— Ма-ма-а… Ма… ма-а! — Затих он только в кухне.
На цыпочках в комнату вошел Манфред. Его беспомощный вид сразу же оживил Ренату. Она тут же послала Манфреда за одеялом и за водой.
Рената осторожно присела возле фрау Хут на краешек дивана.
«А что будет со мной, если и у меня будет ребенок?» — подумала Рената, взяв в свои руки узкую холодную руку фрау Хут с чернильными пятнами на пальцах. Осторожно вытерла пот, выступивший на лбу женщины.
Когда Манфред принес кувшин с водой, фрау Хут жестом руки попросила его выйти.
— Спасибо, — вымолвила она. — Уже прошло, кажется. — Она осторожно села на диване.
На лестнице, ведущей в детскую комнату, послышались шаги. Фрау Хут прислушалась, и в тот же миг по ее лицу скользнула слабая улыбка. Рената пошла к Манфреду, взяла у него ключ и вышла в кухню. Стол там оказался пустым и чистым. Как и вчера, приятно пахло крепким чаем. Детские вещи в полном порядке лежали на стульях.
Фрау Хут очень скоро оправилась от испуга и принялась за хозяйство. Когда муж вернулся домой, все страхи были уже позади. Она занялась приготовлением ужина, и муж помогал ей.
Майор с озабоченным видом наблюдал за каждым движением жены, и хотя фрау Хут была так же проворна, как всегда, муж все не мог успокоиться.
Рената сразу заметила волнение майора. Она видела, как у него дрожали руки, когда он разливал чай по чашкам. Очень часто он украдкой поглядывал на часы, как-то торопливо ел и даже чуть-чуть забрызгал китель, который почему-то не снял. В форме он выглядел намного строже, чем в гражданском костюме. Складка на переносице стала еще глубже, а уголки губ опустились вниз, чего вчера Рената не заметила.
Ели молча, что удручающе подействовало на Ренату. Она шумно размешивала сахар в чашке.
— Ваши дети совсем самостоятельные, — сказала она, чтобы хоть как-то нарушить тягостное молчание.
Фрау Хут молча кивнула.
Майор, словно отвечая на свои мысли, сказал, прикрыв глаза:
— Семья, фрау Грапентин, играет главную роль.
После еды он поставил на стол бокалы и наполнил их вином. Себе он не налил. Когда Манфред и Рената запротестовали, сказав, что одни они пить не станут, майор сначала взглянул на часы, а уж потом взял и себе бокал, но наполнил его только наполовину. Безо всякого перехода он спросил:
— Фрау Грапентин, какое впечатление произвел на вас наш поселок? — Проговорил он это скороговоркой, отчего вопрос прозвучал у него слишком строго.
Рената молчала. Такое беспардонное вмешательство майора в личную жизнь злило ее: ведь она не являлась его подчиненной. Понятно еще, если бы об этом спросил Манфред.
Хут явно нервничал и спешил.
— Молчание — тоже своеобразный ответ на вопрос, — проговорил он.
Жена майора попыталась хоть немного смягчить высказывание мужа теплой, чуть виноватой улыбкой.
Манфред с облегчением вздохнул, когда Рената наконец заговорила. Он видел, как правый уголок ее рта несколько опустился, что придало лицу Ренаты насмешливое выражение, к тому же она еще немного прижмурила правый глаз.
Манфред знал, что сейчас его милая Тучка начнет метать молнии. Откинувшись на спинку кресла, он несколько пододвинулся к Ренате.
— Ваш поселок, товарищ майор, мне не понравился. А вы лично мое впечатление о нем можете только ухудшить.
Колкость Ренаты попала в цель. Майор на секунду отвел от нее глаза, а затем, качая головой, рассмеялся:
— Я, разумеется, добивался противоположного. Рената решила по горячим следам закрепить свой успех:
— Господин Хут вчера мне был более симпатичен, чем сегодня майор Хут. Однако вернемся к сути дела. Вы знаете Дрезден, об остальном мне можно уже не говорить.
Пока майор готовился к ответу, заговорила его жена:
— А вы знаете Лейпциг? Десять лет назад я променяла его на Бергхайде. Но вы не представляете себе, как тогда выглядело это место. — Она бросила взгляд на Ренату и повторила: — Да, не представляете себе! Пустое место, строительная площадка, кучи кирпича, извести, доски, несколько бараков, один-единственный киоск, где можно было купить кое-что из продовольствия, и кругом солдаты, одни только солдаты. И несколько детей. Я учила этих детишек в бараке, где была столовая для рабочих. Сколько раз я была близка к тому, чтобы все бросить и уехать! Но меня удерживали дети. Потом я и сама родила ребенка. Родила уже в этом домике, в соседней комнате. На простой солдатской койке. Обязанности акушерки выполняли мой муж и совсем еще молоденькая медсестра. — Фрау Хут выпрямилась. Муж ласково погладил ее по руке.
