Выходило, что она втайне питала отвращение к своей же пылкости, и теперь эта ее пылкость вытекла, как ртуть из треснувшего градусника, и осталась только пустая ломкая трубка с ничего не говорящими делениями, которыми раньше измерялся сердечный жар.
Выходило, что, укрепив брачным свидетельством тылы и прикрыв им фланги, она готова теперь стойко сражаться за свои так называемые принципы. И за самый очевидный из них: истинная южная леди должна обязательно с брезгливостью относиться ко всему, что касается секса.
Прелл еще глубже зарылся головой в подушку.
Сон подступал медленно, толчками, как будто порывами крепнущего, грозящего перейти в бурю ветра, он гнал и крутил летучие снежные хлопья, которые заметали землю белым безмолвием. Наконец Прелл уснул, и сразу же пошли кошмары. Или ему показалось, что уснул, потому что по-настоящему спала только одна его половина, а другая не могла отвести взгляда от навязчивых видений.
Ему снова привиделись его отделение и их разведка. Ребята снова и снова цепочкой шагали перед ним, и другая, бодрствующая его половина с ужасом смотрела на них и удивлялась, почему они так долго не приходили к нему. И на этот раз среди них, с ними был Лэндерс.
Но странная вещь: он никак не мог в точности определить, где же Лэндерс. Он то маячил среди убитых, то возникал вместе с ранеными. Приподнявшись на самодельных носилках, Прелл оглядывался назад и ясно видел обоих убитых — Кроужера и Симса, но рядом был и Лэндерс, или вроде бы рядом. Потом он пересчитывал раненых, все выходило точно, сколько их и было, но в веренице искаженных лиц он узнавал лицо Лэндерса. Прелл по очереди вглядывался в каждого, про себя называл каждого по имени, и Лэндерса среди них не было. Но он знал, что он тут, с ними.
Прелл проснулся в поту. Видение не посещало его уже порядочное время. И никогда, ни разу ему не снился Лэндерс.
Было уже за полночь. Он знал, что теперь не уснет, как ни старайся. Механически, как от сильного толчка, он тяжело поднялся с постели, ступая нетвердыми ногами, подошел к телефону и набрал номер штабного люкса Джерри Курнца. Гульба, само собой, в самом разгаре.
— А я тебе что говорил, черт ты двурогий! — радостно заорал Джерри в трубку. — Топай к нам. Истомились тут все, ждут тебя не дождутся. Одна тут совсем расстроилась. Она тебя приметила, а ты задний ход. Но вот, кажется, снова воспряла духом.
— А остальные наши где? Ребят хватает?
— Кого это сейчас интересует? — надсаживался Джерри Курнц. — Давай сюда!
Выбор Прелла пал на ту самую, которая горевала, что его нет. Это была привлекательная породистая блондинка, настоящая южная леди, она и держалась как леди, хотя набралась уже, судя по всему, порядком. Остальные тоже были совершенно положительные замужние женщины, не чета дешевкам, которые собирались на Четвертой улице в Люксоре.
Джерри держался теории, что, поскольку они нездешние, проездом в городе, им и везет на замужних дам. Женщина раскована, если знает, что у них не может быть ни общих знакомств, ни будущего общения и неловкости с обеих сторон.
Прелл вызвал дежурного и попросил отвезти его в коляске к Курнцу в номер. Коляска творила чудеса, он уже убедился в этом, она вызывала у дам прилив сочувствия и нежности к бедненькому герою — правда, лишь после того, как они удостоверялись, что он не какой-нибудь беспомощный паралитик.
Канзасскую блондинку звали Джойс.
— Джойс, вы не отвезете меня на этой штуке в мой номер? — закинул он удочку после того, как они мило поболтали, несмотря на гомон и тесноту в гостиной.
Им страсть как нравилось возить его в коляске и расспрашивать об ордене и о том, как он получил его. Прелл охотно рассказывал, отнюдь не напирая на свои сомнения насчет того, был ли он на высоте. Женщинам не интересно, когда мужчина не на высоте. Прелл рассказывал и сам начинал верить в то, что рассказывает, в то, что так оно и было.
— Твой-то где, в каких войсках? — спросил он Джойс.
— В Англии, — отвечала та пьяненьким голосом. — В авиации, но не летает, он у меня авиационный механик. — Она погладила ему израненную ногу. — Знаешь, он писал мне, что некоторые возвращаются с задания насквозь простреленные. У них в эскадрилье тоже есть двое с Почетной медалью.
Проснулась Джойс около пяти, трезвая как стеклышко. Глаза у нее испуганно бегали.
— Боже мой, что же я делаю? — проговорила она, натягивая простыню на грудь.
Прелл уже привык к этому деланному испугу утром, и видел этот жест с простыней, и слышал почти такие же слова. Все они одинаковы.
— Что ты теперь обо мне подумаешь?
