А сам командир, старший лейтенант Колесник, Павел Степанович, в талии тонкий… Сапоги, куртка кожаная, шапка-ушанка на манер кубанки, усики чуточные под носом — казак! Даже ходит, пятки наружу выворачивая. Так и кажется — сейчас скомандует: «Эскадрон! Марш-марш!..»
Капитан 3-го ранга П. С. Колесник.
9
…Нет, вспоминается мне бухта Морье не только белой. Помню ее взъерошенную, весеннюю.
Катера, канонерские лодки маневрируют в тесноте: ходовые испытания после зимнего ремонта.
А в озеро выйти нельзя. До самого горизонта — лед, лед.
Гудят моторы «морских охотников»…
И вдруг за лесом, со стороны Осиновца, послышался другой гул: «юнкерсы» — штук семьдесят. За ними еще, еще. С Морьиного Носа захлопали зенитки.
— Боевая. По самолетам противника!..
Черные капельки отрываются от желтого брюха с крестом…
— Бомба за кормой! — кричу.
— «Юнкерс» со стороны солнца!
— Полный вперед!
— Лево на борт! (Бомбы, бомбы). Смотрю на командира — улыбается!
Вот черт!
10
Между прочим, тогда у нас на катере все благополучно обошлось. Только дымшашка на корме загорелась. Ваня Вещев, минер, за борт столкнул ее. Были жертвы у пирса и на пирсе.
Многие катера дымзавесу ставили.
Фашисты, увидев дым в бухте, видимо, решили, что флотилии конец.
А флотилия ушла утром в озеро.
Ночью ветер переменился и весь лед угнало на север, к Валааму.
11
Двое суток стоим в Новой Ладоге. Ошвартовались у старых полузатонувших барж.
На посту СНиС — на облупленной колокольне — трепыхаются красные флажки. «Сообщите…», — «Прошу прибыть…», «Вышлите…»
Чувствуется, что рядом штаб и что он работает…
Получаем продукты (бортовой паек. Значит, уходим!..), принимаем боезапас, топливо. Командир со своим помощником, старшим лейтенантом Перепеловым, закрылись в рубке. (Точно. Уходим!).
В 16 часов по трапу поднимается старший лейтенант армейский, с двумя солдатами. За плечами у бойцов раздутые вещмешки, в руках — финские автоматы…
— По местам стоять!
12
Вода в Ладоге бывает разной.
Бывает черной (в трещинах — разводьях между льдинами); бывает мутно-желтого цвета (от весеннего паводка); бывает — синяя-пресиняя, как глаза у ладожанок…
Малиновой она бывает на ветреной заре, да еще от военных пожаров (нет, от пожаров она становится скорее зловеще-багровой, я это видел не раз).
Разной бывает вода в Ладоге.
13
Нежный малахитовый блеск… Трава в озере цветет.
Зверски ревут шесть авиационных моторов — у нас три да три на МО-215, идущем за нами в кильватер. Он — наша боевая поддержка. На всякий случай.
Слева и справа — от острова Сухо до устья Свири — торчат из воды черные собачьи мордочки…
— А це що? — удивляется один из бойцов-разведчиков.
— Тюлени.
— Зроду не бачив…
Замечательные ребята, наши армейские разведчики! Смеются, анекдоты рассказывают. Словно это не им через несколько часов высаживаться.
К полуночи, однако, заштормило. На шлюпке-тузике по такой волне не пойдешь к берегу. Уходим подальше от берегов, болтаемся… Солдатики с непривычки позеленели… бледные, как мертвецы.
— Ох, скорее бы уж на берег… что ли…
На вторую ночь высадили мы их…
— А то, может, у нас служить останетесь? — подначивает ребят наш язвительный Олег Перевертун, командир орудия.
— Не. Як вы соби не кажить, хлопцы, а на сухопутти краше.