Рената прониклась уважением к этой мужественной женщине. Однако это не сделало для Ренаты более симпатичным поселок. С вниманием она слушала рассказ учительницы.
— Разумеется, Бергхайде нельзя сравнивать ни с Лейпцигом, ни с Дрезденом. Здесь много трудностей, слишком много. Зимой мы никак не можем натопить свой домик, а летом изнываем от жары. Здесь нет хороших магазинов. Школа маленькая, не хватает детских садов и яслей. Мало учителей. Я сама веду класс, состоящий из сорока учеников. И хотя я сердцем уже прикипела, так сказать, к этому поселку, разумеется, я охотнее поселилась бы и жила в Дрездене или Лейпциге. Но ведь, в конце концов, есть еще и чувство ответственности.
— Совершенно верно, чувство ответственности и чу… — Рената замолчала на полуслове, вспомнив, что она, принимая решение, совсем не подумала об этом. Об ответственности за своих учеников. Не подумала потому, что для нее, видите ли, собственные чувства оказались дороже. Рената покраснела. Хорошо еще, что она не успела сказать Манфреду о своем решении.
Манфред ждал, что Рената договорит фразу до конца, а сам подумал: «Хорошо еще, что я не сказал ей о своем решении. Не просил, чтобы она из-за меня уехала из Дрездена. Я не имею права требовать этого от нее. Однако, если исходить из интересов учеников здешней школы, то тогда я имею право и на это».
Манфред очень серьезно относился к понятию «ответственность». Так, например, каждую среду он вместе с двумя солдатами из своего взвода занимался с пионерами школы. Как хотелось ему помочь школьникам, сделать их жизнь интересной! После этого голова у него разламывалась от ребячьего шума и гвалта, от их нескончаемых вопросов и жарких споров. Единственной учительницей, которую эти сорванцы любили и уважали, была фрау Хут. Рената, думал он, должна стать второй.
Выходит, они с Ренатой снова оказались в том же положении, что и вчера: она — со своим отказом, он — с требованием остаться здесь. Правда, сегодня оба чувствовали себя свободнее, чем вчера.
— Чувство ответственности, — медленно, хорошо выговаривая каждый слог, продолжала Рената. — Вы думаете, что его у меня не было в Дрездене? По-вашему, ответственность заключается в том, чтобы не бросить своих учеников или, по крайней мере, передать их, как инвентарь, другому педагогу. Вы на такое способны?
Фрау Хут понимала, что вопрос задан именно ей.
Все молчали. Чем дольше длилось это молчание, тем беспокойнее чувствовал себя майор. Он крутил свой бокал, смотрел вино на свет, еще раз взглянул на свои часы на руке, сверил их с будильником, стоявшим на телевизоре.
Манфред выпятил губы. Локти он поставил себе на колени и в таком положении ждал, что же ответит Ренате фрау Хут, которая незаметно покачала головой. Однако от Ренаты это не ускользнуло, и она слегка усмехнулась.
— Я не знаю… — тихо начала фрау Хут, — но думаю, что я бы этого не могла сделать. И все же я решилась бы переехать туда, где я нужнее.
— А кто может определить это «нужнее»?
— Знаете, фрау Грапентин, сходите завтра со мной в школу. Договорились?
Ренате ничего не оставалось, как согласиться. На доброту этой учительницы можно было ответить только тем же. Рената чувствовала, что фрау Хут тоже не сразу пришла к такому решению.
— Договорились!
Все с облегчением вздохнули. Все, кроме Ренаты. Она чувствовала, что на нее свалилось что-то тяжелое, как снежная лавина. И десять недель назад ей было нисколько не легче, когда Манфред после долгих сомнений назвал ей место, где он будет служить. Случилось это в воскресенье, и не где-нибудь, а на полигоне в землянке, где они оба мечтали о совместной жизни в Дрездене. Рената так испугалась, что, вырвавшись из объятий Манфреда, отбежала к окну. Ее охватило такое паническое чувство страха, будто за ней кто-то гнался. Она стояла у окна и смотрела на полигон с его фанерными домиками и позициями «противника», а Манфред с жаром что-то говорил ей о чувстве ответственности и о месте, где человек нужнее всего.
Он говорил, но она не слушала его. Она думала: «Дрезден, мой Дрезден!» И хотя Манфред ни словом не обмолвился тогда о том, что ей придется переехать к нему, Рената знала, что однажды он ей об этом скажет. Это обязательно будет!