И это тоже все они говорили. Прелл научился быть рассудительным и внимательным в такие моменты. Он начинал плести всякие нежности, но ему казалось, что они не слушают, что он говорит, и даже не видят его самого. Им было достаточно голоса, интонации.
У Прелла был замечательный предлог не вставать самому: инвалид не обязан провожать даму. Зато он каждый раз предлагал позвонить портье, чтобы тот вызвал такси. Им это нравилось.
Затем он переворачивался на другой бок и засыпал. В девять его будил звонок. Джерри Курнц неизменно интересовался, как оно было, и Прелл неизменно отвечал, что никак не было. Курнц понимающе хохотал.
На этот раз было несколько иначе. После того как Джойс, обернувшись у двери, послала ему пламенный воздушный поцелуй — натянув платье и наложив грим, они тут же приходили в себя, — Прелл, набросив халат, перебрался в коляску. Он боялся уснуть — из-за кошмаров. Он сидел с бутылкой в руке, наслаждаясь женским духом, все еще присутствовавшим в комнате. Пил он совсем немного, только чтобы расслабиться: предстоял тяжелый день. Наверное, он и подремал — благо догадался застопорить колеса, но подремал самую малость и без всяких снов.
Вечером он выступал в огромном зале в центре города. Народу собралось много. Среди женщин, распространявших пригласительные билеты, Прелл увидел Джойс. Улучив момент, когда они остались одни, Джойс поинтересовалась, увидятся ли они сегодня. Прелл с сожалением отвечал, что никак не может. Ему было не до баб. Весь день он думал о Стрейндже и Лэндерсе, но Стрейндж так и не позвонил. Прелл не терял надежды, что он позвонит позднее.
Днем у Прелла было еще одно выступление, на котором он бодро отбарабанил заготовленную речь. Но, выйдя вечером на сцену огромного зала, он забыл про нее и неожиданно для самого себя начал говорить о Лэндерсе. Посередине речи он понял, что бессовестно фантазирует, чтобы разжалобить аудиторию. По его рассказу выходило, что у Лэндерса было тяжелое ранение, которое привело к ампутации ноги, что потом потребовалась повторная операция и Лэндерс умер.
К чему он рассказывает все это, риторически вопрошал Прелл. К тому, что Лэндерс умер безвестным героем, не получив ни чинов, ни наград, ничего, — это раз. И второе, что таких, как Лэндерс, много, и тех из них, кто вернется домой живым, надо окружить исключительной заботой и вниманием.
Прелл понятия не имел, зачем он нагородил столько выдумки. Уж не тронулся ли? Наверно, ему хотелось хоть как-то отдать последнюю почесть Лэндерсу, и слова сами поперли из него.
На обратном пути в гостиницу Курнц говорил Преллу, что успех потрясающий, что, когда он закончил, зал плакал. В фойе, где Джойс с другими дамами вела запись желающих приобрести облигации, выстроилась очередь. Ни в одном городе они не собрали такого количества подписчиков.
— Ей-ей, ты отлично разыграл этот спектакль, — серьезно сказал Курнц. — Даже меня проняло до слез. Но давай вот о чем условимся — пожалуйста, предупреждай, когда у тебя появляется свежая идея. Чтобы мы могли обкатать ее и подготовить текст.
— У меня это само собой получилось, — возразил Прелл. — Я и не собирался о нем говорить.
Курнц понимающе кивнул.
— Хорошо, что осветитель, слушая тебя, вовремя уловил настроение. — Курнц нерешительно кашлянул. — Скажи… м-м, это связано со вчерашним звонком? Ты был так расстроен.
— Конечно, связано, — признался Прелл. — Частично.
Курнц сочувственно похлопал его по плечу.
— Я так и думал. Обязательно используем этот сюжетец. Будем его варьировать. Завтра же засажу Фрэнка.
Прелл не знал, хорошо это или нет, если в его речи будет фигурировать «сюжетец» с Лэндерсом, но спорить сейчас у него не было сил.
На протяжении всего турне они только раз крупно поспорили — из-за коляски. Курнц настаивал, чтобы во время больших выступлений его вывозили на сцену. Потом он должен самостоятельно подняться и сделать, прихрамывая, два — три шага до трибуны. Прелл наотрез отказывался.
Курнц подал свою идею по-умному.
— Давай начистоту, парень. Я знаю, что тебя воротит от этой телеги. Ты считаешь, что это — жульничество. Но ведь публика не знает, что тебе на самом деле приходится пользоваться коляской. Я знаю, а они — нет. Ты должен подать себя. Не забывай, что наша цель — растрогать народ, развлечь его и заставить раскошелиться. Представь, ты встаешь и, превозмогая боль, идешь к трибуне. Все, ты уже очаровал, покорил зрителя! А покоренные выкладывают денежки. За этим нас и послали. Задание у нас такое, понимаешь?
